Проскакав через неширокую полосу поля, Илар замедлил коня и окликнул Вайду, чтоб она пригасила костёр и позволила ему войти. Упырей вокруг лагеря стало меньше, но Илар понимал: пока вечер только сгущается, и к ночи набегут ещё. Небо затягивало дымной пеленой, серо-рыжей, тяжёлой и душной, и дышалось здесь гораздо труднее, чем в городе.
Илар спешился, прошёл через всю стоянку и устроил коня у перелеска, вместе с остальными лошадьми. Лагерь жил своей жизнью, но по настороженным разговорам, по резким движениям чародеев, по оружию, которое теперь почти всегда тускло горело и не гасло, чувствовалось, как все устали и напряжены. Илар прошёл мимо костров с булькающей похлёбкой, мимо нескольких козлиных черепов, разбитых и лежащих на земле – Боярышник рассказал ему, что при вступлении в отряд каждый чародей закладывает в череп часть своей искры, чтобы воспользоваться в битве, когда своих сил останется слишком мало. Что ж, в этих разбитых черепах больше не горели искры – отслужили своё, вернули силы хозяевам. А некоторые и вовсе принадлежали уже убитым чародеям.
Он дважды обошёл всю стоянку, прежде чем наконец-то нашёл Смородника. Тот стоял прямо за кострами, снаружи защитного круга, и сосредоточенно вглядывался в сторону болот, держа руку на ноже.
– Пропустишь? – кашлянул Илар.
Смородник, быстро обернувшись, взмахнул ладонью, будто разрубая воздух: между кострами образовался проход, через который шагнул Илар.
– Я хотел сказать спасибо, – глухо проговорил он.
Чуть склонив голову набок, Смородник всмотрелся в него настороженным вопросительным взглядом. Илар усмехнулся про себя. Ну, раз собеседник молчит, он будет говорить один.
– Спасибо, что дал мне надежду. Теперь сражаться будет проще. Есть ради кого. Я и не верил, что с сестрой и братом всё хорошо. Спасибо, что позаботился о них. Я этого не забуду.
Он похлопал Смородника по плечу – так, как похлопал бы товарища по дозорной службе – или старшего брата, будь он у него.
– Она что-то спрашивала? – с сомнением буркнул Смородник.
Илар заметил, как жадно сверкают чёрные глаза. В белом проблеске отражалось пламя, почти так же временами алели глазницы чародейских черепов, и если бы он сейчас видел этого человека впервые, то точно решил бы, что от такого стоит держаться подальше. Илар просил Покровителей защитить Мавну от лихих людей, упырей и чародеев – и представлял кого-то вроде Лыка, с мерзкой ухмылкой и хитрым взглядом. Но этот Смородник выглядел едва ли не опаснее – и казалось шуткой Покровителей то, что именно он вернул Илару брата с сестрой.
– Просила присмотреть за тобой, – хмыкнул Илар. – Чтоб не умирал.
Смородник опустил лицо, переступив с ноги на ногу. Задумчиво потёр бровь и усмехнулся.
– Это на неё похоже. А… больше ничего?
Илар пожал плечами.
– Мне показалось, она расстроилась, что ты сам не приехал. Хотела тебя видеть. Наша мать погибла в Сонных Топях, и я рассказал Мавне про это. Мне было жаль уезжать, потому что она теперь очень расстроена всем, что произошло. Но вдвоём с Купавой им будет проще. И Раско тоже отвлекает, конечно.
– Соболезную. – Смородник помолчал, но потом добавил с теплом в голосе: – Раско – хороший парень.
Они затихли, стоя плечом к плечу и глядя в одну сторону. На небе пробивались звёзды – если ветер сдувал клубы дыма, вспарывая сплошную завесу.
– Что у тебя на шее? – спросил Илар, разглядев мокнущую незаживающую рану.
Смородник рассеянно провёл ладонью и посмотрел на свои пальцы.
– А. Упырица укусила.
Илар цокнул языком.
– Ты ведь был у райхи, чего не попросил вылечить? Мне они и не такое вылечили. Были глубокие раны, теперь уже и не осталось ничего.
Покосившись на Илара исподлобья, Смородник фыркнул.
– Не захотел.
– И не болит?
Смородник отшагнул чуть подальше от Илара и досадливо шикнул:
– Вы в Сонных Топях все такие сердобольные? Тебе какое дело?
Илар вскинул руки в примирительном жесте.
– Да ладно тебе, ладно. Просто спросил.
Мавне казалось, что она не заснёт, но стоило лечь в постель, как голову заволокло чернотой. Она проснулась лишь к полудню, когда солнце уже вовсю заливало комнату – так ярко, что Мавна сперва не поняла, что происходит.
Тут же вернулась тяжесть в груди. Мама… Как же хотелось привести ей живого Раско! И услышать слова прощения, чтобы никто больше не попрекал, что упустила брата в тот проклятый день. Но ничего уже не получится.
– Ты проснулась?
Из соседней комнаты выглянула Купава. Только сейчас Мавна поняла, что Раско в постели нет – значит, давно уже встал.
Она вытерла глаза уголком одеяла и перекинула волосы на одну сторону, осторожно разбирая спутавшиеся пряди пальцами.
– Да. Прости. Я что-то…
Купава строго сдвинула брови.
– Ты извиняться удумала? И не смей. Отдыхай. Чего ещё делать? Лежи сегодня весь день. Я посижу с Раско.
Мавна растроганно поджала губы и вытянула руки. Купава, смягчившись, села к ней на постель и позволила крепко себя обнять.
– Что бы я без тебя делала… – прошептала Мавна, пряча лицо в волосах Купавы.
– Давай угадаю. Ты бы грустно сидела у окна и корила себя за всё на свете, даже к чему совершенно не имеешь отношения. Да?
Из соседней комнаты донеслись звуки дудки – но уже не такие отвратительные, как раньше. Мавна усмехнулась.
– Так! – воскликнула Купава, резко подскочив. – Ты же вчера совсем ничего не ела! Я следила. Сейчас принесу.
Она деловито побежала к столу, где лежали какие-то свёртки. Мавна со вздохом опустилась обратно на подушку – и провалилась, как в мягкое облако. Ей было стыдно, что Купава, которая столько всего пережила, суетится вокруг неё, но сил сопротивляться не было: последние дни будто бы выжали её, как выстиранное бельё, вывернув все чувства наизнанку. Зато Купава, кажется, наоборот, успокаивалась, пока хлопотала вокруг Раско и Мавны.
Раско забрался к Мавне в постель, Купава принесла им пирожки с повидлом и разлила по кружкам остывший, чуть тёплый сбитень, и тоже залезла с ногами на кровать. Они с трудом поместились все втроём, но так Мавне даже больше нравилось: лежать, спутавшись клубком, в гнезде из подушек и одеял и жевать пирожки, роняя крошки на простыни.
Они говорили о пустых глупостях: просто болтали без смысла. Вернее, Мавна больше молчала, а вот Раско не замолкал ни на минуту, и Купава с радостью поддерживала разговор. Хотелось замереть и слушать их вечно, позволяя каждому звуку их голосов падать в огромную дыру в своей груди – и заполнять её долгожданным теплом.
Так прошёл целый день. Купава водила Раско гулять и заходила с ним к Царже, а Мавна только лежала и старалась сосредоточенно думать лишь о мимолётной незначительной ерунде: вот солнечный луч ползёт по потолку и перемещается на стену; вот Раско оставил на столе надкусанный пирожок; вот во дворе разлаялись собаки; вот из одеяла торчит пёрышко, надо бы вытянуть.
Если она отвлекалась, то мысли тут же затягивало мрачным туманом, из которого росли печаль и тревога, крепкие и сильные, захлёстывающие с головой – и ей казалось, что она снова тонет в болоте, там, где нет ни единого проблеска света, где холодно и страшно, и в груди так сдавливает, что не получается вдохнуть.
К своему счастью, Мавна снова заснула рано и проспала тяжёлым сном до следующего полудня.
– Ты совсем тут исхудала, – сетовала Купава, щипля её за руку. – Никто о тебе не заботился. Ну ничего, теперь я с тобой. Буду следить, чтобы ты всё съедала, – и только попробуй отказаться!
Купава водила Раско к Царже, несколько раз выходила за едой и напитками – и как-то умудрялась находить настолько вкусные угощения, что Мавна даже откусывала больше, чем один кусочек.
К середине дня Купава настояла, чтобы они вышли прогуляться. Мавна, конечно, не хотела, но позволила стащить себя с кровати.
– Пошли-пошли, я видела краем глаза, что тут есть свои торговые ряды. Небольшие, конечно, но лучше посмотреть на них и отвлечься, чем пялиться второй день в стенку, как ты.
Но когда Мавна оделась и набросила на плечи платок, Купава обняла её сзади, положила подбородок на плечо и шепнула тихо, чтобы не услышал бегающий вокруг Раско:
– Ты, конечно, можешь и должна грустить о маме. И обо всём, о чём пожелаешь. Но мы не знаем, что будет с городом и с нами завтра. Так что давай так: полдня мы грустим, а другие полдня – пытаемся делать вид, что живём свою жизнь. Так, как хотим. Будет сложно, но предлагаю попробовать прямо сейчас.
Купава потёрлась носом о шею Мавны и отстранилась. Мавна немного подумала над её словами. Утешало, что мать перед смертью её не винила и не страдала из-за ухода Мавны – или Илар так сказал, чтобы Мавна не переживала? Хотелось бы верить, что он не лукавил. Обычно он всегда так и делал – Илар был прямой, как палка, и просто не умел хитрить. Ему куда легче побить кого-то, чем сочинить правдоподобную ложь.
Зажмурившись, Мавна встряхнула головой. Она старалась не думать о том, что всё это время мамы уже не было, а она ходила по кабакам и заглядывалась на мужчин. Становилось тошно от самой себя.
– Идём?
Раско уже убежал к дверям, а Купава вопросительно смотрела на Мавну, держа её за кончики пальцев.
Предложение лежать половину дня, а другую половину пытаться жить свою жизнь звучало привлекательно. Чувство вины, скорби и страха за близких никуда не денется – от него нет лекарства, и сколько ни спи глубоким чёрным сном, оно всё равно вернётся. Мавна поколебалась, представляя, а сможет ли она когда-то по-настоящему снова жить? Что-то шептало: наверное. Если с Иларом и Смородником ничего не случится и они вернутся. Если Варде тоже будет цел. Если Озёрье не сгорит вместе со всеми домами и жителями. Если нежаки не превратят всех удельских людей в пищу и оживших мертвецов.
– Я точно знаю, что она бы хотела, чтобы все трое её детей были счастливы и жили так, как подсказывает сердце. Если бы у меня были дети, я бы желала для них такого, – тихо сказала Купава, поглаживая холодную руку Мавны.