Купава смущённо поблагодарила духовника за разъяснение. Он постоял с ними ещё немного и, убедившись, что они справятся самостоятельно, отошёл к другим прихожанам.
Первую свечу Мавна поставила в память о матери. Свеча загорелась ровным спокойным пламенем, у фитиля заслезились прозрачные капли воска, стекая и застывая снизу наплывами. Мавна шептала молитву, какие шептали у них, – просила Покровителей принять и успокоить мамину душу, просила послать ей сон без тревог. А когда молитва закончилась, беззвучно заговорила своими словами: попросила прощения и рассказала, что с Раско всё хорошо. По щекам текли слёзы, затекая в уголки рта, и на губах чувствовался солёный вкус.
С каждым словом Мавне становилось легче. Один из узлов в груди расслаблялся, и она верила: мама простила её и больше не злилась. Мавна не была виновата. Если бы нежаки захотели, они бы утащили Раско даже на глазах у всей деревни. Она не виновата, что посмотрела на Касека. Более того – она вернула Раско и готова привести его домой, как только получится.
Размазав слёзы по щекам, Мавна с удивлением поняла: теперь ей намного спокойнее. Она простила сама себя. Больше не винит за легкомыслие. Больше не видит себя глупой безответственной сестрой, которая годится лишь на то, чтобы сидеть дома и печь хлеб.
Следующие свечи она ставила за своих близких. За отца, за Раско, за Илара, за Варде, за Смородника. И молилась за каждого – как могла. Может, не слишком правильно выбирая слова, но горячо и от всего сердца. И с каждым словом что-то в ней менялось, пустота в груди затягивалась, холод сменялся теплом, когда она вспоминала, как любит каждого из них: всех по-разному, но искренне, как умеет.
Любовь к отцу привычно теплилась уважением. Любовь к Раско грела надеждой и нежностью. Любовь к Илару горела мощным пламенем, согревающем её всю жизнь. Любовь к Варде – ласковый тёплый огонёк, трогательный и полный благодарности. Любовь к Смороднику пылала совсем иначе, пугающе ярко, горячо, и была для Мавны чем-то незнакомым, но тем, что хотелось ощущать как можно дольше.
Закончив молиться, она обернулась в поисках Купавы. Та стояла недалеко, тоже с мокрым лицом, и смотрела на три свои зажжённые свечи. Мавна догадалась: две – для родителей, одна – для Илара.
– Моему брату повезло больше всех, – сказала она, подойдя к Купаве и мягко беря её под руку. – Целые две свечи.
– Если б они спасали, я бы скупила все, какие есть, – отозвалась Купава.
– Я тоже, – согласилась Мавна.
Они вместе сели на скамейку и, не сговариваясь, задрали головы, разглядывая росписи. В церкви стало больше людей, зажглось больше свечей, заливая всё мягким медовым светом, и Мавна думала: а сейчас ведь в разгаре лето, время тёплых ночей и золотых закатов. Время слушать птиц на рассвете, собирать цветы и плести из них венки, время купаться в прохладной речке, лежать на лугах и щуриться на солнце, пробивающееся сквозь берёзовые ветви. Время ходить за земляникой и есть её, не донося до корзины: душистую и пьянящую, пачкая губы и нос. Время разговаривать о мелочах, сидеть у берегов ручьёв, свесив босые ноги в воду. Время жечь костры – простые, низкие, не чародейские, слышать запах крапивы с оврагов и целоваться до утра…
Прекрасное время, которое никто не замечает. Которое с каждым днём ускользает, поглощённое дымом, огнём и туманом, страхом, болью и кровью.
Мавна ещё ни разу не целовалась у реки до утра, но сейчас остро, со сжимающимся сердцем поняла, как сильно ей бы этого хотелось. Пусть он сидит и молчит, пусть хмурится и быстро отстраняется, но как бы хотелось снова погладить бровь с белой полосой, прижаться губами к губам, ощутить на себе горячие ладони…
Щёки обдало жаром, и Мавна со стыдом опустила глаза. Нельзя думать о таком в церкви, нужно молиться и надеяться. Пока что больше ничего им с Купавой не остаётся.
Агне остановилась перевести дух. Затея Варде казалась ей безумной: разве можно отыскать по всему Туманному городу всех живых людей? Но за последние два дня они уже несколько раз отводили гостей царя на поверхность – перебегая от двора к двору, скрываясь от других нежаков, пробираясь через самые дальние улицы и выше, протаскивая через топь.
Один раз им на пути встретился сам болотный царь. Агне вела за руку двоих детей, ещё троих – Варде, и, когда за поворотом пустынной улицы показался царь, у Агне оба сердца ушли в пятки: как он накажет их за самоуправство? Но царь равнодушно взглянул на них и просто прошёл мимо. Не верилось, что всё так легко обошлось. Будто сам царь уже устал противиться и бороться – будь что будет – и принял всё как есть.
Дальние улицы Туманного города оставались пустыми, нежилыми и выглядели так, будто их забросили давным-давно. Дворы здесь поросли бурьяном и лебедой, частоколы заборов прогнили и покосились, поросшие сизым лишайником. Окна, покрытые толстым слоем пыли, слепо таращились в пустоту. Сюда не захаживали нежаки, предпочитая собираться на основных улицах, расходящихся паутиной вокруг площади, но все дворы и дома сохранились точно такими же, какими были до сожжения. Когда город ещё существовал на земле.
Варде и правда отыскал неплохой путь – через длинную узкую улицу, заросшую кустами бузины и калины, мимо покосившихся старых домов, наполовину вросших в землю, через овраг – и по тонкой тропке вверх. Закрыв глаза и задержав дыхание, нужно было оттолкнуться ногами, и дальше топь сама подхватывала, кружила и выдавливала на поверхность – Агне сама так делала много раз, когда возвращалась из города.
Эта дорога выводила в дальний конец удела, к северной части болот, и у могучих еловых лесов тут приютилось село: небольшое, за невысокой оградой, спокойное и тихое.
– Ну, смелее, – подгонял Варде перепуганных детей, мокрых и вымазанных в болотном иле. – Видите дома? Бегите к ним. Там вас примут.
Агне понятия не имела, что думали селяне о том, что второй день к их воротам прибегают чужие дети. Надеялась лишь, что принимают их без враждебности – да и лучше всё-таки им прибиться к людям, чем оставаться у нежаков.
– Как думаешь, они потом вспомнят, где их настоящие дома? Попадут к родным?
Варде легонько подтолкнул последнего мальчишку, самого младшего, и повернулся к ней.
– Если выживу, то я их не брошу. Мне удалось вспомнить, и я знаю, как помочь. Надеюсь, Царжа не откажет. А развезти по деревням будет нетрудно. Главное, чтоб те деревни остались целы.
Агне задержала на нём задумчивый взгляд. Он говорил твёрдо и уверенно, с упрямством, которого она не ожидала от парня на несколько лет младше себя.
– Я тебе помогу, – пообещала она. – Если останемся живы.
Они постояли немного среди дороги, ведущей в село, и ветер трепал стебли полыни, растущей по обочинам.
– Спасибо, – серьёзно сказал Варде.
Они отдышались от бега, жадно глотая свежий, напоенный росами и ветрами воздух – совсем не похожий на стоячий и влажный дух Туманного города. Агне думала: как было бы прекрасно навсегда остаться с людьми, на поверхности, и каждый день дышать только так, полной грудью…
Но скоро ветер принёс запах гари, и она с раздражением подумала: нет, пока не время.
Обернувшись лягушками, они с Варде нырнули обратно в болото.
Оставалось забрать отца Агне, и вроде бы живых людей в Туманном городе больше не будет. Но, уже подходя к основным улицам, Агне понимала: что-то не так.
Небо раскраивали вспышки, со всех сторон гремело, и отсветы пламени плясали на стенах домов и отражались на дорожных настилах и мостовых. Сильно пахло гарью, и этот запах даже перекрывал привычные землисто-мшистые запахи Туманного города. Сердца Агне заколотились быстрее, она мельком оглянулась на Варде: тот тоже был насторожен и озадачен.
– Может, они всё-таки начали жечь?.. – прошептал он.
Болотный дух Агне помнил прошлые сожжения и пережил их: когда чародеи раздували пламя, поглощающее все болотные земли вместе с выстроенными заново нежицкими городами, оно прокатывалось по поверхности смертоносной алой волной. И лишь те, кто успевал проникнуть под болота, могли спастись – без тел, с одной только надеждой заново их заполучить.
Но пламя никогда не попадало под болота. Гасло, не пробиваясь сквозь топи, шипело и захлёбывалось. Каким бы яростным ни был чародейский огонь, это – всего лишь огонь, который гасит вода.
В этот же раз горело где-то в городе, и чем дальше они с Варде проходили, тем сильнее горло Агне сжималось от ужаса.
Она всегда избегала битв, но пару раз краем глаза видела их, когда отваживалась высунуться на поверхность. Слышала, как визжат нежаки и как страшно гудит огонь. Сейчас со стороны площади доносились похожие звуки.
– Не лезь вперёд, – сказал Варде.
– А сам? У тебя даже упыриного тела нет, только дух и облик мёртвого человека, – огрызнулась Агне.
Надо как-то пробраться к избе, в которой она оставила отца. Как-то вывести его оттуда – иначе всё, что она делала, будет напрасно.
Агне кинулась вперёд, не обращая внимания на окрики Варде. Пробежала по улице, уворачиваясь от сыплющихся с неба искр, и прижалась к углу крайнего дома. Мимо ограды пронеслось несколько нежаков – в упыриных обличьях, щёлкая пастями. Скоро и Варде присоединился к ней и выглянул за угол.
– Да чтоб вас… – выругался он.
Агне видела, как округлились его глаза. Набравшись смелости, она высунулась, глядя туда, куда смотрел он, и обомлела.
Дома вокруг площади полыхали, объятые высоким алым пламенем. От огня чадил густой чёрный дым, вздымаясь к крышам, и пламя так быстро переползало от дома к дому, что от ужаса по спине пробежали мурашки.
Нежаки собрались по кругу на площади и бросались на кого-то, но каждый раз их откидывала волна пламени. Они визжали, объятые огнём, и за считаные мгновения превращались в прах. Следующие уже не спешили набрасываться, ходили кругами и рычали, пригнув головы.
Сквозь дым Агне рассмотрела мужчину – чародея с огненными потоками, вырывающимися из ладоней, и с удивлением поняла: она уже видела его раньше. Тогда, в корчме. Его укусила Луче, а потом он пообещал Агне, что не расскажет никому… Как давно, кажется, это было!