- Видишь ли, голубчик, ты же нам ничего не объяснила...
Но как можно объяснить подобную вещь женщине, которая так говорит и смотрит такими глазами! Клер вспыхнула, потом побледнела и ответила:
- Могу сказать одно: в нем сидит скот. По виду этого не скажешь, но я знаю, знаю, мама, что это так.
Леди Черрел тоже покраснела, но румянец ее не украсил, так как ей было уже за пятьдесят.
- Конечно, отец и я готовы всячески поддерживать тебя, родная, но очень важно принять именно сейчас правильное решение.
- Если я один раз совершила ошибку, то от меня ждут и второй? Поверь, мама, я не могу говорить об этом, я просто к нему не вернусь, вот и все.
Леди Черрел села; между ее серо-голубыми глазами залегла морщинка; она уставилась перед собой отсутствующим взглядом. Затем посмотрела на дочь и сказала нерешительно:
- А ты уверена, что это не тот скот, который есть почти во всех мужчинах?
Клер рассмеялась.
- О нет! Я ведь не из пугливых!
Леди Черрел вздохнула.
- Не огорчайся, мамочка, милая, все устроится, надо только покончить с этим. В наши дни такие вещи не имеют никакого значения.
- Говорят. Но у нас сохранилась дурная привычка считать, что они имеют значение.
Уловив в тоне матери что-то похожее на иронию. Клер быстро возразила: Важно сохранить уважение к самой себе, а с Джерри я не смогла бы.
- Тогда перестанем об этом говорить. Отец, наверное, захочет тебя видеть. Ты бы разделась.
Клер поцеловала мать и вышла. Снизу не доносилось ни звука, и она поднялась к себе. Она чувствовала, что воля ее крепнет. Давно прошли те времена, когда мужья считали жен своей собственностью, и что бы там Джерри с ее отцом ни замышляли, - она не подчинится! Когда ее позвали к отцу и она пошла вниз, в ней была твердость камня и острота клинка.
Мужчины стояли в похожем на канцелярию кабинете генерала, и Клер сразу почувствовала, что они столковались. Кивнув мужу, она подошла к отцу.
- Ты меня звал, папа? Однако первым заговорил Корвен.
- Прошу вас, сэр, - обратился он к генералу. Морщинистое лицо генерала выражало печаль и досаду. Он сделал над собой усилие.
- Мы выяснили, Клер... Джерри допускает, что ты во многом права, но он дал мне слово, что больше не будет тебя оскорблять. Попробуй стать на его точку зрения. Джерри говорит, - и я думаю, он прав, - что это даже не столько в его интересах, сколько в твоих. Теперь на брак смотрят не так, как в старину, но ведь вы оба в конце концов дали обет... и даже не говоря об этом...
- Да, - отозвалась Клер.
Генерал покрутил одной рукой усы, а другую засунул глубоко в карман.
- Подумай, что ждет вас обоих? Развестись вы не можете: тут и твое имя, и его положение, да и потом - прошло всего полтора года... Что же вы будете делать? Жить врозь? Это плохо и для тебя и для него.
- И все-таки честнее, чем жить вместе.
Генерал взглянул на ее решительное лицо.
- Ты говоришь так сейчас, но мы оба опытнее тебя.
- Рано или поздно это выплыло бы наружу... Ты хочешь, чтобы я уехала с ним?
У генерала вид был совсем несчастный.
- Ты знаешь, детка, что я хочу только твоего блага.
- А Джерри убедил тебя, что для меня благо именно в этом... Нет, это самое худшее, что только может быть. Я не поеду, папочка, и не уговаривай меня.
Генерал посмотрел на нее, на зятя, пожал плечами и стал набивать трубку.
Глаза Джерри Корвена, переходившие с одного лица на другое, сузились и остановились на лице Клер. Долго смотрели они друг на друга, и ни один не отвел взгляда.
- Прекрасно, - сказал наконец Корвен. - Я поступлю по своему усмотрению. До свидания, генерал! До свидания, Клер!
И, круто повернувшись на каблуках, вышел.
В наступившей тишине отчетливо донесся шум отъезжавшего автомобиля. Генерал мрачно курил и смотрел в сторону. Клер подошла к окну. Темнело. Теперь, когда кризис миновал, у нее совсем не осталось сил.
- Желал бы я, - раздался голос генерала, - понять хоть что-нибудь во всей этой истории.
Клер отозвалась, не отходя от окна:
- Он сказал тебе, папа, что испробовал на мне мой же хлыст для верховой езды?
- Что?! - воскликнул генерал.
Клер повернулась к нему.
- Да.
- На тебе?
- Да. Я ушла, конечно, не только из-за этого, но это было последней каплей... Прости, что я делаю тебе больно, папа.
- Господи!
Клер вдруг поняла: конкретный факт! Мужчинам всегда нужны конкретные факты.
- Мерзавец! - произнес генерал. - Мерзавец! Он сказал, что на днях провел с тобой целый вечер. Это правда?
Щеки Клер медленно залил румянец.
- Он, попросту говоря, насильно вломился ко мне.
- Мерзавец! - повторил генерал.
Оставшись одна, Клер с горечью подумала о том, как изменилось отношение отца, когда он узнал о хлысте. Генерал воспринял это как личное оскорбление, - оскорбление, нанесенное его собственной плоти и крови. Случись то же самое с дочерью другого человека, это, вероятно, не затронуло бы его; она вспомнила, что он даже одобрил ее брата, когда тот избил погонщика мулов, и это навлекло потом на них всех множество неприятностей. Как мало в людях непредвзятости, как легко они поддаются личным чувствам! А эти чувства и их оценки определяются их собственными предрассудками. Что ж, самое трудное для нее миновало, родители теперь на ее стороне, и она уж постарается, чтобы Джерри больше с ней наедине не оставался. Она вспомнила его долгий взгляд. Он обычно умел мириться с проигрышем, так как никогда не считал игру законченной. Его захватывала жизнь в целом, а не отдельные детали. Он пытался оседлать жизнь, она его сбрасывала; он вставал, ехал дальше; если наталкивался на препятствие, то преодолевал его, прорывался через него, получая царапины, как их получает каждый в своей повседневной работе. Он загипнотизировал Клер, связал по рукам и ногам. Она очнулась от гипноза и теперь не понимала, как могла ему поддаться. Что он теперь предпримет? Одно можно сказать с уверенностью: он постарается выйти сухим из воды.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Когда смотришь на Темпл, на его ровный зеленый дерн, стройные деревья, каменные дома и зобатых голубей, испытываешь восхищение, которое, однако, сейчас же проходит при мысли о бесконечных пачках документов, перевязанных ярко-розовой тесьмой, о бесчисленных клерках, которые сидят в маленьких комнатках и бьют баклуши в ожидании стряпчих, и о переплетенных в кожу толстенных томах с отчетами о судебных процессах, разобранных столь детально, что человек легкомысленный при виде них начинает вздыхать и подумывать о кафе "Ройяль". Кто станет отрицать, что здесь человеческое сознание находит пристанище in excelsis {Паря в небесах (лат.).}, а человеческое тело - в креслах? Кто станет отрицать, что люди, входящие сюда, оставляют дух человечности за дверью, словно башмаки у входа в мечеть? Дух человечности не допускается сюда даже на "торжественные обеды", так как закон не должен "распускать нюни"; и, в виде предупреждения, на пригласительных билетах указывается, что гости должны являться "при орденах". В те редкие, осенние утра, когда светит солнце, обитатель Темпла, окна комнат которого выходят на восток, быть может, и почувствует то замирание сердца, какое мы испытываем, стоя на вершине горы или слушая симфонию Брамса, или при виде первых весенних нарциссов; но, вспомнив, где он находится, он поспешно обратится к делу: Коллистер versus {Против (лат.).} Дэвердей, посредник Попдик.
И все же, светило солнце или не светило, Дорнфорду, человеку уже не очень молодому, чудилось, будто он сидит на низкой ограде, согретый первым весенним теплом, и жизнь в образе женщины с картины Боттичелли идет к нему по аллее плодового сада, среди апельсиновых деревьев и весенних цветов. Короче говоря, он был влюблен в Динни. Каждое утро, когда Клер приходила работать, ему хотелось не диктовать ей сухие парламентские бумаги, а завести разговор о ее сестре. Но, как человек, владеющий собой и, кроме того, не лишенный чувства юмора, он подчинялся требованиям, налагаемым его положением, и ограничился тем, что однажды пригласил Клер и се сестру пообедать с ним в субботу.
- Здесь или в кафе "Ройяль"? - спросил он Клер.
- Здесь было бы оригинальнее.
- А вы не хотели бы пригласить кого-нибудь из ваших друзей в качестве четвертого?
- Почему же не вы сами, мистер Дорнфорд?
- Может быть, вы хотели бы позвать определенного человека?
- Что ж, можно позвать Тони Крума, он был вместе со мной на пароходе. Славный мальчик.
- Прекрасно! Значит, в субботу. Вы передадите вашей сестре?
Клер не сказала ему: "Динни, вероятно, здесь сама", хотя Динни действительно стояла за дверью. Всю эту неделю она каждый вечер в половине седьмого заходила за Клер и провожала ее до Мелтон-Мьюз. Клер еще могли угрожать всякие случайности, и Динни старалась ее от них оградить.
Узнав о приглашении, Динни сказала:
- Когда я ушла от тебя в тот вечер, я столкнулась с Тони Крумом, и мы вместе дошли до Маунт-стрит.
- Ты не говорила ему, что Джерри был у меня?
- Конечно, нет!
- Ему и так очень тяжело. Он по-настоящему славный мальчик, Динни.
- Я тоже так думаю, и мне очень хотелось бы, чтобы он уехал из Лондона.
Клер улыбнулась.
- Что ж, долго он здесь не пробудет; он поступает на конный завод мистера Маскема в Беблок-Хайте.
- Джек Маскем живет в Ройстоне.
- Он выписал арабских кобыл, а они должны жить в местности с более мягким климатом.
Динни с трудом оторвалась от нахлынувших на нее воспоминаний.
- Что ж, детка, толкаться в подземке или раскошелимся и возьмем такси?
- Мне хочется подышать свежим воздухом. Пройдемся пешком?
- Отлично, пойдем по набережной и через парки.
Они шагали быстро, так как было холодно. Озаренный светом фонарей, под россыпью звезд, этот огромный участок города был незабываемо сумрачно прекрасен; даже на зданиях, чьи контуры тонули в сумраке, лежала печать какого-то величия.