Через сердце — страница 17 из 19

Юркий наш катер огибал буксирные караваны темных барж, проскакивал под высоко нависшей кормой стоящих на рейде лесовозов. И повернул к ярко освещенной пристани.

В этот поздний час пристань была безлюдной. Ветер раскачивал фонарь, и светлый широкий круг двигался по пустынному помосту. Одинокая девичья фигурка стояла в этом зыбком круге света, и ветер распахивал полы ее клеенчатого плащика.

Супруги-пенсионеры ее узнали.

— Леноцка, Леноцка! — восклицала старушка.

Умиленными глазами смотрели старички на зябкую фигурку своей Леночки.

Рядом с ними стоял сержант. Он тоже не сводил глаз с девушки в клеенчатом плаще, стоявшей на краю помоста. Девушка уже разглядела своих стариков на катере и радостно махала им рукой. А ветер с реки, трепавший плащик, делал ее похожей на какой-то античный слепок… Крылатая, вот-вот полетит!

Хмуро сдвинув брови, сержант смотрел на девушку. Пристань быстро придвигалась к борту катера. Уже хорошо было видно улыбающееся личико Леночки с выбившимися из-под капюшона кудряшками.

Через полчаса эти милые старики пенсионеры сядут за стол и, согреваясь чайком, будут рассказывать ей о пережитых на катере волнениях. Неторопливо и обстоятельно поведет рассказ старичок с бачками, а старушка станет поддакивать ему на своем стрекочущем диалекте: «узасно, узасно…»

Конечно, не забудут и его, сержанта. А что скажут? Героем выставят или размазней и трусом? Похвалят или станут жалеть?..

Ах, Леночка, Леночка! Должна же ты понять…

Сержант вздрогнул, почувствовав крепкий толчок.

— Ну как? — с улыбкой оглядывал его подошедший солдат.

— Что — как?

— Помирился с Валидубом?

— Ага… помирился. А что за возня была у вас там на палубе?

— Разогревались… борьбу устроили. Валидуб-то закочевряжился было, опять за свое: десятками, мол, побрасывал!.. Ребята и вышли: «Давай попробуем!» Ну, в четвертом туре свалили все-таки, прижали на обе лопатки. Здоров, дьявол, хоть и пьяный!.. А потом взяли его в работу. Я говорю: «Давай отчитывайся, как это ты руку поднял, подумай, на кого? — на своего советского солдата?..» В общем, договорились по-хорошему. Признал ошибку. Ничего мужик, когда отрезвел-то!..

Это был короткий доклад на ходу, но мы все его слышали. И, признаться, нам стало стыдно за пережитые страхи. Все оказалось не так, все объяснилось по-другому. Проще и лучше, чем мы думали.

На пристани солдат уже ожидали два крытых грузовика. Появился офицер, скомандовал садиться. Шоферы завели моторы. Солдаты один за другим исчезали в темноте под брезентовыми крышами грузовиков.

В светлом качающемся круге под фонарем остался человек в ватнике да семья Валидуба. Женщина сидела на чемоданах, закутав концами шали спавших детей.

Начинался дождь. Редкие капли косо сеялись на свету, под крышкой фонаря.

— Все сели? — спросил сержант.

— Все! — откликнулись голоса из-под брезента.

— Валидуба забыли, — крикнул кто-то.

И дружно подхватили:

— Взять Валидуба! Садись, Валидуб, подвезем!

Десятки рук протянулись с грузовика. Подхватили чемоданы, бережно приняли мальчугашек, подсадили женщину. Последним перевалился через борт фургона долговязый Валидуб.

И тут к грузовику подошел человек в ватнике.

— А меня не возьмете, ребята?

— Куда вам надо? — спросил сержант.

— До базарной площади.

— Э, нет! Нам туда не по пути.

Сержант уже держался за дверцу шоферской кабины, но остановился на минуту. Оглядев быстрым взглядом с ног до головы человека в ватнике, он сказал:

— Вот что, мил человек! Забыл я тебе объяснить давеча, почему у нас не засвистели пряжки. Имей в виду следующее: в нашем взводе все комсомольцы. Ежели будешь кому-нибудь рассказывать про сегодняшний случай, подумай над этим. До свиданья!..

Сержант уселся рядом с шофером и резко захлопнул дверцу. Одна за другой машины покатили к воротам.

Человек в ватнике посмотрел им вслед, постоял, нахлобучил на глаза кепку, взвалил на спину мешок и, посвистывая сквозь зубы, зашагал в дождливую ветреную тьму.

1960

В ЛЕСУ, У МОРЯ

I

Лошаденка круто взяла пригорок. Тележка дробно застучала колесами по каменному настилу шоссейки.

Справа открылась пустынная ширь водохранилища.

— Вот наше море, — сказал возница и поднял воротник. Невзрачный, узкоплечий парнишка с безусым лицом, он сказал это с гордостью.

С «моря» несло пронзительным холодом. Неприютная даль водохранилища была затянута туманом. Противоположный берег сквозил в мутной дымке еле намеченной карандашной линией. Пенные валы медленными рядами катились к берегу и с глухим шумом выплескивались на песчаной отмели. В бурной высоте косо реяли чайки.

— Стало быть, ты теперь морской житель? — спросил возницу Сергей Ильич.

— Морской! — усмехнулся парень, поеживаясь на ветру.

— Что лучше: морским или сухопутным быть? А?

Вопрос был задан, чтобы отвлечься от скучных дорожных мыслей, но парень серьезно подумал, прежде чем ответить седоку.

— Как вам сказать? Мы еще к морю этому не привыкли. Раньше наша деревня стояла на ручью, — воды, можно сказать, не видали. Вот теперь хоть и живем у самого моря, а в деревне посейчас ни одной лодки нет.

— Почему?

— Не умеет никто делать. Да и боятся воды. Дачник один привозил резиновую лодку, так нас не пускали с ним кататься.

— Мамка не пускала?

— Мамка.

— А купаться пускает?

— Первое лето не пускала…

Парнишка отвернулся от ветра, почиркал в горсти спичкой и, отпыхнувшись дымом, положил кисет в колени Сергею Ильичу.

— Не хотите ли махорочки? Старички примечают, — продолжал он, — что из-за этого моря климат у нас испортился.

— Как испортился? — спросил Сергей Ильич, свертывая непослушными пальцами закрутку. — Ерунда это!

— Никогда у нас столько дождей не было, льют и льют, конца не видать. Как там по-научному объясняют?

Сергей Ильич не знал, что ответить на этот вопрос, и только повторил:

— Думаю, что ерунда это. Глупости!

Возница замолк. Втянув голову в плечи, он поглядывал с высоты облучка, как нахохлившийся воробей.

Сергей Ильич почувствовал, что вопрос этот не праздный, что ему наверняка будут задавать его колхозники, и стал обдумывать, как бы поубедительнее объяснить дело. Сказать «ерунда» — выходит просто отмахнуться.

«И вовсе не ерунда, — думал Сергей Ильич, оглядывая зябко согнувшегося на облучке паренька. — Все теперь надо учитывать; и на этом кое-кто, пожалуй, может сыграть…»

Сергей Ильич ехал в район по партийной командировке. Район отставал с сеноуборкой, местные руководители ссылались на неблагоприятную погоду.

— Объясните там, — наказывал Сергею Ильичу секретарь, — что не мы погоду делаем и дело не в погоде. Всегда и всюду решают люди.

Сергей Ильич был городской человек и в деревенских делах разбирался слабо. До этого он не задумывался над теми трудностями, с которыми ему придется встретиться.

Ведь именно так: решают люди. А с людьми всегда можно договориться. Надо только говорить прямо и честно, не заискивая, не виляя, не важничая, не рисуясь. И тебя поймут.

— А может быть, и не ерунда, — сказал вдруг Сергей Ильич.

— Что это? — встрепенулся возница.

— То, что ты сказал насчет климата.

— Ну да, — сказал возница, оглядывая затянутое пасмурью море, — вон ведь зеркало-то у него километров на двести, — сколько оно отдает испарений? И охлаждение должно происходить быстрее.

Сергей Ильич чуть не выронил из губ дымящую цигарку.

— Стой, стой! Откуда ты знаешь про эти испарения-охлаждения?

Паренек круто обернулся. Лицо его, сизоватое от ветра, со вздыбившимся пушком на щеках, сразу оживилось.

— А как же! У нас при школе дождемер стоял на дворе… ртутный барометр был. Ну, «меленку» — прибор для измерения силы ветра — ту мы сами сделали. Я это дело очень любил. Я учителю Федору Ивановичу помогал вести метеорологический журнал. Меня ребята за это «Ветродуем» звали.

Возница застенчиво усмехнулся.

— Ты прав, дружище, — сказал Сергей Ильич, — жаль, что я не занялся изучением этого вопроса. Конечно, ваше море тоже, вероятно, как-то влияет на климат. Ты прав, пожалуй.

И добавил еще:

— Так ты, я вижу, ученый человек! Какой же это черт тебя на облучок взгромоздил? Тебе учиться надо!

— Я и учусь… в педагогическом техникуме. А летом работаю в колхозе — у матери живу.

— Ого! Так вот что, ученый мой ямщичок…

Сергей Ильич уважительно тронул возницу за плечо.

— Давай-ка покурим теперь моих.

Он достал припрятанную в дальнем кармане коробку ароматных папирос и протянул возчику.

Парень не торопясь примял длинную папиросу и оглядел небо.

— Как бы не хватило нас…

Грузная туча низко плыла со стороны моря. Падающий косым навесом дождь уже омрачнил кое-где воду. Белые гривки вскипали вдали. Беглые судороги ряби пробегали по волнам. С тревожным криком прядали книзу чайки. Уже был слышен глухой ропот приближающегося дождя.

«Ветродуй» покрутил над головой вожжами и лихо присвистнул:

— Н-но, заснула! Ы-и-и!

Тележка тряско покатила вперед. А возница, подскакивая на своем сиденье, все свистал и размахивал вожжами, как бы желая показать, что извозчик он самый заправский и, пожалуй, еще сумеет вывернуться из-под дождя.

II

Внимательно прочитав командировочное удостоверение, заведующий райсельхозотделом Черепанов оглядел Сергея Ильича тем коротким взглядом, которым опытный человек сразу определяет тебя всего с потрохами.

Городское слабенькое пальтишко, шнурованные штиблеты и легкий дорожный чемоданчик с блестяшками, видимо, не внушали к себе никакого почтения.

Черепанов собирался уходить на работу. Он стоял на крыльце, грузный и массивный в своем долгополом брезентовом дождевике, упористо расставив ноги в тупоносых крепких сапогах.

— Значит, помогнуть нам приехали? — спросил он, надвигая на глаза кожаный картуз. — Ну-к что ж…

В сиплом его голосе Сергею Ильичу почудилась скрытая неприязнь.

Сергей Ильич посмотрел на широкие, в золотисто-рыжей щетине скулы Черепанова и подумал: «Местный «практик», должно быть, и уж наверно в своем деле дока, с такими трудно договариваться».

— Да, — сказал он твердо, — буду помогать, как сумею.

— Ну-к что ж! — повторил Черепанов, снова оглядев его все с тем же снисходительным любопытством. — В Доме колхозника мест вы не найдете, люди съехались на совещание. Опять же насчет клопов… Придется вас устроить у меня. Жена!

В дверь выглянула дебелая женщина с рябоватым лицом. Руки ее до локтей были в серых перчатках теста, круглый лоб лоснился от пота. Простодушные глаза женщины как-то виновато оглядывали Сергея Ильича.

— Ну-к что ж… принимай гостя. Небось голодны?

— Я обедал на станции, — торопливо сказал Сергей Ильич.

— Уж какие там обеды, собачья радость! — самодовольно усмехнулся Черепанов. — Жена, сообрази что-нибудь…

— Пожалуйте, проходите в горницу, — посторонилась женщина.

Она схватила нож и стала срезать лентами с рук приставшее тесто. Под тесной кофтенкой проворно ходили мощные лопатки.

В густом воздухе кухни добротно пахло подгоревшей молочной пенкой и запахом разогретого здорового тела.

«Крепенько живут», — подумал Сергей Ильич, оглядывая пестрые обойчики, пузатый комод, зеркало с бумажными розами и насвежо выбеленный потолок горницы.

Черепанов толкнул дверь перегородки:

— Вот тут и помещайтесь. Это был кабинет хозяина.

В углу стояла обширная кровать с никелированными шишками и горой подушек мал мала меньше. Над кроватью самодельная полочка с книжками. На спинке кровати висели патронташ и охотничья сумка.

В простенке меж окнами примостился письменный стол деревенской столярной работы. На столе стояла обшарпанная деревянная утка, уныло скособочив голову на пустынную его гладь. Больше ничего на столе не было, — видимо, хозяин присаживался к нему не часто.

В кабинете стоял спертый, нежилой дух. Сергей Ильич распахнул окно. Жирные, ушастые листья ревеня блестели под дождем как лакированные. Падавшие с крыши капли звучно хлопали по ним. С близкого огорода доносило запахи укропа, мокрой крапивы и земляной сырости.

Сергей Ильич сел к столу и посмотрел на портрет Ленина. Знакомые прищуренные глаза смотрели на него как бы с сочувственной усмешкой.

— Ну-к что ж, — взялся за дверь Черепанов, собираясь уходить. — По начальству сначала пойдете?

— Зачем же? — сказал Сергей Ильич. — По начальству можно после. Я думаю поехать сначала по колхозам. Машину у вас получить можно?

— Достанем. Только дороги-то… ох, дороги!..

Он наклонился и выглянул в низкое окно на небо.

— Обложник! Ну, может, к утру выяснит.

Черепанов помялся.

— Ну-к что ж… мне с вами поехать?

— Это очень желательно.

— Только на утро я назначил совещание…

— Какое? Отложить нельзя?

— По вопросу животноводства.

— Хорошо. Поедем сразу после совещания.

Черепанов ушел. Слышно было, как он делал какие-то наставления жене на кухне. Потом тяжелые его шаги затихли за углом.

На дворе сгущались сумерки. Сергей Ильич облокотился на подоконник и стал обдумывать план дальнейших действий.

«Черт с ним, посижу завтра у него на совещании, посмотрю, как он тут дела правит. Конечно, потеря времени… Почему именно теперь совещание по животноводству? Хотя, конечно, это тоже нужное дело. Все нужно. Он, по всей видимости, основательный мужик. Хозяин, работяга… Даже бреется, видимо, только по выходным дням! Все некогда!..»

В дверь робко постучали.

— Кто там?

— Кушать подано, — певуче сказала хозяйка. — К столу пожалуйте.

Сергей Ильич вышел в горницу. Большая сковорода пузырилась желтыми глазками яичницы. Хлеб, нарезанный по-деревенски большими ломтями, лежал в плетеной корзинке душистой горкой.

— Кушайте, не стесняйтесь! Чтобы все было съедено! — своеобразно угощала хозяйка. Уперев полные руки в крутые бедра, она стояла около стола, как бы желая проверить аппетит гостя.

Сергей Ильич был голоден, но, привыкши довольствоваться городской яичницей из двух яичек, выкроил ножом уголок на сковороде и положил на тарелку.

— Э, у нас так не кушают! По-нашему вот как! — хозяйка прихватила горячую сковороду передником и свалила все содержимое в тарелку.

Сергей Ильич пробовал протестовать, но хозяйка, не слушая, зачищала ножом прикипевшие к сковороде шкварки.

— Вы не думайте, — приговаривала она, — это не в городе, у нас ведь все свое. Яички свои, сало свое — недавно поросенка закололи, и хлеб я сама пеку.

Сергей Ильич почувствовал, что простодушная эта похвальба и настойчивое угощенье — от чистого сердца, и решил доставить удовольствие радушной хозяйке. Поминутно похваливая замечательную яичницу и превосходный хлеб, он незаметно для себя самого съел все.

— И молочко у вас свое? — спросил Сергей Ильич.

— А как же! Имеем коровушку. Теленочка выпаиваю. Четыре овечки у нас.

— Кто же у вас ведет хозяйство?

— А все сама. Мы ведь деревенские.

Довольная, она сидела перед ним, благодушно сложив на животе сильные руки крестьянки.

— Вот так и верчусь от темна до темна, — добавила она. — Муж на службе весь день, а я тут по дому.

— Он что, тоже деревенский?

— А как же! Был председателем сельсовета, третий год пошел, как его в город вызвали. Деревенские мы. Мужики, как есть мужики, — усмехнулась она. — Простяки!

«Что такое «простяки»? — обдумывал это слово Сергей Ильич, улегшись на широкой, звеневшей крепкими пружинами кровати. — Так ли уж все это просто?..»

Он привык обдумывать перед сном впечатления дня. Фигура Черепанова после разговора с хозяйкой, казалось, стала ему понятнее.

Приходили на память далекие впечатления детства. Кто помнит теперь толстопузого чиновника с золочеными пуговицами, который отсиживал свои часы в присутствии и только иногда на тройке с колокольцами скакал по сельским проселкам, нагоняя трепет на мужиков?

Любопытная фигура этот Черепанов! Из крестьян, председатель сельсовета. Этот, конечно, знает деревенский хозяйственный «кругооборот» насквозь, это не барин, не чиновник, — это плоть от плоти.

Сергей Ильич представил его себе по первому впечатлению в дождевике, в надвинутом на зоркие глаза кожаном картузе. Почему он сказал «помогнуть», а не «помогать»? Откуда эта нотка неприязни? Ведь дела-то в районе плохи…

…Интересно, что у него за книги? Вероятно, почитывает кое-что на сон грядущий.

Сергей Ильич снял с полки несколько книг — все это были учебники по сельскому хозяйству. Застарелой пылью пахло от этих книг. Сергей Ильич вспомнил свои книги, залистанные, испещренные подчеркиваниями и пометками на полях, с клинышками закладок в нужных местах, — книги-друзья. А тут некогда, поди, читать бедняге, ляжет в постель с замороченной заседаниями головой, — до книг ли? Да еще такая бабища рядом, сытость, подушки пуховые.

Пересиливая подступающую дремоту, Сергей Ильич развернул на случайной странице «Биологические беседы» и прочел:

«На Мадере дуют сильные ветры, а остров небольшой величины. Жуки с обыкновенными крыльями уносились бы ветром в океан, что неоднократно и наблюдалось в действительности. Поэтому из жуков могли выжить и оставить потомство либо совсем бескрылые, либо имеющие очень большие крылья, которые оказались в силах бороться с ветром. В этих двух направлениях и действовал естественный отбор. Жуки, населяющие остров Мадеру, лишены крыльев и не летают. С другой стороны, на этом острове водятся жуки с очень большими, сильными крыльями. В данном случае…»

Дальше шли неразрезанные страницы. Сергей Ильич поискал, чем бы разрезать книгу, и, не найдя ничего, отложил ее в сторону.

Рассказ о жуках наводил на какие-то большие и тревожные мысли. Значит, что же? Живут благополучно и те и другие? Отказавшиеся от крыльев «приспособленцы» и отрастившие в сопротивлении ветрам крепкие крылья «борцы»? Завтра надо непременно дочитать и додумать эту историю.

Сергей Ильич погасил лампу и прислушался. Глухая тишь стояла за окном. Только редкие капли хлопали по лопухам.

«На Мадере дуют сильные ветры…» — повторил он про себя, как бы запоминая эту музыкальную фразу, и тут же заснул.

III

Проснулся Сергей Ильич рано, услышав за перегородкой странные слова:

— Ножкой тебе кланяется.

— Чш-ш! Чего орешь? — сказал приглушенно голос Черепанова. — Какая ножка?

— Баранинки привез от Мухина Ивана… Баранчика они вчера зарезали.

— Не знаю ничего! — сказал Черепанов. — Иди к жене. Да тише ты, не греми!..

Сергей Ильич стал одеваться.

На стуле лежала раскрытая книга. Просовывая голову в ворот рубахи, он прочел:

«На Мадере дуют сильные ветры…»

И опять с удовольствием повторил эту фразу про себя, упиваясь ее музыкальной прозрачностью.

— Проснулись? — спросил за перегородкой Черепанов.

— Эге!

— Хорошо ли спалось на новом месте?

— Отлично.

— Ну-к что ж… идите чай пить. Самовар на столе.

В щель приоткрытой двери Сергей Ильич видел закрывшегося газетой Черепанова. В горницу вошла жена в сопровождении бородатого старика.

— Садись, Еремеич, попей чайку. Наливай сам, мне некогда.

Черепанов сложил газету, аккуратно сровнял углы и спрятал за зеркало.

— В газете сигнализируют, — начал он, строго оглядывая Еремеича, — что скот начали у вас прирезывать. Верно?

— Верно, — сказал бородач, — резьба пошла шибко.

— Резьба! За такую резьбу вас по головке не погладят!

— А что ж? — поставил Еремеич блюдечко на стол, оглаживая бороду. — Ведь дожжи… сеногной стоит. Куды ж податься, Степан Ефимович?

— «Куды ж! Куды ж!» — сердито сказал Черепанов. — На вешалах надо сено сушить, вот что!

Он допил свой стакан, заправил пальцем в рот жирные пенки и стал одеваться.

— Вы что думаете? Советская власть вам поставит сено? Нет! На себя надо надеяться.

Еремеич молча тянул с блюдечка чай, виновато помаргивая длинными кустистыми бровями.

Сергей Ильич вышел из-за перегородки и поздоровался с бородачом.

— Свояком по жене доводится, — представил бородача Черепанов. — Вся деревня у них Мухины, и все нам свояки.

— Это что же значит — «свояки»? — поинтересовался Сергей Ильич.

— Что значит? Ну, вам, городским, и не сообразить, как у нас в деревне родню разбирают. Вот я вам загадку сейчас загадаю. Большие мудрецы из области у меня тут были, а не могли отгадать. Желаете?

Сергея Ильича несколько смутило это насмешливое «мудрецы из области», но он не показал виду.

— Что ж, попробую, — сказал он.

— Загадка такая. Пришли раз на заезжий двор мужик с бабой. Хозяйка спрашивает: «Вы что, родня?» А баба отвечает: «Родня не родня, а только его мать моей матери свекровка была». Вот и отгадайте, кто они такие?

Черепанов ухмыльнулся, показав квадратные, желтые, как репа, зубы.

Сергей Ильич задумался, повторяя про себя мудреную задачу: «Его мать… моей матери свекровка… Гм!..»

Черепанов подождал, запустив руки в глубь карманов дождевого балахона и позвякивая там, должно быть, связкой ключей.

— Прему-удрость! — весело протянул он. — Верно, дед?

Еремеич, все так же помаргивая бровями над блюдечком, не выдержал:

— Отец с дочкой пришли.

— Цыть! Спрашивали тебя! — рассердился Черепанов. — Пускай бы гость пошевелил мозгами. Эх, ты! Ну да ладно, некогда мне тут…

Он повернул к двери и остановился, как будто хотел что-то еще сказать.

— Вы что? Уже на работу? — спросил Сергей Ильич.

— Пора. Совещание я назначил с утра, чтобы нам пораньше выехать.

— Я, пожалуй, приду на ваше совещание, — сказал Сергей Ильич.

— Ну-к что ж…

Черепанов вдруг длинно, с подвыванием зевнул и ожесточенно поскреб сухие заросли на щеке.

— Драчка у нас сегодня будет, — ухмыльнулся он. — Разведка доносит, что под меня ведут подкоп. Только, я думаю, мина у них гнилая, не выйдет это у них.

Черепанов заговорил языком военных сводок. Сергей Ильич так и не понял — то ли он нервничал в предчувствии «драчки», то ли с удовольствием предвкушал ее.

— Ну, уж я этого чихаловского агента возьму в переплет, увидите.

Он надвинул на глаза картуз, и Сергею Ильичу показалось, что в затененном взгляде его зажегся и погас азартный огонек.

— Я приду непременно! — сказал Сергей Ильич.

Черепанов ушел.

Сергей Ильич умылся и сел за стол. Хозяйки не было, он сам налил себе чаю.

Бородач снял пиджак, вытер лицо рукавом рубахи и принялся за третий стакан.

— Строгий он у вас, — сказал Сергей Ильич.

— Это кто же? Степан Ефимович-то? Так, по правде вам сказать, без строгости с нашим братом и нельзя. А Степан Ефимович, коли приедет когда, хоть покричит, побунтует, разнесет всех в прах, а сделает все по-хорошему. Сочувственный к нам человек.

Трудно было понять эту характеристику.

— Значит, любят его колхозники? — спросил Сергей Ильич.

— А чего ж не любить? Он не вредитель для нас, слава богу.

— Н-да! — неопределенно заключил Сергей Ильич и стал собираться на совещание.

Он не опоздал. Народ, как видно, только что собрался. Сергей Ильич, не найдя места, уселся на окно. Несколько человек вскочили, услужливо подвигая ему стулья, но он замахал рукой и остался на подоконнике.

— Нам спущена директива из края, — начал Черепанов, — на основе которой мы разработали письмо… Я сейчас зачитаю.

Все сразу закурили, передавая из рук в руки чей-то объемистый кисет. Угарный чад крепкого самосада волнами качался в комнате, устаиваясь ровной пеленой над столом. Голова Черепанова как бы отделилась и парила над этим облачным одеялом.

Сергей Ильич вслушивался в однотонное чтение инструкции, и ему казалось, что Черепанов говорит на каком-то странном, условном, далеком от жизни языке. И не говорит, а вещает! Неужели он сам составлял это письмо? Откуда у «простяка» этот мертвый язык?..

«На тот предмет, что…», «Отмечая неприсылку сведений…», «Исходя из ненужности таковых…»

Обветшалые, канцелярские эти речения неприятно царапали слух. Сергей Ильич оглядел сидящих. На привычно непроницаемых лицах уже проглядывало застывшее чувство скуки.

Кто же из них «чихаловский агент», которого Черепанов грозился взять в переплет? И кто тут ведет подкоп?..

Все сидели мирно, прислушиваясь к чтению, и ничто пока не предвещало «драчки».

Когда Черепанов кончил чтение и спросил, какие будут замечания, поднялся человек в солдатской шинели. Запавшие желтые щеки и возбужденные глаза показывали в нем малярика. Он зябко передернул плечами и откинул назад волосы, открыв прекрасной формы вдохновенный лоб.

Собрание насторожилось, все обернулись к нему.

«Должно быть, это и есть «чихаловский агент», — подумал Сергей Ильич.

Человек в шинели достал растрепанный блокнот и стал нервно перелистывать.

— Я только что вернулся из поездки по колхозам, — начал он.

Речь его была сбивчива и горяча, он часто запинался, вставляя не к месту слова «вот именно».

— Думаю, не следует нам тратить время на писанину, вот именно. Опять пойдут анкеты насчет поголовья, прироста молодняка, состояния скотных дворов, отепления, освещения и тому подобное. Писанина, вот именно…

Опять все усиленно задымили. Черепанов поднялся и постучал карандашом. Голос его предостерегающе прозвучал из-за облачных высот:

— Товарищ Жаворонков!

Как бы боясь, что не успеет высказаться, человек в шинели зачастил:

— Не в этом суть… Надо, чтобы о скотине у вас болела голова. Я могу привести факты… вот именно…

— Вот именно, — насмешливо подхватил Черепанов, — ты выступаешь не по существу зачитанного письма. Я прошу тебя — закругляйся.

— Вы тут все закругляете! — раздраженно сказал человек в шинели. — А колхозное стадо от этого круглей не будет. Той весной несознательный элемент что кричал? «Мы хозяева в колхозе, режь скотину, раз кормов нет». А почему не было кормов, кто тому причиной?

— Ну, кто? Скажи! — с загоревшимися глазами подался вперед Черепанов.

— И скажу, теперь я в этом разобрался. Как у нас составлялись кормовые балансы? Вы неправильно дали директиву составлять балансы по наличному поголовью скота. А прирост стада вы учли? Вот почему не хватило кормов! Теперь опять шепоток идет: «Режь скотину, кормов не будет». А разве не факт, что председатели наши все ждут вёдра? А почему не применяют вешала? Кому это на руку? Вот в чем дело! Базарникам вы даете мандат. Кулак вам скажет спасибо. Вот именно!..

— Фью! Зарапортовался! — свистнул кто-то в зале.

— Привиделся ему где-то кулак! — ехидно сказал голос из угла.

— Кулак!.. Аж страшно стало! — поддержал другой голос.

Собрание загудело, оживилось.

— Все сказал? — спросил Черепанов, выждав, пока снова установилась тишина.

— Все! Только факты вы у меня закруглили!

Человек в шинели сел.

— Так я тебе отвечу, — раздувая ноздри, сказал Черепанов. — Во-первых, тут правильно сказали, что кулак тебе привиделся.

— Ты не слово бери, а что за словом! — скороговоркой произнес человек в шинели, нервно вороша свой блокнот.

— Товарищ Жа-во-рон-ков! — не слушая, продолжал Черепанов. — Мы с привидениями не воюем! А если тебе где-то что-то привиделось, так ты возьми да перекрестись. Говорят, это помогает.

Кто-то длинно и жидко засмеялся в углу на эту шутку.

— Конечно, то, о чем ты сказал, в той или иной мере имеется у нас. Кое-где в колхозах идет резьба… — Черепанов внушительно оглядел слушателей. — Толкуют, что с кормами у нас будет худо. Мы должны учесть это положение и предусмотреть соответствующие мероприятия. Но не надо преждевременно впадать в панику. А теперь я отвечу на твое обвинение…

Черепанов победоносно огляделся и даже, как показалось Сергею Ильичу, кому-то подмигнул в углу.

— Ты сказал, что мы выдали кому-то мандат. Так? Но разве тебе неизвестно прошлогоднее решение по кормам?

— Прошлогодний снег! — сказал кто-то нетерпеливо, но Черепанов сделал вид, что не расслышал замечания.

— Разве тебе неизвестно, — гремел он, — что директива о том, как составлять балансы, была спущена нам из управления?

— А вы возражали? — запальчиво выкрикнул человек в шинели, вскакивая с места.

— Успокой свои нервы, тебе горячиться вредно. Мы согласовали вопрос где надо… Где — я тебе этого говорить не стану, ты это сам должен понять. Все это было записано в резолюции. Тебе понятно?

Человек в шинели молчал. Черепанов сел и довольно огляделся на все стороны.

— А теперь вернемся к обсуждению зачитанной инструкции.

— Ну… уел! — сказал кто-то.

Опять кисет пошел по рукам, и все задымили. Напряжение сразу спало.

«Только и всего? — пытался дать себе отчет Сергей Ильич. — Что же, собственно, здесь произошло?»

Он плохо разбирался в деталях происшедшей «драчки». И все же в запутанной речи человека в шинели ему почудилась доподлинная тревога о живом деле. Но поставленный им вопрос был ловким маневром на глазах у всех снят с обсуждения. Сергей Ильич сочувственно оглядел понурую фигуру «чихаловского агента» и подумал: «Надо будет поговорить с ним, выяснить, в чем тут дело… Хорош же Черепанов! Вон он сидит, довольно раздувая ноздри. Подумаешь, победа!..»

Сергей Ильич посмотрел на часы и вышел в коридор.

IV

Осторожный в своих выводах, Сергей Ильич все же не доверился этим впечатлениям и решил еще приглядеться. Поэтому он ни словом не обмолвился Черепанову о «драчке», а заговорил о вешалах.

О вешалах много писали в местной газете. В резолюции райкома вешала были признаны «основным и решающим методом сеноуборки». В чем же дело? Что мешает повсеместному его применению? Почему не выправляется положение?..

Черепанов ответил на эти вопросы так:

— Конечно, резолюция правильно ставит вопрос. Но надо знать мужика: выгода для него главное. Вешала — дело новое, а все новшества проходят туго. Надо было его заинтересовать, — эту сторону недоучли. Ты дай ему льготу, он тебе сено на печке высушит… Надо было разработать ряд мероприятий…

Разговор этот начался у них, когда они в потрепанном «газике» выехали за городскую околицу. По брезентовой крыше кузова дробно выплясывал дождь. Из-под колес шумно выплескивалась застоявшаяся в колеях вода. За окнами бежали туманные глинистые поля, изрытые канавами. Тенью прошли сбоку сушильные сараи кирпичного завода.

— Значит, не сумели заинтересовать?

— Я считаю, что в этом главная задержка.

Главная ли? Сергей Ильич никак не мог согласиться с этим. Он верил в великую воспитывающую силу времени, событий, живого повседневного дела. Разве колхозник не общественный человек? Ведь «мужицкое»-то в нем помаленьку выветривается. Конечно, нельзя забывать о материальном интересе колхозника. Колхозник должен жить зажиточно, кто против этого спорит? Разве наша партия не думает, не заботится об этом? Но нельзя все сводить к одной выгоде, неправильно это!

— Думаете, неправильно? — покосился на него Черепанов, и в этом взгляде Сергей Ильич почувствовал недосказанное: «Эх вы, городские идеалисты!..»

Машину сильно тряхнуло на ухабе, и «практик» грузно налег тяжелым плечом, забивая «идеалиста» в тесный угол. Сергей Ильич как-то неприятно ощутил этот толчок.

Он вдруг почувствовал, что напал на тот пунктик, с которого начинаются его разногласия с Черепановым.

«Вот тут мы тебя и прощупаем», — подумал он, вполглаза оглядывая грузную его фигуру.

Как раз перед поездкой сюда Сергей Ильич работал над докладом о характере производственных отношений при социализме. Он считал, что вопрос этот продуман им до конца, все доказательства собраны, все стало теперь на свои места.

Но это было половиной дела. Сергей Ильич любил добиваться той простоты языка, за которой стоит ясная чистота мысли. Нелегкая это задача — переводить отвлеченный язык теории на обиходную речь простых людей. Сколько на это уходило черновой работы, сидения по ночам, бумагомарания! Он перечитывал вслух свои наброски, подозрительно вслушиваясь в каждое слово: не примелькалось ли оно, не тяжелит ли фразу, бьет ли в точку?..

Сергей Ильич любил свое дело и особенно охотно проверял доходчивость своих рассуждений на простом слушателе.

Он оглянулся на соседа. Черепанов молчал, уткнув нос в поднятый воротник.

— Вот вы сказали: выгода — главное, — начал Сергей Ильич. — А что такое выгода? Возьмем это слово на зубок…

Конечно, и при социализме остается труд для себя и труд для общества. Косная человеческая память все еще подсовывает нам старые мерки: «свое» и «казенное». Но ведь наше общество — это уже не безликая «казна», это все мы — и вы и я, в том числе. Следовательно, работая на общество, создавая «совокупный» общественный продукт, мы опять же работаем на себя. Не так ли?..

А если это так, то и труд для общества в наших условиях должен быть столь же радостным и желанным, как и труд для себя. Вот почему именно у нас, в наше время так бурно бьют родники трудового вдохновения — в соревновании, изобретательстве, поисках скрытых резервов, народной бережливости.

Я знаю один старый завод. Он из года в год работал плохо и приносил убытки. Бился трест, билась администрация — ничего не получалось. Наконец партийная организация обратилась к рабочим с призывом: «Товарищи, вытащим завод из трясины!» Не с заклинаниями выступили, нет! Сделали по-умному. Собрали наперед лучших производственников, посоветовались с ними: где у нас жмет, какие узлы надо развязать, в чем главная задача? Составили вопросник и вывесили на всех углах — думайте, товарищи! И вот посыпались в партийную организацию предложения. Множество ценных мыслей, догадок, подсказок. Когда их осуществили, завод был поставлен на ноги и работает не только без убытков, но и приносит прибыль. Вот как это у нас делается!..

Сергей Ильич увлеченно повернулся к Черепанову и вдруг заметил, что глаза его заволакивает сонная пленка.

— Вам это неинтересно? — спросил он.

— Нет, отчего ж!… — Черепанов встряхнулся и полез за кисетом. — Так вы, выходит, оратель?

— Я пропагандист.

— Хорошо. Вот вы и растолкуйте все это нашим мужикам.

Скрытое ехидство почудилось в его голосе.

— Знаете, — еле сдерживая раздражение, заговорил Сергей Ильич, — в первую очередь, я вижу, это надо растолковать руководящим работникам. И потом, что это за язык — «мужики, мужикам»? Это оскорбительно…

— Я сам мужик! — выкатив глаза, рявкнул из своего угла Черепанов.

— Ого!

Сергей Ильич посмотрел на него с удивлением и смолк.

«Ну его к черту, — решил он. — Не хватало, чтобы мы с ним поругались в самом начале работы. Надо запастись терпением, посмотрим, что будет дальше».

И он отвернулся к окну.

Машина свернула на проселок. Колдобистая дорога пошла меж двух изгородей, за ними зеленели ржаные поля. В щель поддувало сладковатым запахом зацветающих колосьев и придорожной ромашки.

Толчки стали чаще. Хрустели и потрескивали под сиденьем пружины. Шофер усиленно крутил баранку, выбирая дорогу. «Газик» то и дело оседал в глубоких выбоинах колеи, отфыркивался, осаживал назад и упорно пробирался дальше.

— Пошли поля колхоза «Дружба», — сказал Черепанов.

— Как у них дела?

— Что ж… подгородный колхоз!

Очевидно, это надо было понимать так, что тут, под боком у него, Черепанова, дела не могут идти плохо.

Залаяла собачонка. Сквозь мутно-желтую пленку окна Сергей Ильич увидел бегущих по полю людей. Лохматая собачонка с заливистым лаем подкатывалась под самые колеса. Ее обдало фонтаном жидкой грязи, и, обиженно взвизгнув, она сразу отстала. Взвыла сирена, «газик» сделал крутой поворот и выехал на полянку.

Машину окружили колхозники.

— Э, да это Степан Ефимович прикатил! Во гость дорогой!

Дверца щелкнула, и в кузов просунулся молодой парень в намокшей от дождя кепке.

— Здорово, председатель! — гаркнул Черепанов.

— Здравья желаю!

Бойкие серые глаза парня с любопытством оглядели Сергея Ильича.

— Будьте знакомы: товарищ из области.

Крепкая рука коротко тиснула пальцы Сергея Ильича.

— А у нас как раз картошка поспела, — сказал парень, показав ровные чистые зубы. — Точно ждали гостей.

Пахло дымом, — на полянке горел большой костер с двумя котлами на перекладине. В котлах ходила белесая пена, переплескиваясь через край на шипящие уголья.

— Ну-ка, рапортуй начальству! — важно сказал Черепанов, протягивая к огню растопыренные пальцы.

Все выстроились кольцом вокруг костра. Сергей Ильич внимательно вглядывался в эти молодые, ярко-свежие от сырого лугового ветра лица.

— По-военному работали, с покосом кончаем, — коротко сказал председатель. — Завтра даю сигнал: на полати сушиться! Шабаш!

Девушки засмеялись. Они стояли плечом к плечу, в высоко подоткнутых юбках, с розовыми ногами, начисто отмытыми в мокрой траве.

— Пришлось помокнуть, дочки? — спросил Черепанов.

— Не без того!

— Дожди бесперечь…

— В воде бродили всю неделю…

— Ничего, не сахарные! Эх вы, лапушки!

Черепанов неожиданно сгреб в объятия стоявших поблизости девушек, те со смехом выкручивались из его крепких рук.

— Ну-к что ж… угощайте картошечкой. Кто хозяйка?

Рослая девушка нагнулась к костру, выставив широкую ступню с застрявшими меж пальцев пучками полевой кашки. Деревянной ложкой она выбрасывала на траву разопревшие картофелины.

Дым, точно расшалившись, метался на все стороны в тесном человечьем кругу и неожиданно обдавал едким теплом с ног до головы. Еле передохнув и вытирая выступившие слезы, Сергей Ильич вышел из круга.

Подошел председатель с полной шапкой дымящейся картошки. Сладкая рассыпчатая картошка приятно согревала иззябшее нутро.

— Значит, оправдывают себя вешала? — спросил Сергей Ильич. — Ведь дело-то новое, раньше не знавали?

— Секрета тут нет никакого! — сказал председатель. — Поначалу сомневались, конечно. Я, когда прочел в газетке: «Перенять опыт передовиков», сразу назначил пробный участок и вывел звено молодежи. Поработали денек, вижу, дело пойдет. Главное, не бояться сырости. Конечно, кто привык за печкой сидеть, тому трудно. Старики — те ворчали… У кого поясница, у кого ноги заболели…

— Что-то я стариков у тебя не вижу? — подошел Черепанов, подбрасывая на ладони обгорелую картофелину.

— Стариков я поставил на крытые тока да в сараи сушить сено. А кто помоложе — пошли на вешала. Мое дело было только на небо поглядывать: разведет чуток, я сейчас к колоколу. А люди у меня все наготове — кои дома, кои в шалашах пережидают, — сейчас бегом в поле. Хоть часок перепадет, а мы, глядишь, опять участок обкосили. Вешала — дело нехитрое! Идемте покажу.

Издали Сергею Ильичу показалось, что вдоль изгороди устроен длинный зеленый шалаш. Это и были вешала. Из-под навеса выглядывали любопытные девичьи лица.

— Сняли мы с изгороди верхний ряд жердей, — показывал председатель, — выложили их решеткой, с опорой на ту же изгородь, и укладываем на нее траву. Со всех сторон поддувает, вот она и провяливается помаленьку. Дело немудрящее! — закончил председатель.

Черепанов подошел к наметанному стожку, запустил в самую его глубь руку и вытащил горсть сена. Он долго мял ее в ладонях и обнюхивал. Кругом обступили колхозники, ожидая суждения.

— Сойдет! — сказал он. — Только поглядывай, не сопрело бы.

Черепанов обошел стожок, как бы обмеривая его глазами.

— Шапочку острее выкладывай, чтобы вода стекала. Ну, придется вас записать на Доску почета, ничего не поделаешь!

Председатель смущенно усмехнулся и покраснел.

— На том спасибо, Степан Ефимович.

Они пошли к машине. Колхозники гурьбой двинулись проводить гостей.

По дороге Черепанов затолкался в толпу девушек. Кому-то он поддал шлепка, посыпались шутки, началась веселая возня. Задорные девушки, ухватив его за полы балахона, потащили назад. С веселым лаем наскакивала на него собачонка.

— Ну, погоди, курносые! Вот я вас!..

Он вырвался из тесного кольца и неуклюжими скачками бросился к машине. Девушки с криком ринулись вдогонку. Голые крепкие ноги их мелькали в высокой траве.

— Аман, сдаюсь! — кричал Черепанов, залезая в машину.

Проводы были веселые. Девушки дружно махали платками. В кузов отъезжающей машины ударилось несколько картофелин.

— Прощай, «Дружба»! — кричал, прикрываясь дверцей, Черепанов и усиленно нажимал кнопку завывавшей сирены.

Собачонка провожала их до поворота звонким тявканьем.

— Хороший народ! — с удовольствием сказал Сергей Ильич.

— Народ хороший, — подтвердил Черепанов, все еще отдуваясь после возни, — а главное — хорош председатель. Делок!..

Сергей Ильич пожалел, что не успел как следует расспросить председателя, кто он такой. Из армии пришел или — как тот… как его? «Ветродуй»! — из какого-нибудь техникума? Такой простой, обыкновенный парень, в обмякшей блином кепчонке, а глаза умные, твердые, веселые.

«Мое дело было только на небо смотреть»… «Дело нехитрое, немудрящее»… Сразу видать настоящего работника: своих заслуг не выпячивает, трудностей не преувеличивает. Молодец!

«Вот такие люди теперь и решают!» — подумал Сергей Ильич.

Он почувствовал, что в его молчаливом несогласии с самоуверенным «практиком» получил неожиданный перевес и что сам Черепанов, вероятно, понимает это.

V

Машина юркнула под низкие своды лесной дороги. Нагрузшие дождевой влагой ветви орешника с мягким шорохом оглаживали кузов автомобиля. Зеленый текучий сумрак струился в окно. Черепанов сидел закрыв глаза, и лицо его казалось мертвым в этом зеленоватом зыбком свете. «Газик» гудел, как жук, набирая скорость на окрепшей дороге.

«На Мадере дуют сильные ветры…» — неожиданно вспомнилась Сергею Ильичу недочитанная страница. Значит, что же, как же эти самые жуки-то там?.. Одни упражняют и отращивают крылья, а другие складывают их, как ненужное и даже опасное приспособление. И те и другие остаются существовать рядом. И, может быть, даже посмеиваются друг над другом: жуки-«идеалисты» и жуки-«практики»? Но все же, как рассудила их природа? Кто оказался прав в конечном итоге? Эх, жаль, не удалось дочитать!..

Орешник поредел, дорога пошла в сосновом лесу. Почерневшие от влаги стволы сосен мелькали за окном. Ярко зеленели вдалеке мшистые лужайки, как бы освещенные нечаянно упавшими на них лучами. Сырой плотный песок дороги шуршал под колесами. Слегка потряхивало на корневищах.

Сергей Ильич задремал.

Очнулся он от неистового гудения мотора. Машину трясло как в лихорадке. Едкий чад бензина наполнил кузов.

Шофер заглушил мотор и вылез из машины.

— Кажись, завязли! — сказал Черепанов, открывая дверцу.

Был слышен тихий шум ветра, идущего по вершинам, и посвистыванье какой-то лесной птички. Залетевший ветерок доносил запахи болотного багульника и грибной сырости.

— Ну что, — крикнул Черепанов, — надо подмогнуть?

— Не мешает, — вяло отозвался шофер.

Все вылезли.

— Эге! — заглянул под машину Черепанов. — Ухнул, брат, ты в яму! Черт тя занес! Заснул? По самую раму сели!

— Разве тут что поймешь? — ворчливо оправдывался шофер. — Пеший не пройдет, не то что…

Разломанная узкая гать пересекала болотце. Вся она заплыла торфяниковой жижей и казалась гладкой, как асфальт. Необыкновенная тишина стояла над затихшей машиной. Все молчали, не зная, что предпринять.

— В ботиночках-то вы… — сказал наконец Черепанов, — уж не вылезали бы лучше!

— Зачем же! — возразил Сергей Ильич. — Помогать так помогать.

Черепанов обошел кругом и полез в карман за кисетом. Все молча закурили. А покурив, пошли собирать валежник. Свалили несколько охапок под передние колеса. Шофер старательно утоптал сучья в грязь и запустил мотор. Просунув под раму огромный кол, Черепанов навалился плечом. Сергей Ильич, упершись руками в кузов, подталкивал машину сзади.

Машина затряслась, выбрасывая из-под кузова облака синего удушливого газа. Колеса работали впустую, обливая холодной грязью ноги Сергея Ильича.

— Еще, еще разок! Взяли!

Сергей Ильич изо всей силы уперся в кузов, чувствуя, что ботинки дополна наливаются холодной жижей.

— А ну, еще раз!

Мотор напряженно стучал, колеса гнали назад потоки грязи. Ноги Сергея Ильича все глубже уходили в засасывающую топь, но он молчал.

— Взяли! Эх!..

Кол сломался. Черепанов крепко выругался и отошел в сторону. Мотор заглох. Машина не подалась с места.

Низко над вершинами сосен плыли разорванные клочья облаков. Накрапывал дождь.

— Черт нас понес в такую погоду! — пробурчал Черепанов.

— Почему черт? — спросил Ильич. Он с трудом выбрался из ямы и, уже не глядя под ноги, зашагал по глубокой грязи. — Меня, например, послала партийная организация, — он прямо глянул в глаза Черепанову.

Черепанов посмотрел на забрызганные до колен грязью брюки Сергея Ильича и сменил тон.

— Послала организация, — пробовал отшутиться он, — а в яму эту нас посадил черт. Петька, черт! — крикнул он шоферу. — Придется тут тебе заночевать, утром вышлю тягача. Ну, а нам с вами шатать на своих на двоих, тут версты три до колхоза «Красный луч». Там обсушимся.

Выбравшись на сухую тропку, они двинулись в лесную чащу. Впереди крупно вышагивал Черепанов, глухо пристукивая крепкими сапогами о корневые плетения дорожки, за ним в хлюпающих ботинках поспевал Сергей Ильич.

Под набежавшим ветром закачались высокие вершины. Лес стряхивал накопленную влагу недавнего дождя. Тяжелые, как дробь, капли горстями падали наземь, осыпая плечи Сергея Ильича. Холодные струйки бежали за ворот, стекая по спине.

Ровный, задумчивый ропот стлался над вершинами. Где-то в стороне долбил сосну дятел. На пнях ярко желтели семейства склизких поганок. Красноватый кукушкин лен дыбком подымался на кочках. Набухший влагой мох мягко чвакал под ногой.

Разогревшись на ходу, Сергей Ильич с удовольствием вдыхал сырой и теплый запах леса. Когда-то в детстве, живя в деревне у тетки-учительницы, он хаживал с ней за грибами в дождливые осенние деньки. Все было точно так же. И как приятно было, вдосталь назябнувшись, вернуться к домашнему теплу, к горячему чаю.

— Придется переночевать в «Красном луче», — сказал Черепанов. — Кстати, проведем там собраньице…

— Большой это колхоз? — спросил Сергей Ильич.

— Колхоз-то большой, только… — он не договорил. — Вот слева сейчас его полянки пойдут.

Лес посветлел, тропка пошла вдоль изгороди. Края полянки были обкошены. Намокшие под дождем низенькие копны усадисто выстроились посреди поля.

Черепанов подошел к ближайшей из них и сшиб пинком верхушку. Запустил вглубь руку, пощупал. Лицо его помрачнело. Как бы подкрадываясь, медленным шагом он направился к следующей копне и в несколько пинков разметал ее до основания.

— Я вам покажу! — закричал он на все поле, грозя кому-то кулаком. — Это что же такое? А? Эх, дьяво-лы-ы! А?

В лесу испуганно откликалось на его зычный голос эхо.

В ярости бегал он по полю. Намокшие полы его балахона распахивались, картуз сбился на затылок. Черепанов «бунтовал». Через несколько минут на поле не осталось ни одной копны.

— Что случилось? — спросил Сергей Ильич. Он подошел поближе.

— Горит, кругом горит! — тяжело отдуваясь, кричал Черепанов.

— Что горит? Где?

Черепанов сунул в руки Сергею Ильичу мокрый клок сена. От сена шел легкий парок, оно было горячим и на ощупь казалось обмыленным. Навозный запах прели ударил в нос.

— Ну и устрою же я им нагоняй! Лентяи! Лодыри! — кричал Черепанов. — Ну, что вы скажете: опять я не прав?

Слегка прихрамывая, он шагал по полю.

«И опять же не прав», — сказал про себя Сергей Ильич, давая время остынуть расходившемуся Черепанову.

VI

По густой травянистой меже они вышли к кладбищу.

Тропка вела на пригорок, весь утыканный почернелыми крестами с неясными резами старых надписей.

Над крестами клонились плакучие березы. Сырой крепкий ветер бурно волновал их длинные лохмы.

На верхней площадке под густолиственным шатром лежало стадо овец, и ветер доносил оттуда кислый запах мокрой шерсти.

Сергей Ильич обошел сторонкой овечье стадо и оказался на краю высокого обрыва. Он чуть не вскрикнул с неожиданности: перед ним опять открылась пасмурная ширь водохранилища.

Море! По старому черемуховому оврагу оно дотянулось и до этой затерянной в лесах деревеньки. Оно еще не уходилось в новых берегах, подмывая высокие края оврага. Несколько старых берез, ослабев в корнях, бессильно прилегли к воде. Остроносые кулички со свистом бегали по их стволам.

Внизу под косогором накатывали мутные волны. В песчаной осыпи кручи торчали трухлявые доски обнажившихся гробов. И на отмели там и сям белели человечьи кости.

Сергей Ильич скинул шапку, подставляя ветру разгоряченный лоб. Здесь дышалось особенно легко. Холодные запахи большой воды распирали грудь, напористо набиваясь в ноздри. Хорошо!

В этот момент сзади подошел Черепанов. Завидев овец, он резко хлопнул в ладоши. Вспугнутое стадо шумно покатилось с пригорка. Подбрасывая круглые задки, овцы прыгали через могилы, оскальзываясь копытцами на вросших в землю плитах.

— У-лю-лю! Ой! Ой! — весело кричал им вслед Черепанов, взмахивая набухшими полами балахона.

— Ну вот! — сказал он. — Посидим на обогретом месте. Я хоть портянки переверну. Кури, Ильич! — мирно добавил он, протягивая кисет и переходя на приятельский тон.

Сергей Ильич перенял подброшенный кисет и сел напротив, на теплые сухие корневища. И тут же решил, пользуясь благодушным настроением спутника, завести откровенный разговор. Все равно рано или поздно, а объяснение должно произойти. Так не лучше ли тут, без ненужных свидетелей?..

Он начал издали:

— Хорошо здесь! И море — я обрадовался ему, как доброму знакомому. Приятно, черт побери: где бы ты ни оказался, а эпоха наша всюду дотягивается до тебя рукой. Вот она — шумит тут под берегом! Слышите?..

Оба прислушались к ровному дыханию воды сквозь рассеянный шум листвы под налетами ветра. Сергей Ильич вслушивался с наслаждением, слегка прижмурив глаза и втянув голову в плечи. Черепанов приглядывался к нему недоумевающим взглядом.

— Можно мне поговорить с вами попросту, по-товарищески? — неожиданно спросил Сергей Ильич.

Черепанов быстро вскинул удивленные глаза и тут же притушил их.

— Ну-к что ж…

Он угнездил ногу меж узловатых корней и, надувая щеки, стал стягивать сапог.

— Прежде всего нам надо договориться, как вести предстоящее собрание. Вот вы посулились учинить тут кому-то нагоняй! Я думаю, не нужно этого делать, Степан Ефимович. Это не наша манера.

— Чья же?

— Сказать откровенно: манера барско-чиновничья. Хоть вы и говорите: «Я мужик». Не обижайтесь на правду. Кому другому, а нам с вами положено помнить, что был когда-то мужик и не стало мужика. А есть колхозник. Социалист! Понимаете? И нам, партийным людям, надо не принижать, а возвышать и всячески возвеличивать в нем это новое достоинство. Вам это понятно?

Черепанов молчал. Стащив разбухший сапог, он медленно и сосредоточенно развертывал портянку. Брови его были напряженно сдвинуты. Он не поднимал насупленных глаз.

«В самом деле, — думал Сергей Ильич, — что это за дешевые приемчики: там развозился с «дочками», изображая этакого «колхозного папашу», а тут собирается налететь грозой… Позволительно спросить: а сам где был до этого? Приезжал? Объяснил? Помог?.. Это самое простое дело — сидеть в учреждении и «спускать» инструкции!..»

Сергей Ильич вспомнил понурую фигуру «чихаловского агента», и прихлынувшее возмущение подняло его голос.

— Вот я был на собрании и видел вашу «драчку». Разве так разговаривают с людьми? Вы загнали в угол этого человека. Это не партийный язык! Партия учит терпеливо и чутко выслушивать критику. Партия наша действует призывами, советом, убеждением, делом. Слышите, какое хорошее слово: призывами!.. А не угрозами, не командой! Вы партийной теорией интересуетесь? Почитываете хоть что-нибудь, а? Или рассчитываете, что вас «практика» вывезет?..

Тут Сергей Ильич вспомнил невзначай подслушанную фразу: «Ножкой вам кланяется». Ах, эта ножка, ножка! Она с тех пор занозой сидела в ухе и наводила на плохие догадки. Пусть даже все это невинно, — кто их разберет, этих «простяков-свояков»! — но как можно в одно время осуждать «резьбу» и принимать такие подарки?.. Сергей Ильич вздохнул и осторожно добавил:

— Партия нас учит, что практика без теории ничего не стоит. Эдак недолго скатиться в мещанское болото…

— Все? — подождав, спросил Черепанов.

— Да, все. Надеюсь, что выводы вы сделаете сами.

Пыхтя от натуги, Черепанов подтянул ногу и стал закатывать штанину. Под сгибом колена у него, на сильной жилистой икре, обнажился темной западиной шрам, заткнутый ватой. Черепанов развел губчатые края шрама и коротко присвистнул. На вате алела свежая кровь.

— Что это у вас? Рана? — растерянно спросил Сергей Ильич.

— Да… мокнет, проклятая! Четыре операции было. Видно, не миновать пятой.

— Где же это вас?

— Где? А под Берлином, вот где!

Болезненное содрогание прошло по сердцу Сергея Ильича, заставившее передернуть плечами. Мысли его сразу сбились.

— Н-да… так!.. Что ж… гм! — повторял он, безотчетно следя за большими красными руками Черепанова. Было заметно, как дрожат эти руки, пока он теребил из пакетика вату, обкатывал в ладонях новый жгутик и заправлял его в рану.

Сергей Ильич несколько раз прошелся по полянке, проверяя себя и приводя в порядок мысли. Наконец он остановился.

— Извините меня, Степан Ефимович, — сказал он, — если я был резок. Но ведь мы с вами партийные люди, и нам нечего играть в жмурки. Я сказал то, что думал, и не могу отказаться от своих слов.

— И не надо! Я не просил вас об этом, — скосив глаза на сторону, сказал Черепанов.

Он поднялся и крепко притопнул сапогом о корневище. Все так же стараясь не встретиться взглядом с Сергеем Ильичом, он бросил чужим, сиплым голосом:

— Ну-к что ж… пошли!

Черепанов зашагал впереди, насвистывая сквозь зубы и сшибая палкой на ходу головки чертополоха.

Так они шли молча до самой деревенской околицы.

VII

Окно в рамке резных затейливых наличников. На окне пышные бальзамины и фуксии в висюльках цветов. Меж горшков разнеженно вытянулся серый котенок, часто дыша кругленьким сытым брюшком.

В шевельнувшейся чаще бальзаминов показалось благообразное старушечье лицо в старинных очках, спущенных на нос.

— Дома председатель? — крикнул Черепанов.

— Ах, ах, Степан Ефимович! Заходи, заходи!

Они вошли в избу. Густая теплынь, идущая от большой печи, приятно опахнула их. Изба была просторная, порядливая — всюду чувствовалась рука прилежной хозяйки. Невидная под потолком, что-то бормотала тарелочка радиоприемника. На стенке бойко размахивали маятником ходики.

— Ах, ах! — хлопотала около гостей старушка. — Промокли-то до ниточки! Неужто пешком шли?

— На березовом кондукторе приехали, — сказал Черепанов, ставя палку в угол. — За дорогами сын плохо смотрит, машину утопили.

— Ах, ах! Все дожди, Степан Ефимович!

— Гуляете, значит!

— А что поделаешь! У вас в городе вон сколько гулевых дней-то, небось тоже не пропустите? — задорно усмехнулась старушка.

— Нехорошие, бабушка, ведете речи. С душком эти речи, знаете с каким?

Черепанов сел на лавку и стал стягивать сапоги.

— Повесь к печке, — протянул он отсыревшие портянки. — Дай-ка нам сюда коты или валенки, что там у тебя есть. Да одежу возьми просушить.

Старушка достала с печи залатанные валенки. Потом зажгла пучок лучины и спустила в самовар, накрыв трубой.

— Где сын-то? В чайной небось сидит? Послала за ним?

— В правление ушел. Опять ругать приехал, Степан Ефимович? Ох ты, ругатель же! — погрозила ему кулачком старушка. — Все ездишь, ругаешься?

— Ладно, ладно! Не ругать вас…

Сергей Ильич подвернул промокшие брюки, с удовольствием сунул ноги в нагретые валенки и прошелся по избе.

— А вы дальние ли будете? — зорко воззрилась на него старушка.

Сергей Ильич сказал.

— Жена есть? Детки?

— Есть и то и другое, — улыбнулся Сергей Ильич.

— Ах, ах! И чего вам только не сидится в городе? Беспокойство какое взяли — ехать к нам в такие дожди. Зачем приехали-то?

— Помогать вам по сеноуборке.

— Помогать? Раньше вот никакой помочи не было, дело само шло. А теперь, как налили тут море, так и дождям конца нету. Помогли бы вот как-нибудь дождь остановить…

Занозистая старушка удалилась за перегородку. Сергей Ильич вспомнил свой разговор с «Ветродуем» и еще раз подумал о своем упущении: вот ведь он опять не нашелся что ответить на этот вопрос. Он чувствовал за спиной насмешливый взгляд Черепанова.

Пришел председатель. Это был молодой, статный парень в крепко затянутой широким ремнем гимнастерке. Кармашки на груди, туго набитые бумагами, топырились. Смазливое лицо парня было хмурым, глаза настороженно оглядывали гостей.

Все сели за стол.

— Давай рапортуй, — неохотно сказал Черепанов.

Он сидел, подперев щеку ладонью, — было похоже, что у него внезапно разболелись зубы. Глаза его безучастно уставились за окно.

— Погода-то, видите, Степан Ефимович, какая стоит… — начал председатель.

Голос его был неохотен, слова шли туго.

— Ты не о погоде, — перебил Черепанов, — скажи, как с сеноуборкой?

Председатель достал из кармана какую-то бумажку и разгладил ее на столе.

— Сеноуборка? С сеноуборкой из-за дождей дела неважны. Сделали мы пробный обкос, но…

Лицо Черепанова сразу перекосило, как от приступа сильной боли, но он смолчал.

— Но… колхозники наши говорят: чего сеногной-то устраивать, надо еще обождать.

— А вешала? — сквозь зубы выдавил Черепанов. — М-м?

— Вешала? Дело это новое, неиспробованное… Признаюсь, отнесся с холодком…

— А вот же рядом у вас, в «Дружбе», отлично сушат на вешалах! — сказал Сергей Ильич.

— Оно, может быть, и так, — согласился председатель, — но видите, дело это новое, на практике мы не проверяли.

— Почему же?

— Народ не согласился… Я думаю, время еще не ушло…

Черепанов не сдержался и так шлепнул ладонью по столу, что где-то звякнула посуда:

— А когда ты будешь хлеб убирать? А?

Председатель молчал. Пальцы его, разглаживавшие бумажку, чуть приметно дрожали.

— Мы приехали вам помочь, — мягко заговорил Сергей Ильич. — Поэтому нам надо точно знать, в чем у вас задержка, какие трудности.

— Трудности? Народ у нас такой, я считаю…

Красивые глаза председателя смотрели беспомощно, устало, даже грустно.

— Ну что же, — сказал Сергей Ильич, — давайте соберем народ, поговорим с народом. Позовите правление, бригадиров, звеньевых, комсомольцев, актив, какой есть…

— Хорошо. Мама, ты давай на стол самовар, а я пойду собирать людей.

Председатель ушел. Старушка подала самовар, выставила блюдо с ржаными лепешками и жестяную банку с цветными кругляшками дешевых конфет.

— Уж отпустили бы, Степан Ефимович, сынка-то из председателей, — просительно заговорила старушка, — трудно, вишь, ему!

— Трудно? А кому легко? Ему трудно, и мне трудно, всем трудно. Даже Ленин говорил: дьявольски трудно управлять страной. Только мы не жалуемся, на то мы — коммунисты. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

— Молод еще. Женился недавно, слышь, — как бы по секрету, снизив голос до шепота, сказала старушка.

— Женился? В добрый час! Ну, это делу не помеха, мы все женатые. А впрочем — народу кланяйся, народ его выбирал, не я. Незаменимых у нас нет. Что он у тебя шляпа — это видать. Он что, телефонистом служил в армии? Ну, вот видишь: телефонист! Одно слово — не орел!..

Сергей Ильич уже не раз отмечал про себя это умение Черепанова объясняться с людьми просто, с грубоватой житейской прямотой. Чувствовался за всем этим природный здравый смысл, дотошное знание дела, умение разобраться в людях. Манера эта действовала подкупающе, и в такие минуты Сергей Ильич начинал сомневаться в своей оценке Черепанова: не преувеличивает ли он его недостатки?..

Да, по всему видно: отяжелел человек, забюрократился маленько, не растет, не учится… Надо его поскрести хорошенько, почистить, вправить мозги… Все-таки он человек из народа, дошел до Берлина, ранен…

Хорошо, что он сказал Черепанову правду в глаза. Неужели Черепанов мог обидеться за это? Посмотрим!

Сергей Ильич решил сгладить остроту возникшего между ними несогласия и заговорил примирительно:

— Я вас прошу, Степан Ефимович, провести собрание. Думаю, что вы найдете нужный тон. Все-таки вас тут все знают, а я человек новый.

— Меня в районе каждая собака знает, — угрюмо сказал Черепанов.

— Чего ж лучше! Так я на вас надеюсь… Только будем разговаривать спокойно, деловито, без истерики.

— Тогда разговаривайте сами.

— А вы что будете делать? Смотреть и слушать?

— Да! Поучусь у вас.

Если бы это не было сказано с явным вызовом, Сергей Ильич, возможно, согласился бы. Он был уверен, что договориться с людьми можно по любому вопросу. Он только боялся, что в простых практических делах покажет себя невеждой и что это может пойти в упрек той организации, которая его послала.

Поэтому он сказал Черепанову напрямик:

— Хорошо. Но имейте в виду, когда мы с вами будем отчитываться в проделанной работе…

Из дверей горенки любопытно высунулась голова старушки хозяйки.

Сергей Ильич подошел вплотную к Черепанову и сказал потише:

— Мы с вами делаем здесь одно дело. Вы это понимаете? Или нет?

Негодование перехватило его голос. Сутулый, взъерошенный, он смешно топтался в больших валенках перед Черепановым.

— Ну, как же вам не стыдно? А? Срам! Позор! — задыхающимся шепотом повторял он, наступая на Черепанова.

Черепанов явно опешил. С высоты своего роста он близко видел зажегшиеся угольками глаза Сергея Ильича, слышал его горячее прерывистое дыхание. С удивлением, неотрывно смотрел в его побледневшее лицо Черепанов, невольно отступая перед этим яростным напором.

И было видно, как на крепких скулах его, в корнях рыжих волос и даже на веснушчатой шее проступала густая краска смущения.

VIII

В избе собирались колхозники.

Первыми пришли молодые ребята и девушки. Хозяйка вынесла несколько скамеек и поставила к столу.

Степенно усаживались подростки в отцовских пиджаках, с большими руками, с уверенными манерами заправских хозяев. Они важно доставали расшитые кисеты и завертывали толстые самокрутки. А в разговоре солидный басок нет-нет и срывается на детский альтишко.

Вдоль стены чинно уселись принарядившиеся к случаю девушки. Они внимательно оглядывали приезжих и шепотом делились впечатлениями. То и дело в их ряду вспыхивал тихий смешок.

К столу подсели доярки с фермы в одинаковых кумачовых косынках.

Народ все подходил. В углу подле печи устроились старики.

Гурьбой ввалились правленцы. Они, очевидно, успели где-то посовещаться, лица у них были многозначительно насуплены. Вслед за председателем они пробрались к столу и заняли места в красном углу, под иконами.

За окнами сине густели сумерки. Где-то неподалеку, слышно было, пустили движок. После нескольких выхлопов он застрочил, как швейная машинка. Лампочка над столом закраснелась, набирая накал, и ярко осветила избу.

Сергей Ильич встал. Сразу стало тихо.

— Все собрались?

— Подойдут еще которые… — отозвался председатель.

— Так начнем, товарищи? Разговор у нас будет простой, — начал Сергей Ильич. — Мы были сегодня в соседнем колхозе «Дружба», там уже заканчивают сеноуборку. А у вас все стоит. В чем дело? Ведь дожди льют и там и здесь одинаково. Я попросил вашего председателя объяснить мне, в чем у вас задержка. Он говорит: «Народ у нас такой». Какой же это такой особенный у вас народ? Что он, хуже других? Не верю я в это! Не может этого быть! Так вот, мы и решили поговорить с народом. Объясните нам, в чем тут дело? Кто желает говорить?..

Сергей Ильич сел. Вопрос был поставлен слишком влобовую. Видимо, никто не ожидал такого начала. Все сидели, молча опустив глаза. Чувствовалось явное замешательство собравшихся.

— Что ж молчите? — спросил Сергей Ильич. — Неужели ни у кого из вас не болит душа за колхозное дело? Где ваши передовики? Почему молчит молодежь?..

— Ничего, раскачаются! — смущенно сказал кто-то из парней.

— Дозвольте мне слово, — послышался голос из дальнего угла. Из-за печи высоко выставилась рука.

К столу вышел старик с длинной суковатой палкой, — в старину с такими ходили по деревням странники. Он и в самом деле был похож на странника, с расчесанной надвое шапкой лохматых волос, со светлыми, строгими глазами.

Покашляв в кулак, старик пригладил встопорщенные усы и сказал неожиданно громким, бранчливым голосом:

— Я одно скажу: нету у нас никакого порядка в колхозе. Я кончил.

И пошел обратно, за печь. Никто не засмеялся.

— Вы кто? — крикнул вдогонку Сергей Ильич.

— Кто? Колхозник, вот кто!

— В чем же у вас непорядки? Давайте поговорим откровенно, — пригласил Сергей Ильич, доставая блокнот.

И тут сразу во многих местах поднялись руки. Начинали издали, со старинной деревенской опаской, ходили кругом да около, с безадресными экивоками, не называя фамилий, не указывая прямых виновников.

«Как слышно»… «Говорили у нас»… «Все знают»… «Спросите у людей»…

Но постепенно подогревалось настроение, развязывались тугие языки, речь становилась прямее, откровеннее, злее.

Сергей Ильич едва успевал записывать:

— Говорят, что леспромхоз предлагал отвести сенокосные участки, а председатель сказал: «Нам своего не убрать».

— Пускай пастухи скажут, как охромили племенного бычка, а потом составили акт и прирезали.

— Хорошо ли это, когда растаскивают общественный клевер?

— Правленцы сами тащат.

— А как загубили жеребую кобылу и никто за это не ответил?

— Почему пастухи оставляют колхозных коров в лесу? Перегорит молоко, потом едва раздоишь.

— А почему у нас на метефе коровы дают по три литра, а у колхозниц по пяти?

— Что за барыни наши «метефельницы» — отказались идти на покос?

Неожиданно и крикливо вступили в галдеж доярки в красных косынках. И тут точно прорвалось — закричали со всех сторон, вскакивали с мест, бестолково размахивали руками, кому-то грозили.

Пронзительные женские голоса как бы разделили избу непроницаемой звуковой завесой. Мужчины бессильно смолкли.

Сергей Ильич вслушивался в этот разноголосый, страстный спор, чувствуя себя не в силах остановить вызванные страсти. Он пытался уловить в этом беспорядочном гаме то главное, из-за чего возникло это ожесточение.

Всплывали какие-то старые обиды, давние соседские ссоры, возникали какие-то непонятные ему, темные, неучитываемые обвинения и угрозы, перед которыми сразу умолкал человек.

Перед ним стоял воочию этот деревенский мир во всем переплетении старых и новых отношений, запутанных и перепутанных, как корневища векового дерева. Надо органически, до тонкости знать этот мир, чтобы разобраться во всем безошибочно.

Вот Черепанов — тот, вероятно, все понимает.

Сергей Ильич оглянулся на него, и глаза их встретились.

«Ну что ты тут без меня можешь?! — прочитал в его прищуренном взгляде Сергей Ильич. — То-то, брат!..»

Черепанов поднялся, вытянул руку и крикнул, перекрывая все голоса:

— Ти-иша!.. Тише вы, бронебойки! — потянул он назад неунимавшихся доярок.

Смех прокатился по избе. Все затихло.

— Разбежались вы кто куды! Верно, что порядка у вас никакого нету, — заговорил Черепанов. — А отчего? Я прямо скажу, и ты, председатель, не обижайся: от головы. Коли голова худая, так и ноги не знают, куда бредут. Сколько тут разных непорядков вскрыто! И правильно! Значит, люди у тебя хорошие, они болеют за колхоз! Только сам-то ты… Ну, об этом после, а теперь поговорим с сеноуборке.

Черепанов деловито откашлялся.

— Вы думаете, буду с вами ругаться? Нет! У меня теперь новое правило. Я и дома теперь, коли бывает, часом, рассержусь на жинку, сейчас же выскакиваю на крыльцо: обругаю там черта-дьявола всякими словами, поостыну на ветру, а потом иду и сажусь за стол как ни в чем не бывало.

Собрание всколыхнулось от смеха. Шутка особенно пришлась по душе женщинам.

— Вот бы и наши мужики так делали!

— Уж этот Степан Ефимович!

— Скажет — так скажет.

Сергей Ильич смотрел на веселые лица слушателей и почувствовал, что от недавно бушевавших страстей не осталось и следа.

«Ловко это у него выходит, — отдал он должное Черепанову. — Что значит оказаться в своей стихии! А все-таки подействовал и я на него: на ходу перестраивается. Нет, он неглупый мужик!..»

— Будем говорить спокойно, — как бы подтверждая его мысли, продолжал Черепанов, — тем более, что я уж перед этим выкричался. Ну, уж я вас руга-ал! Подите посмотрите, где у вас там пробный покос был: ни одной копешки не осталось, все распинал начисто. Чуть ногу не вывихнул! Разве это работа? Разве так делают? Ведь погнило все! По-гни-ло!

— Да погода-то какая? — крикнул из-под икон бородатый правленец.

— Погода? Да, погода неважная. Скажу даже — совсем плохая погода. Но…

Черепанов поднял палец. Он как бы подождал, чтобы на его палец все обратили внимание, и даже сам посмотрел на него.

— Для хорошего колхоза нет плохой погоды. Вот как говорим мы, коммунисты.

— Как же сушить-то? — крикнула одна из доярок.

— А на вешалах. Вот как!

Слышно было, как в наступившей тишине вздохнула женщина:

— Чтой-то все говорят: «Вешала, вешала», а у нас никто ничего не объяснял.

И опять послышались голоса с мест:

— У нас правленцы против вешалов.

— Все вёдра ждут!

— Им Пестраков не советует.

Сергей Ильич уловил мгновенно наступившую паузу, когда прозвучала эта фамилия. Несколько человек сразу переглянулись.

— Кто такой Пестраков? — спросил Сергей Ильич.

— Дайте мне слово, я скажу! — поднялся молодой парень.

Он давно подсел к Сергею Ильичу и все беспокойно вертелся рядом на скамейке. Казалось, он один знал что-то верное и точное, что сразу откроет всем глаза, и только ждал своей очереди.

С побледневшим лицом, на котором, как нарисованные, темнели молодые усики, странно напоминавший чем-то возницу «Ветродуя», парень все оглядывался на Сергея Ильича, записывавшего его слова в своем блокноте.

— Я скажу, кто такой Пестраков. Он у нас в колхозе и есть главная пружина… — Парень нерешительно усмехнулся. — Как в патефоне: говорит председатель, а пластинку крутит его тесть Пестраков. И как Пестраков скажет, так все и делается. Я прямо здесь скажу, что Пестраков выступал в правлении против вешал.

— Когда это ты слышал? — подал голос председатель.

— Он не на заседании выступал, — поправился парень, — в протоколах это не записано, а разговор такой был, я это точно знаю.

Это была смелая речь. Сергей Ильич как-то нутром понял, что сейчас должно выясниться важное обстоятельство, мимо которого прошли все ранее выступавшие. Конечно, все говорили о нужном, о наболевшем, но все били по частностям, и ни у кого недостало духу сделать обобщающие и крутые выводы.

Теперь как бы свежий ветер прошел по избе. В напряженной тишине четко и сильно звучал молодой взволнованный голос. Сергей Ильич настороженно ловил каждое слово и ободряюще кивал оратору.

— Его у нас все боятся. Горло у него здоровое. И кулаки тоже. Я работаю бригадиром. Прихожу к нему вчера сказать, чтобы вывез борону, которую весной в лесу бросил, а он мне говорит: «Мне только две пятницы молока не попить — тебе голову снести». И топором потряхивает. Такой у него с нами разговор. Дисциплину нашу ломает. А председатель всегда на его стороне…

— И мне, — поднялся в рядах стриженый малец, — этой весной он чуть черепашку не сшиб железными граблями, едва я увернулся.

— Ой, такая собака! — заговорили молчавшие до этого девушки. — Мы боимся у него под окнами пройти, всякого облает.

— Так вот, — закончил, переждав всех, молодой бригадир, — я и считаю, что сеноуборка у нас остановилась из-за него. «Я, говорит, вам за палочки в воду не полезу, мне моих палочек и так хватит». Наш Пестраков о государстве не думает!..

Парень сел под дружные, горячие хлопки слушателей. Задорный нос его весело блестел от выступившего пота, на лице появилось облегченное выражение.

Усмехаясь, он переглядывался с приятелями.

— Дельно выступил! — похвалил его перед всеми Черепанов. — Как бы нам теперь этого самого Пестракова посмотреть. Сбегайте кто-нибудь за ним.

— Все-таки, я считаю, неправильно, — поднялся в углу председатель, — сколько тут на Пестракова нанесли всего. Ведь это лучший наш производственник. А что ругается он, так за дело…

— Он тебе тестем доводится? — спросил Черепанов. — Так тебе его защищать неловко, пускай он сам за себя скажет.

Все оглянулись и примолкли, когда открылась дверь и в избу ввалился человек в новеньком ватнике. Угрюмые темные глаза его быстро оглядели сидящих. Он прошел к столу, выставив вперед плечо и упрямый шишковатый лоб, как бы готовясь сшибить всех с пути. И действительно, все расступились перед ним, уступая дорогу.

— Ну? — хрипло спросил он. — Зачем звали?

— Ты не нукай, еще не поехали! — откликнулся задорный голос в рядах.

— Вот теперь мы попросим председателя сказать, зачем тебя звали, — сказал Черепанов.

Это был ловко придуманный ход. Сергей Ильич искренне восхитился на этот раз Черепановым: умеет он расставлять хитрые ловушки.

Все глаза уставились на председателя. Он был явно смущен и заговорил, с трудом подбирая слова:

— Такое дело… тут поступили жалобы… будто бы от вас происходит запугивание…

— Э, сразу видно, что ты не хочешь с тестем ссориться! — под общий смех перебил Черепанов. — Давай, бригадир, ты скажи.

Молодой парень встал и слово в слово повторил свою речь. Пестраков огляделся и, не найдя нигде места, осел на корточки. Он свернул цигарку и слушал молча, тяжело поворачиваясь на своем месте, — из-за стола был виден только его широкий, заросший дикой шерстью затылок.

Закончив слово, молодой бригадир еще добавил:

— Не боюсь я вас, гражданин Пестраков!

Пестраков высосал до конца цигарку и крепко придавил ее ногой. Потом резко вскинул тяжелую, грубо отесанную голову и оскалился:

— И я не боюсь вашего вранья. Не сбить вам меня с копылок! Зелены еще! Поработайте с мое!..

Он буро покраснел, полез за пазуху и взмахнул над головой расчетной книжкой:

— Сколько тут трудодней-то, вы это знаете? Я трудовик! Вы балабоните, а я работаю. У вас перекуры, а у меня пот со шкуры. И вы… на меня… да…

Он несколько раз ударил себя в кругло выпяченную грудь и рванул ворот. Все молчали.

Молодой бригадир следил за ним с презрительной усмешкой. Он опять попросил слова.

— Тебе бы, Пестраков, на сцене комедию ломать. Право! Кого ты думаешь здесь на басок взять? Что, мы тебя не знаем? Знаем как облупленного! Это верно, что у тебя трудодней много. Верно, что ты работать умеешь. Только ты забыл сказать, что работать ты охоч только там, где это тебе выгодно. Где тяжело, мы там тебя не видели. Ты для своего кармана работаешь, а не для колхоза. Сколько раз ты ломал нашу дисциплину? Ежели бы тебя председатель не покрывал…

На этом месте Пестраков круто повернулся и, выставив плечо, вперевалку двинулся к выходу.

— Спать пошел! — бросил кто-то ему вдогонку.

— Тут ему стало невыгодно!

— Он без выгоды и в нужник не сходит.

Вероятно, Пестраков слышал за дверью, каким веселым смехом откликнулось собрание на его театральный уход.

Сергей Ильич посмотрел на Черепанова, ему хотелось встретиться с ним глазами.

«Так, по-вашему, «выгода — главное», уважаемый «практик»? Вот вам, получайте второй убедительный ответ на этом дню».

IX

Когда Сергей Ильич начал свою речь, черная тарелочка под потолком источала легчайший, воздушный вальс из «Лебединого озера».

Вначале это мешало ему собрать мысли. Он начал с запинками и даже хотел попросить выключить радио, но подумал, что здесь это, видимо, не принято и небесная музыка, льющаяся с потолка, просто никем не ощущается, как не слышит привычное ухо тиканья часов в комнате.

О чем говорить? Все сказано, все теперь ясно. Оставалось сделать простые выводы и на том закончить собрание.

Но на него смотрели десятки пристальных и суровых глаз. Твердые, сосредоточенные лица, ни одно из них не освещено улыбкой. Сергей Ильич чувствовал, что от него, приехавшего сюда из большого города, ждут какого-то необычного слова, и это напряженное ожидание волнующе передавалось ему, заставляя мысль искать каких-то непривычных образов, ярких, не слышанных здесь слов.

То ли шум ветра за стеной, то ли эта далекая музыка, теснившаяся под низким потолком, подсказала ему необыкновенное начало.

— На Мадере дуют сильные ветры, — сказал он, и вот сладкие звуки вальса стали отдаляться, он перестал их слышать.

Далекая Мадера, маленький остров в океане, — ее никто никогда не вспоминал в этой крестьянской избе. Никто не знал, что там дуют сильные ветры. И уж конечно никто не слышал о том, как островные жуки разделились на крылатых и бескрылых, на летающих и ползающих…

Сергей Ильич, конечно, знал, что в жизни человеческого общества действуют совсем другие законы, но эта история с жуками вспомнилась ему как поэтический образ, все время тревоживший его своей незавершенностью. Может быть, это и хорошо, что страница осталась недочитанной, это поднимало мысль, оставляя несвязанными крылья воображения.

Чувствуя на себе завороженные взгляды слушателей, Сергей Ильич уже не слышал собственного голоса, мысль его парила свободно и широко, — пришло то творческое состояние, когда ему особенно удавались его речи и говорить было наслаждением.

…Когда дуют с океана сильные ветры, надо иметь сильные крылья, чтобы выдержать этот напор. Жуков с бессильными крыльями унесло в море, они стали добычей прожорливых, поднявшихся со дна стай. Конечно, можно было свернуть крылья и спрятаться в щели, где живут пауки и мокрицы. Можно совсем забыть о том, что за спиной есть крылья. Можно думать, что достаточно иметь сильные челюсти и крепкие лапы, чтобы схватить, съесть и убежать в свою нору. Жить там темной, слепой жизнью ползающих… Пока не настигнет более сильный хищник и не схватит в свои лапы мягкое, припавшее к земле тело…

Но есть и другой выход: можно отращивать крепкие длинные крылья, упражнять их в повседневной борьбе с ветрами. Жесткие, прочные, красивые крылья — они радужно сверкают на солнце, они принимают под себя ветер любой силы, они поднимают на высоту и служат надежной броней для тела. А с высоты все дали виднее.

Уцелеют, будут жить, останутся самими собой эти, крылатые, а бескрылые выродятся, превратятся в голых жирных червей…

…Сильные ветры дуют над равнинами нашей страны, над всем миром…

Все прислушались. И действительно, налетавший с моря порывами ночной ветер стучал привязанными ставнями, с шорохом обдавал дождем стену, бился в окна, — черными потоками бежала вода по стеклам. Как будто толпы бездомных ощупывали осторожными руками стены избы. И боязливо трепетали за окном деревенские черемухи.

Черная тарелочка под потолком заиграла медленный танец молодых лебедей. Тревожное чувство шевельнулось в груди Сергея Ильича от этой далекой нежной музыки. Спокойная вечерняя жизнь столицы не связывалась с тем напряжением, которое царило сейчас в этой крестьянской избе. С усилием он выключил в себе это ощущение и продолжал речь, все так же чувствуя на себе неотрывные, жадные взгляды слушателей.

…На крылатых, сильных людей ставит ставку время. Победителями будут они. В нашей стране уже выпестовано это племя героев. Они бесстрашно смотрят вперед, они не боятся трудностей, для них нет неодолимых препятствий. Их много, этих безвестных героев, так много, что они уже не видны по отдельности. Но везде и всюду они творят свой повседневный подвиг — на заводах, в колхозах, на степной, впервые взодранной целине.

Сергей Ильич видел перед собой молодого бригадира, сказавшего здесь смелую, прямую речь. Разве он не такой? Разве таких, как он, мало? Разве такие люди думают только о выгоде? Нет, другие ветры дуют им под крылья и поднимают на высоту. Перед ними великая цель, они — строители коммунистического общества, где не будет места житейской корысти и мелкому себялюбию.

И когда говорили здесь о зарезанном племенном бычке, о загубленной жеребой кобыле, об украденном клевере, о литрах молока, недоданных государству, — все это важно, все не должно быть забыто, за все надо спросить ответ. Это не мелочи, нет у нас малых дел, все: складывается вместе, и все служит одной великой цели.

— Зря вы жаловались на народ, — обернулся Сергей Ильич к председателю. — Народ у вас хороший! Советский народ! Для меня картина ясна: если бы вы были хорошим руководителем, сено у вас было бы убрано, а колхоз не сидел бы в яме. Правильно я говорю? — спросил он слушателей.

— Точно! Правильно! Верно! — откликнулись с разных концов уверенные голоса.

Так закончилось это собрание. Легко и споро прошла деловая часть. Решено было с утра выходить на сенокос. Бригадиры распределили участки. Черепанов объяснил, как устраиваются вешала.

И народ повалил к выходу.

Молодой бригадир подошел к Сергею Ильичу:

— Благодарим вас за постановку доклада.

— Постановку? — улыбаясь, переспросил Сергей Ильич: слово это отзывалось чем-то театральным.

— Ну, не знаю, как сказать! — смутился бригадир. — У нас ведь докладчики какие бывают? Только и услышишь, что нормы да проценты. А вы по-другому. Верно, что крылья поднимает. Почаще приезжали бы!..

Редко какая другая похвала доставляла больше удовольствия Сергею Ильичу. Парни и девушки подходили к нему. Они ничего ему не говорили, но Сергей Ильич сам чувствовал в этом влажном блеске глаз и в крепком пожатии загрубелых рук идущую к сердцу ласку.

Изба скоро опустела. Заспанная хозяйка наскоро подмела пол, раскидала на нем солому и постелила сеннички.

Сергей Ильич разделся и лег. Завернувшись с головой в пахнувшее уютной домашностью одеяло, он пытался мысленно охватить огромные впечатления этого дня. Сколько людей прошло перед глазами! Какие интересные выводы можно сделать! Вот она, жизнь!

Да, революция перепахала все наново, но сколько еще живучих остатков! Они таятся в глубине, прорастают, приспосабливаются, приобретают покровительственную окраску. Много еще надо здесь поработать!..

Из черной тарелочки под потолком четырежды упали на изголовье торопливые четверти колоколов кремлевской башни. Большой колокол медленно пробил полночь. Надо спать. Утром в путь, дальше.

За столом Черепанов еще просматривал вместе с председателем какие-то отчеты.

Сквозь подступавшую дремоту Сергей Ильич слышал его поучающий голос:

— Так дальше дело не пойдет! Пойми, голова! Ты свертываешь крылья, как сказал товарищ докладчик. Да еще слушаешь Пестракова, — тот и вовсе бескрылый жук. А ты его передовиком выставляешь! Не видишь ты настоящих-то передовиков, мешаешь им развернуть крылья… Вот в чем дело, друг!

Сергей Ильич удовлетворенно усмехнулся:

«Понял! Дошла и до этого жука моя аллегория!..»

Это было последнее впечатление того дня. Оно казалось особенно приятным.

1952—1953

АЛЕКСАНДР ЗУЕВ И ЕГО КНИГИ