сибирская лиственница, сибирская ель и сибирский кедр, более жизнеспособны, чем наши деревья. И я не думаю, что наша ель или наша сосна смогли бы расти в Сибири.
Но если я прав, то мне кажется, имеет смысл — и в этом будет прямая для нас выгода, — если мы приложим усилия и постараемся пересадить сибирские деревья на нашу почву, особенно в те районы Норвегии, где очень суровые климатические условия и плохо растут наши собственные породы деревьев, например в горы, где леса уже начинают исчезать. Я почти уверен, что сибирская лиственница отлично стала бы расти там, где погибает норвежская ель, а ведь она обладает ещё и рядом преимуществ: растёт в суровых условиях очень быстро, отлично противостоит гниению, совсем как можжевельник. Но есть у неё один существенный недостаток — лиственницу очень трудно сплавлять, она быстро тонет.
Вполне вероятно, что на лиственницу оказывает влияние выпадающий зимой снег. Зима в Сибири очень суровая, снега мало, и он сухой. В Норвегии же, наоборот, выпадает много снега — и он мокрый, а потому тяжёлый и ломает поросль. Однако у меня нет оснований утверждать, что сибирская лиственница может страдать от снега больше, чем норвежская ель. И хотя у неё очень большие ветви на верху ствола, зато она сбрасывает иглы осенью.
Сибирская ель, вне всяких сомнений, более вынослива, чем норвежская, если принять во внимание суровые условия её произрастания[71]. А сибирский кедр (Pinus cembra) прекрасно подходит для изготовления разного рода мебели и всевозможных конструкций, поскольку в отличие от других древесных пород (даже сосны и ели) не коробится. Тут ещё надо вспомнить о замечательных кедровых шишках, в которых прячутся кедровые орешки, служащие для многих сибиряков дополнительным и очень неплохим источником дохода. Из этих орешков производят кедровое масло. Кедр и на вечной мерзлоте вырастает очень высоким и раскидистым. Его громадные лапы поражают воображение своими зелёными иголками и размерами.
Тут самое время объяснить, как именно сибирский лес попадает в таком количестве в море. Лес подступает буквально к реке, и множество деревьев растёт на самом обрыве. Во время половодья река разливается и подмывает берег, тот рушится, а корни деревьев в результате обнажаются и свешиваются над водой. На следующий год во время половодья река вырывает деревья из земли и уносит в море, где их растаскивает льдами в разные стороны. В конце концов деревья выбрасывает где-нибудь далеко на берег Северного Ледовитого океана, а некоторые уносит даже к берегам Гренландии, где им очень радуются местные эскимосы. Сибирские деревья служит им прекрасным материалом для строительства лодок и для прочих хозяйственных нужд.
По берегам Енисея виднелись берестяные чумы енисейских остяков. Особенно много их было на низком западном берегу. Я насчитал в одном месте чуть ли не одиннадцать таких чумов, поставленных в ряд. Остяки явились сюда на рыбную ловлю. Это загадочное племя мне хотелось изучить даже больше других коренных народов, но у нас не было времени на это. Меня лишь утешали, обещая, что нам ещё представится возможность познакомиться с ними по пути на юг.
Народ этот сильно отличается от другого местного населения Сибири. Их своеобразный язык не похож ни в малейшей степени ни на один другой язык в этой части света, а следовательно, имеет другое происхождение. Я считаю, что он не принадлежит к алтайской семье языков, включающей в себя самоедский, тюркский, монгольский и тунгусо-маньчжурский, а является в первоначальном своём виде самостоятельным языком — наподобие, например, китайского. После Кастрена никто не описывал и не изучал язык енисейских остяков. Однако недавно среди них некоторое время прожил русский учёный Анучин[72]. Кроме того, пожил здесь какое-то время и финский лингвист Кай Доннер.
Откуда пришли остяки на Енисей, сказать нелегко, однако с уверенностью можно утверждать, что в прежние времена они жили гораздо дальше к югу. Вполне возможно, что нынешние остяки — остатки народа, жившего в Азии. Норвежский учёный доктор Андреас М. Хансен[73] предположил, что енисейские остяки принадлежат к пранароду, населявшему Скандинавию до переселения туда германцев, а, быть может, ещё раньше заселявшим всю Европу. Доктор Хансен берёт на себя смелость даже утверждать, что они находятся в родстве с хеттитами, пеласгами и другими первобытными народами, жившими на юге Европы и по берегам Средиземного моря.
Если норвежский учёный прав, то к енисейским остякам следует проявить особый и пристальный интерес. Но даже если гипотезы Хансена окажутся неправильными, то остяки всё равно заслуживают изучения и требуют подробного описания и исследования. Кроме того, они очень быстро вымирают, и их общая численность сейчас всего от 600 до 900 человек. Даже в лучшем случае вряд ли можно рассчитывать, что их больше тысячи.
Как интересны эти коренные народы, их возникновение и расселение, как было бы интересно проследить пути их переселения по этой необъятной стране! Однако у нас практически нет для такого анализа материалов.
Но вот появляется наш улыбающийся Алексей и объявляет, что обед подан, а эта новость для путешествующих на «Омуле» всегда приятна так же, как звонок, возвещающий трапезу на гигантском океанском пароходе. Сегодня нам подают жареную осетрину, готовить которую Алексей мастер.
Около пяти вечера встаём на якорь в устье реки Курейки, поскольку «Омулю» вновь необходимо пополнить запасы топлива.
Первым, кто встретил нас на берегу, куда мы сошли скоротать время, был совершенно ручной дикий гусь, который преспокойно стоял на одной ноге и внимательно нас разглядывал, а потом вперевалочку пошёл вверх к дому. Гуся этого ещё совсем птенцом нынешним летом принесли хозяевам дома инородцы. Став взрослым, он никуда не улетал, но отправлялся частенько на другой, западный берег Енисея, а после полётов неизменно возвращался домой. Он настолько привык к людям, что, когда хозяйка несла его на руках в дом, ласково поглаживая и похлопывая, было заметно, как ему это нравится.
Востротин отправился поговорить с хозяевами, а мы с Лорис-Меликовым пошли погулять в лес.
Как же было приятно снова оказаться в лесу! И вновь идти по твёрдой суше! На этой благословенной земле росли, куда ни брось взгляд, черничники и целые поляны голубики и вереска. Ягод, впрочем, не было. Нам сказали, что мороз убил все завязи ещё весной. Местность была совершенно плоская, нигде ни малейшего пригорка, с которого можно было бы осмотреть окрестности. А в остальном всё очень напоминало наш норвежский лес, и легко было забыть, как далеко мы забрались на север. А ведь мы были под 66°30' северной широты, а это почти у полярного круга или чуть южнее широты Будё.
Это был в основном березняк, но попадались и высокие хвойные деревья, а молодняк пробивался везде, где только было можно. Здешние ели похожи на норвежские, вот только кора на молодых лапах более гладкая. Попадались лиственницы и ярко-зелёные сибирские кедры, которые относятся к одному из видов сосны. Их иглы очень похожи на длинные иглы карликовой сосны (Pinus cembra). Местное население очень ценит кедр, потому что в его шишках есть очень вкусные орешки. Осенью их собирают специально, уходя подальше в лес. Лазить за ними по деревьям кажется сибирякам утомительным, а потому они просто рубят деревья, а уже потом собирают с упавшего кедра шишки. Сами же деревья просто бросают в тайге. Как я уже говорил, древесина тут совсем не ценится! Зато орешки привозят в наши финнмаркские города, где их так и называют «русскими орехами».
Сообщение с внешним миром здесь налажено очень плохо. Когда мы вернулись с прогулки и вошли в дом, об этом как раз рассказывал Востротин. Тринадцать лет назад он плыл вверх по Енисею от самого устья и по дороге повстречал полицейского, который объезжал местное население, подлежащее призыву в армию, с приказом немедленно ехать в Енисейск и далее в Красноярск, потому что объявлена мобилизация. Востротин не мог добраться от полицейского объяснений, что это за мобилизация, да несчастный и не представлял, с кем именно Россия сейчас воюет. Когда Востротин наконец добрался до Курейки, то узнал, что «русский царь воюет с семью другими царями» и «наш царь» побеждает. Что это за таинственные «семь царей», никто не знал, говорили что-то про англичанку[74] с француженкой и ещё каких-то королей, но Востротин так ничего и не понял.
Лишь в Енисейске наконец ему разъяснили, что в Китае вспыхнуло так называемое Боксёрское восстание[75], для подавления которого объединились великие державы и тронулись в поход на Пекин. В борьбе против восставших участвовали и французы, и англичане, а если прибавить к ним немцев, американцев, итальянцев, японцев и китайцев, то и получим искомые «семь царей».
Востротин не мог гордиться своей страной в отношении её информированности о происходящем в мире и в духовной жизни, а также скоростью распространения новостей. Он говорил об этом прямо и рассказал о своём приезде в 1899 году в Норвегию.
Он тогда побывал на мурманском побережье в Александровске, где должен был встретить адмирала Макарова с «Ермаком». Но пароход так и не пришёл.
На обратном пути в Россию они зашли в Хаммерфест, где он отправился поразмять ноги и во время прогулки зашёл в маленькую избушку попить. Хозяин, рыбак или крестьян, угостил его чудесным молоком. Тогда Востротин поинтересовался, что происходит в мире. Норвежец, говоривший по-русски, поведал гостю о возобновлении дела Дрейфуса[76] и рассказал о ходе процесса в мельчайших подробностях. Востротин не мог не поразиться разнице в информированности этого рыбака, жившего на самой окраине Норвегии, но читавшего свежие газеты и знавшего всё о последних изменениях в деле Дрейфуса, и зажиточными сибирскими купцами, которые не могли сказать, с кем воюет их родная страна, хотя их самих призывали в строй.