– Ты Королева идеализируешь, – сказал один очень близкий мне человек, работавший в организации, тесно связанной с королевским КБ. – Допускаю, с тобой он действительно обращался более или менее прилично, но с другими!..
Зато еще один человек из той же организации, причем занимающий в ней должность весьма заметную (по совпадению – тезка первого), напротив, возмутился:
– Не любили вы, я вижу, Королева! Плохо к нему относились. Так уж его расписали…
Услышав подобное, я поначалу огорчился: неужели рассказанное мной можно было истолковать как проявление антипатии к Королеву?!
Но тут же мое огорчение на корню перебил отзыв другого человека, тоже неоднократно имевшего дело – прямо по службе – с Сергеем Павловичем:
– Он у вас, Марк Лазаревич, выглядит гением. А ведь гением-то он не был…
Нет, изображать его гением я, честное слово, тоже не собирался. Не собирался хотя бы потому, что с этим словом, по моему глубокому убеждению, следует обращаться крайне осторожно. Объявлять человека гением – прерогатива потомков. Имевшие место в истории попытки присвоить эпитет «гениальный» кому-то из современников редко переживали самого носителя этого звания.
А читательские мнения продолжали обрушиваться на меня одно за другим.
Одно из них – исходившее, кстати, от человека не только очень умного по природе, но к тому же театроведа по профессии, для которого раскрытие характеров человеческих есть, так сказать, основная работа по специальности, – звучало примерно так:
– Все-таки, я вижу, печать своего времени на вашем Королеве стояла.
Сходную точку зрения высказал, прочитав в рукописи мои заметки о Королеве, один из старейших советских летчиков, который, закончив свою летную деятельность, ряд лет проработал в королевском КБ. Энергично критикуя (кое в чем, как мне кажется, необоснованно, но кое в чем довольно убедительно) написанное мною, он заметил:
– СП жил и работал в определенной среде… Был продукт всего этого. Без описания внешней среды его отдельные вспышки и резкости не могут быть поняты…
Сказано совершенно справедливо.
Конечно, каждый из нас, в большей или меньшей степени, есть продукт своего времени, своей среды, своего места среди людей. И Королев, разумеется, не был в этом смысле исключением. Но именно в меньшей – никак не большей! – степени. Пресловутая «печать эпохи» легла в нем на внешнее, поверхностное, мало коснувшись внутреннего, глубинного.
Да и вообще валить все только на «эпоху» было бы тоже не очень-то справедливо. Разных, очень разных по своему внутреннему облику руководителей формировала она.
Трудно, конечно, сравнивать реальных – живущих или живших – людей с персонажами произведений литературы. Но все же, если признать, что лучшие из этих произведений как-то отражают нашу жизнь, подобное сравнение – пусть с известными оговорками, – наверное, в какой-то степени правомерно.
Так вот, можно вспомнить не один образ крупного руководителя – «генерала промышленности» – тридцатых, сороковых, начала пятидесятых годов, известный нам из литературы. Взять хотя бы заводских директоров Листопада в «Кружилихе» Веры Пановой и Дроздова в «Не хлебом единым» Владимира Дудинцева. В обоих этих превосходно написанных персонажах немало общего: оба чувствуют себя этакими «удельными князьями» на своем заводе, в своем городе, даже своей области, причем воспринимают такое свое положение как совершенно естественное. Оба категоричны в своих высказываниях, безапелляционны в оценках, решительны в деле, весьма круты в обращении с окружающими. Словом, сходства много. Но, если копнуть поглубже и постараться заглянуть в души этих людей, невозможно не заметить, насколько они различны по своему нравственному облику, человечности, отношению к людям, пониманию своего долга…
Я обратился к этим литературным примерам только для того, чтобы проиллюстрировать несложную истину: время, конечно, накладывает на людей свою печать, но делает это очень по-разному. Избирательно. Сказав про человека, что он, мол, был «у времени в плену», никак нельзя считать, что этим о нем сказано все. Нет, Дроздовым Королев не был. Скорее уж – Листопадом, хотя и с ним имел больше черт различных, чем сходных или, тем более, совпадающих…
Королев был похож – на Королева!
Если бы он был не реальный, живший среди нас человек, а, скажем, выдуманный герой литературного произведения, я бы, наверное, придумал ему характер получше. Но Королев существовал реально. И, говоря об этой незаурядной личности, я не чувствую себя вправе «корректировать» ее облик – подменять человека его же бронзовой статуей, сколь ни велик был бы соблазн пойти по пути ее сооружения.
Возвращаясь же от литературы к жизни, нельзя не заметить, что и в реальной действительности тех же самых лет напористая резкость и подчеркнутая властность обращения с окружающими отнюдь не была обязательной чертой, чуть ли не определяющим признаком каждого сильного руководителя крупного масштаба. Нет, черта эта встречалась часто, очень часто, но – не всегда. И в то время существовали выдающиеся руководители, отличавшиеся спокойной, вежливой, подчеркнуто уважительной манерой обращения с людьми. Достаточно вспомнить хотя бы таких главных конструкторов, как Алексей Михайлович Исаев, Семен Алексеевич Лавочкин, Георгий Николаевич Бабакин, Олег Константинович Антонов…
И все же, я думаю, бывали ситуации, в которых стиль общения с окружающими диктовался не столько личными чертами человека, сколько самой ситуацией. Вряд ли можно, скажем, поднимая бойцов в атаку, говорить в том же ключе и пользоваться теми же терминами, что и при проведении с теми же бойцами учебных занятий по плану боевой и политической подготовки. Допускаю, что Королеву таких, сходных с атакой, ситуаций досталось в жизни больше, чем многим другим, – и он не выдерживал. Иногда, как я уже говорил, действительно «играл в неукротимый гнев», а иногда просто не выдерживал. Чем, кстати, и подтверждал лишний раз, что был человеком! Не суперменом – каковой мне лично встречался, к счастью, только в литературе (причем не лучшей), но не в реальной жизни, – а человеком, обладателем полного набора всех человеческих свойств, включая сюда и свои слабости. Глубоко ошибался тот, кто видел в Королеве супермена!
Наконец, нельзя забывать и того, что Королев столь часто шел против течения, поступал «не так, как принято», по существу, чтобы очень уж непримиримо требовать от него того же и по форме. Черты жесткости сочетались в Королеве с умением проникнуться сочувствием к человеку, с отсутствием жестокости.
Так отвечал я своим оппонентам. Так смотрю на вещи и сегодня.
И, кстати, таково не только мое мнение.
Когда Королева не стало, знавшие его люди после первых месяцев самого острого ощущения непоправимости потери почувствовали потребность как-то разобраться в характере этой яркой, нестандартной, во многом противоречивой личности.
И тут-то неожиданно для многих, казалось бы хорошо с ним знакомых, выяснилось интересное обстоятельство. При всей своей склонности к тому, чтобы пошуметь, за воротами без куска хлеба он ни единого человека не оставил и вообще неприятностей непоправимых никому не причинил.
Но был щедр – по крайней мере, устно – на всевозможные «объявляю выговор», «увольняю», «по шпалам – в Москву» (это если дело происходило на космодроме) и тому подобное.
Хотя и тут трудно сказать, чего в этих эскападах было больше – органической вспыльчивости характера или мотивов, так сказать, осознанно тактических («чтобы мышей ловить не перестали»).
В пользу последнего предположения говорит и то, как мгновенно он успокаивался – будто каким-то выключателем в себе щелкнул! В этом отношении – как и во многих других – был большой артист! Всего минуту назад бушевал в, казалось бы, неукротимом гневе – и тут же мог совершенно спокойно и даже не без дружелюбия сказать жертве только что учиненного жестокого разноса:
– Здорово я тебя? То-то! Ну ладно, работай, работай…
Или если отношения с собеседником были более официальные:
– Вы не сердитесь, что я вас покритиковал?..
Покритиковал!.. Ничего себе: он, оказывается, называет это «покритиковать»! Но и возражать было невозможно – это означало бы самому добровольно расписаться в том, что ты против критики. Кто же в этом признается!..
Заметив же, что выговоры, не подкрепленные затем приказом, и тем более «увольнения», не закончившиеся увольнением, начинают вызывать обратный эффект – в виде не очень серьезного к себе отношения со стороны получающих подобные взыскания, – СП придумал новую формулировку: «Я вам объявляю устный выговор!»
…Наш разговор с моим другом, сказавшим о печати времени на личности Королева, закончился неожиданной репликой:
– А вообще-то жаль, нет на него Шекспира – на вашего Королева.
С этим заключением согласятся, наверное, все, хоть немного знавшие СП. Что говорить – по своему калибру, по масштабу своих положительных свойств, а может быть, и присущих ему слабостей человеческих характер у Главного конструктора был, без преувеличения, шекспировский!
Знакомясь, а затем сближаясь с Королевым, большинство людей переживало, с незначительными вариациями, как бы три этапа в своем отношении к нему. Сначала – издали – безоговорочное восхищение, в котором трудно было даже разделить: что тут от личности самого Сергея Павловича, а что от разворачивающихся вокруг него и связанных с его именем дел. Затем – второй этап – нечто вроде разочарования или, во всяком случае, спада восхищения из-за бросающихся в глаза проявлений трудного, неуживчивого нрава СП. И, наконец, для тех, кому посчастливилось (именно посчастливилось!) близко узнать этого человека, – прочная привязанность к нему, вызванная чертами его характера, поначалу в глаза не очень-то бросающимися.
Какие же черты этой – наверное, действительно шекспировской – личности запечатлелись более всего в памяти людей, долгие годы проработавших бок о бок с Королевым? Что отсеялось, а что осталось?