Кстати, нечто подобное можно было наблюдать не только у нас, но и на других материках. В США телепередачи о первой лунной экспедиции на космическом корабле «Аполлон-11» смотрели около ста миллионов американцев, а передачи о такой же, состоявшейся менее чем через два года экспедиции на «Аполлоне-14», – сорок пять миллионов. Тоже немало, конечно… Но, так или иначе, получается, что каждому второму телезрителю, смотревшему первые шаги человека по Луне, смотреть «третьи» шаги было уже (уже!) неинтересно. Не уверен, что способность так быстро ко всему привыкать – самое привлекательное из свойств человеческих.
Правда, нельзя не признать, что проявлению этого свойства дополнительно немало способствовали многие из пишущих, комментирующих и рассказывающих о космосе. Тон и стиль, которых они придерживались, часто – очень часто! – бывали поначалу далеко не безошибочными.
И вот на фоне всего этого неожиданно и трогательно вспыхнула реакция народа на смерть Королева. Достаточно было посмотреть на очередь к Дому союзов, вглядеться в выражения лиц проходящих у гроба людей, послушать разговоры – в знакомых домах, на улицах, в метро, – чтобы почувствовать всю силу и драматизм этой реакции.
Да, видимо, то, что мы называем общественным мнением, гораздо мудрее, объективнее, независимее от так называемой конъюнктуры, чем представляется порой людям, прямо по службе призванным это мнение формировать…
Наверное, история техники со временем подвергнет беспристрастному анализу все сделанное Королевым: его научные воззрения, принципы, технические решения. И, вероятно, найдет в его наследстве что-то такое, от чего рассудительным наследникам разумнее было бы отказаться: неоптимальные решения, неточно оцененные перспективы, напрасно начатые (или напрасно закрытые) разработки… Иначе и быть не может: говоря о наследии конструктора и ученого, нельзя понимать это выражение чересчур формально – как некий перечень готовых решений и технических рецептов. То, что делал Королев (и как он это делал), было передовым, прогрессивным для своего времени. А жизнь идет вперед. Сегодня мы знаем больше и понимаем суть явлений глубже, чем вчера, учимся, совершенствуемся, растем – а мертвые лишены возможности участвовать в этом естественном процессе. Они не могут отказаться от какого-то устаревшего или неудачного, не выдержавшего практической проверки решения, чтобы принять вместо него более совершенное (в сущности, в этом и состоит диалектика деятельности конструктора, год за годом создающего все новые и новые вещи – будь то детская игрушка или космическая ракета). Вместо ушедших эту работу – замену старого новым – делают живые. И порой критикуют мертвых за то, что те и сами скорее всего отменяли бы, заменили и переделали, если бы… Если бы оставались живыми.
И вот снова – большой зал КБ.
Идет очередное традиционное собрание, посвященное Дню космонавтики 1966 года.
На стене рядом с портретом Циолковского появился новый портрет – Королева. Это тот самый, «красивый» портрет, над которым изрядно потрудились ретушеры. Впрочем, здесь, в этой аудитории, совсем не существенно, похож или не похож на себя Королев: тут каждый знает и помнит его живого.
В зале и в президиуме сидят люди, без которых День космонавтики вообще не появился бы в нашем календаре. Нет только их признанного лидера. Нет СП…
И впервые с этой трибуны, с которой выступавшие так любили проехаться по поводу особенностей характера Главного конструктора, впервые говорят о нем всерьез. Никого теперь не сдерживают ни мелкие обиды, отражения текущих столкновений с шефом, ни естественная для порядочного человека несклонность к публичному восхвалению собственного начальника. Все говорят свободно, раскованно…
Обычно, когда умирает человек, у живых возникает ощущение, что они продолжают идти вперед, а он – умерший – остается во времени где-то позади. Но когда умирает такой человек, как Королев, кажется, что он ушел от нас куда-то вперед, в историю. Пройдут десятилетия, нас, живущих сегодня, давно не будет. А он – останется. Останется в памяти человеческой, в учебниках, во многих делах, которые произрастут из содеянного им. Останется в Будущем…
Впоследствии мне не раз приходилось слышать воспоминания о Королеве и читать статьи, очерки, книги о нем. К сожалению, в некоторых из них он выступает (причем с годами все чаще и чаще) в виде этакого ангела во плоти, только что без крыльев.
Нет, он был не ангелом. Далеко не ангелом!
Он был, на мой взгляд, гораздо больше, чем ангелом: он был человеком.
Человеком со своими слабостями, сложным, трудным, колючим характером, своей негладкой, временами очень тяжело складывавшейся биографией… И с несгибаемой силой воли, фанатической одержимостью, редким талантом организатора, неисчерпаемой энергией, глубокими знаниями ученого.
Со всем тем, что сделало главного конструктора – Главным Конструктором.
Личность неповторимую и – по окончательному расчету всех нравственных дебетов и кредитов – светлую.
Я написал несколькими строками выше, что в День космонавтики 1966 года Сергея Павловича Королева не было в большом зале его КБ.
Нет, неверно это. Он там был.
И – остался.
Глава пятаяУходят со старта «Востоки»
Жара!
Изматывающая, гнетущая жара.
Под знаком этой жары проходят дни, предшествующие пуску космического корабля «Восток-2».
Днем температура на космодроме доходит до сорока – сорока двух градусов в тени. Опытные люди говорят: бывает здесь и жарче. Но мне вполне достаточно и того, что есть! Пот течет по телу липкими горячими потеками. Старательно стучит – так топает идущая в гору лошадь – сердце. Образные слова «разжижение мозгов» кажутся абсолютно точными. С нежностью вспоминаются (неужели они могли нам не нравиться?) хозяйничавшие здесь в марте пронзительно холодные ветры.
В школе я когда-то узнал, что такое континентальный климат. У нас в Ленинграде это понятие воспринималось как достаточно абстрактное. Сейчас, тридцать с лишним лет спустя, я получаю возможность закрепить полученные когда-то знания практически. Места для абстракций, будьте спокойны, не остается.
Налетающий из степи ветер не освежает. Напротив, он обжигает. Это и неудивительно: ведь освежающее действие ветра основано, как известно, на том, что он уносит непосредственно омывающие тело и этим телом нагретые слои воздуха. А если воздух теплее наших законных тридцати шести с десятыми градусов, то пусть уж лучше остается вокруг нас тот, с которым мы успели вступить в процесс теплообмена: вновь прилетевший ему на смену будет только жарче. Нет уж, пожалуйста, лучше не надо ветра!
Единственное спасение – в помещениях, оборудованных установками кондиционирования воздуха. Теперь, когда я пишу об этом, «эйр-кондишн» на космодроме – норма. Найти помещение, не имеющее такой установки, почти так же трудно, как трудно было найти помещение с кондиционером летом шестьдесят первого года. Мне не раз в те дни оказывали гостеприимство – спасибо им! – медики. Но не будешь же сидеть у них с утра до вечера – надо и дело делать. Немного придешь в себя, обсохнешь, глубоким вдохом наберешь «впрок» в легкие побольше прохладного воздуха и снова выныриваешь в пекло.
Даже ночь не приносит полного облегчения: снижение температуры на каких-нибудь восемь-десять градусов мало что меняет. По примеру соседа по гостиничной комнате – врача и физиолога В. И. Яздовского – сую простыню под кран, из которого лениво сочится бурая теплая водичка, заворачиваюсь в мокрую простыню и засыпаю. Правда, ненадолго – пока простыня не высохнет, что происходит очень скоро и требует повторения всей операции. И так пять-шесть раз за короткую – на космодроме они не бывают длинными – ночь.
Жара!..
…Но жара жарой, а работа на космодроме идет, как всегда, полным ходом. График подготовки ракеты и корабля – как футбольный матч – никаких поправок на погоду не признает. Один за другим проходят комплексы проверок, «закрываются» очередные (из многих сотен) пункты программы, возникают и ликвидируются обязательные – как же без них! – «бобики» и «бобы»…
«Командует парадом» ведущий инженер Евгений Александрович Фролов. На пуске Гагарина он был заместителем у Ивановского, теперь же принял бразды правления. Принял надолго – оставался в той же ответственной роли в целом ряде последующих пусков космических кораблей.
Мне, наблюдающему эту великолепную – хочется сказать: концертную – работу в четвертый раз, она уже начинает казаться привычной. Насколько же она, наверное, привычно въелась в стереотипы сознания всех ее исполнителей – инженеров и техников, в который уж раз делающих свое дело сначала в МИКе, а потом на стартовой площадке!
Впрочем, отнюдь не доказано, что это так. Позиция исполнителя и позиция наблюдателя, пусть сколь угодно близкого и активно заинтересованного, – вещи очень разные. Вот, например, полеты на рейсовых самолетах кажутся пассажирам неотличимо похожими один на другой. А из тысяч полетов, которые я выполнил сам, с ручкой управления или штурвалом в руках, не было ни одного такого, чтобы не принес что-то свое, особенное, неповторимо новое… Так, скорее всего, и работники космодрома. Если бы каждая очередная ракета с космическим кораблем фотографически точно повторяла предыдущую, зачем понадобилось бы людям тратить всякий раз столько нервных клеток и сил души на их подготовку к полету? А они – тратят. Невооруженным глазом видно: тратят!
…Снова торжественное заседание Государственной комиссии – официальное назначение космонавтов. На утверждение комиссии предлагается Титов, а в роли дублера, в которой без малого четыре месяца назад выступал сегодняшний виновник торжества, теперь пребывает Андриян Николаев. И он тоже – как в свое время и Титов – держится в этой психологически непростой роли очень достойно. Мне показалось даже, что это дается ему легче. Оно, впрочем, так и должно быть. Во-первых, явно намечается традиция: сегодня дублер – завтра космонавт. А во-вторых, по своему спокойному характеру Андриян вообще не очень-то склонен к чрезмерно острым переживаниям: приказано быть дублером, значит, нужно быть дублером – чего же тут еще рассусоливать!..