Эбенезер Куртисс вдруг остановился и сказал:
— Посмотрите-ка на эту траву на берегу — она колеблется, как будто бы большое животное движется там!
Раймунд взглянул в том направлении, куда указывал ему нефтяной король, и действительно увидел, как высокая трава наклоняется и затем снова выпрямляется, образуя как бы дорожку, сейчас же сглаживающуюся, — кончалась она, по-видимому, у группы деревьев на самом берегу реки. Он тотчас стал замедлять ход катера и сказал вполголоса:
— Мы притворимся, что очень заняты исследованием дна, приближаясь в это же время незаметно к берегу, — хорошенько наблюдайте, не показывая вида, за тем, что там происходит!
Этот маневр увенчался полным успехом. Не прошло и пяти минут, как Раймунд, свесив голову за корму, как будто бы наблюдая внимательно за трубой, которую он только что тянул, заметил среди корней дерева, почти на уровне воды, пару глаз, следивших за его движениями. Не говоря ни слова, он подошел к машине и паровым свистком дал сигнал, который можно было слышать по меньшей мере на три километра:
«Кто-то есть там… внимание!..»
Затем, возвратившись на руль и резко поворотив нос к берегу, он направился туда, где заметил пару глаз. Она тотчас же исчезла. Раздался треск в кустарниках, и человеческая фигура промелькнула среди деревьев. С целью заставить нескромного наблюдателя еще более открыться, Раймунд крикнул ему в рупор:
— Ба! Любопытный! Куда вы стремитесь так быстро?
От такого прямого обращения преследуемый бросился бежать еще скорее. Видно было, как временами он скрывался в высокой траве, где его присутствие обнаруживалось лишь ее колебанием. Без сомнения, он считал себя уже вне досягаемости, так как теперь не старался особенно скрываться, но он не принял в расчет парового свистка, который на языке Морзе подал свои указания:
— Он бежит направо по направлению к Дрилль-Питу… перережь ему путь… Мы преследуем его!..
Быстрее птицы катер приткнулся носом к одному из пней, Раймунд быстро выскочил и бросился бежать.
— Делайте, как я, и бегите направо! — сказал он Эбенезеру, бросаясь в противоположную сторону.
Беглец должен был оказаться в треугольнике, вершину которого занимал Кассулэ, если он только понял сигналы.
Преследование, задуманное так умно, не могло продолжаться долго. Беглец не пробежал и трехсот шагов, как заметил Кассулэ, и тотчас же, переменив направление, бросился налево.
Но это значило попасться Раймунду, и поэтому он побежал вправо; однако и с этой стороны уже видна была высокая фигура Эбенезера.
Преследуемый понял, что попался в ловушку, — видно было, как он резко остановился и опустился на траву. Через несколько секунд Раймунд очутился на нем.
— Мерзкий негодяй! — вскричал Раймунд, хватая его за шиворот, — вот уже два дня, как ты шпионишь за мной! Что тебе тут нужно? Вот я проучу тебя сейчас!
Тот, к кому обращались так, не отвечал ни слова, — его трясли, как старую тряпку, но он выказывал так мало желания сопротивляться, что Раймунд, сжалившись, выпустил его, рассматривая с удивлением.
Это был бедняк с жалкой и уморительной физиономией, маленький, худой, одетый в лохмотья. Белобрысый, безбородый, с маленькими глазами, окруженными покрасневшими веками, он имел вид кролика-альбиноса. Он сидел пристыженный на месте, вертя плохонькую соломенную шляпу в своих землистых руках, и не то от стыда, не то от глупости, казалось, потерял способность говорить.
Между тем с различных сторон прибежали на помощь Кассулэ с Эбенезером и в свою очередь напали на пленника.
— А-а-а! Приятель! Вам хотелось сунуть свой нос в наши товарищеские дела! — сказал Кассулэ, разражаясь хохотом от такой развязки этого преследования.
— Негодяй! — вскричал Эбенезер, красный от гнева и запыхавшийся от бега.
— Кто нанял тебя шпионить за мной? Это, вероятно, Тимоти Кимпбелль?
Это имя, казалось, вызвало искру интереса в неподвижных глазах альбиноса. Он зашевелил губами и повторил вполголоса, как бы про себя:
— Тимоти Кимпбелль!
Потом он снова впал в молчание и прервал его лишь через семь-восемь минут под градом вопросов и брани, которыми осыпал его Эбенезер.
— Петер Мюрфи! Петер Мюрфи!.. Петер Мюрфи!.. Петер Мюрфи!.. — раз двенадцать повторил он.
— Он строит осла, чтобы получить отруби! — сказал нефтяной король, — но если он думает надуть нас, то ошибается в расчете!
— Мне скорее кажется, что он действительно идиот! — отвечал ему Раймунд. — Взгляните на этот потухший взгляд, на эту тупую физиономию. Ну, довольно! — прибавил он мягко, обращаясь к бедняге, который повторял все то же имя. — Петер Мюрфи — мы это слышали. — Но скажи-ка, что ты хочешь, и для чего ты выслеживал нас?
— Петер Мюрфи не зол!.. Петер Мюрфи добрый малый!.. Петер Мюрфи — гулять!.. — сказал тот прежним тоном.
— Он ползает на животе, как ящерица, — заметил Кассулэ.
— На животе, как ящерица! — идиотски повторил тот.
— Ты говоришь по-французски? — спросил Раймунд, пораженный этим. — Тогда почему твое имя — Петер Мюрфи? Твое ли это?
— Не знаю, — отвечал тот, — Петер Мюрфи не виноват, что он говорит по-французски.
— Он несомненно идиот, — решил Раймунд, обращаясь к Эбенезеру.
— Ба! Не верьте. Все это просто одно лишь притворство, чтобы избавиться от нас! У этих проклятых шпионов есть всегда сотня различных фиглярских штук в запасе! Но меня не подденут на это. В конце концов, мы доберемся до сути дела…
— Ну!.. признайся откровенно! — сказал Эбенезер, обращаясь к пленнику. — Это ведь Тимоти Кимпбелль нанял тебя шпионить за мной? Не правда ли? Сколько он тебе платит? Я дам тебе вдвое больше, если ты все по совести расскажешь мне!
Пленник и глазом не моргнул. Рассеянно щипал он траву, бормоча сквозь зубы непонятные слова.
— Надо кончить с этим, — сказал Раймунд, — захватим его с собой и наведем справки в Дрилль-Пите. Тогда узнаем там, идиот он или нет. Не знаю почему, но его лицо будит во мне какие-то смутные воспоминания. Я словно видел его где-то — не знаю где… Хочешь отправиться с нами? — прибавил он, обращаясь к Петеру Мюрфи.
Так как последний, казалось, не слышал, то Кассулэ подошел сзади и под руки поднял его. Бедняга весил так мало, что это было не трудно. Он беспрекословно позволил увести себя, как бы не отдавая себе отчета в случившемся с ним. Лишь при виде катера он обнаружил некоторое волнение.
— Петер Мюрфи, — хороший матрос, — сказал он, бессмысленно улыбаясь. — Петер Мюрфи — великий путешественник!
Чтобы доказать свои слова, он хотел одним прыжком вскочить в шлюпку, но, к несчастью, так неудачно, что упал в воду и чуть было не утонул. Его выудили оттуда и втащили на катер, где он прислонился спиной к котлу. Впрочем, это купанье ничуть не нарушило его настроения. Быть может, он действительно привык к этому, в качестве великого путешественника.
Но это безразличие не произвело решительно никакого впечатления на Эбенезера Куртисса. Он увидел в этом лишь новое доказательство основательности своих подозрений.
— Какой комедиант! — сказал он Раймунду, — он очень силен, решительно очень силен! Но мы не дадим себя провести!
Однако катер тем временем быстро поднимался против течения, и вскоре были уже в Дрилль-Питте. На деревянной набережной Раймунд заметил молодую девушку, поджидавшую, по-видимому, «Topsi-Turvy»; она весело замахала зонтиком, завидев его. Девушка эта была воплощением красоты и изящества, но некоторые мелочи туалета в ее возрасте и в этот ранний час показались бы странными для француза: перья на шляпе, огромные бриллианты в ушах и на руках и золотая гребенка в ее белокурых волосах.
— Это Магда, моя дочь! Она приехала из Нью-Йорка! — сказал Эбенезер при виде ее.
Он выпрыгнул на берег и бросился ей навстречу.
— Наконец-то вы вернулись, папа! Право, я не хочу упрекнуть вас, но вот уже скоро полчаса, как я жду вас здесь! — говорила мисс Куртисс, пока он обнимал ее, — мы условились с мамой врасплох захватить вас в конторе, — и, как нарочно, вас там не оказалось! Стоило проводить ночь в вагоне!
— Не ворчи на отца, который так рад видеть тебя! — ответил Эбенезер, — мог ли я предвидеть? И как было не предупредить меня депешей? Вы извините меня, добрейший господин Фрезоль, что я вас так внезапно покидаю! Постарайтесь выяснить дело с Петером Мюрфи, оставляю его на вас! — добавил нефтяной король, не думая даже и представлять молодого человека своей дочери.
Со своей стороны и Магда нашла, что молодой человек в рабочем костюме не заслуживал ее внимания; едва ответив на его поклон, она удалилась под руку со своим отцом. Молодой француз затруднялся, что сделать с пленником, которого поручил ему Эбенезер Куртисс. Как поступить с Петером Мюрфи? Как разъяснить дело? Да, собственно, какое же право имели они задерживать его? Какой смысл был снова допрашивать этого идиота? На все эти вопросы он не мог бы дать ответа. Однако эта живая загадка возбуждала в нем какое-то странное, необъяснимое любопытство, смешанное с состраданием. Ему смутно казалось, что Петер Мюрфи напоминает ему что-то из его собственной жизни, что-то отдаленное и почти совершенно позабытое. Вернее, что и этого даже не было, — и Раймунд не мог уяснить себе чувства, которое влекло его к этой человеческой развалине Человеколюбие, естественное сочувствие бедняку, притом же французу, как и он, искавшему счастья в чужой стране, — вот как скорее всего определил бы он чувство, которое заставило его спросить у Петера Мюрфи:
— Ел ли ты сегодня утром? Не голоден ли? Хочешь ли отправиться с нами?
Альбинос, с которого все еще потоками текла вода после его невольного купания, казался теперь еще более жалким, чем в тот момент, когда его поймали. Он не отвечал ни слова.
— Поведем все-таки его с собой, — сказал Раймунд, — и дадим что-нибудь из старого платья, пока он будет сушить свое!
Кассулэ сейчас же взял за руку этого странного субъекта; он, как ребенок, позволил вести себя и вошел в старый дилижанс, вовсе не заметив оригинальности такого помещения. Заставили его снять платье, одели во все сухое, но он при этом не обнаруживал ни малейшего удовольствия. Когда же он увидел перед собой тарелку бобов в масле и большой ломоть хлеба, он совсем переменился и с жадностью набросился на эти припасы; они исчезли в мгновение ока, после чего он начал живо поти