ого отдохнуть. Под соснами было сухо и спокойно. Я был один, хотя тут часто любят стоять. Потому что на настоящий лес похоже.
Мимо тек город. Иногда проходили потерянные вуперы. Иногда проезжали грузовики. Иногда на велосипеде с лязгом катился упрямый вечерний вурдалак. Вода, собираясь в ручьи, текла вдоль дорог, ныряла в сливные колодцы. На домах зажглись желтые фонари, они отражались в мокром асфальте и в стеклах домов. Иногда дождь попадал в зоны низкой температуры и обращался в снег, и тогда падал оранжевый снег.
Я смотрел на это, наверное, минут десять, потом лишь очнулся и поспешил дальше по улицам.
Секция соулбилдинга располагалась в районном доме творчества, на улице Пионерской, возле старых прудов и старой же телевизионной мачты.
Пруды давно заросли мхом и представляли собой зеленую выпуклую губку, на которой можно было прыгать, как на батуте. Мачта была построена лет двести назад, но держалась до сих пор, хотя и пришла в серьезное безобразие. Тросы, которыми она удерживалась в равновесии, обросли лишайниками, сама мачта проржавела, на ее верхушке свили гнезда вороны и облака, издали мачта походила на очень худую ведьму. Да, пожалуй, что так, на ведьму. Особенно когда поднимался ветер и начинал гудеть в гнутых фермах, и казалось, что ведьма потихонечку плачет. Дом творчества давно собирались перенести, но в городе не было подходящего здания.
Сегодня мачта не выла, так, немного вздыхала, тоскливо, протяжно. Я подумал, что башня тоже хочет умереть. Упасть и больше не мучиться в этой бесконечной сырости и мгле, стать мертвым железом, просочиться с водой в земные глубины.
Я послушал эти вздохи, потом направился внутрь дома творчества.
Раньше я здесь не очень часто бывал, с классом иногда приходили посмотреть. Строение большое, масштабное, с колоннами, раньше называлось дворец, сейчас просто дом. Потому что колонны посрубали, где до половины, где под корень, обломки торчат, как выбитые зубы. Штукатурка облупилась почти вся, из-под нее выглядывают красные кирпичные язвы, крыша кое-где просела. Не дворец. Но работает.
Работает, да, секции, кружки, студии, все как раньше. Конечно, раньше сюда пускали лишь молодежь да подростков, а теперь всех, кто может дойти и кто хоть чем-то интересуется. Я, помню, собирался тоже в какой-то кружок записаться, сейчас уже и не вспомню, приходил, интересовался, но не записался, конечно. Я толкнул дверь, и она скрипнула совсем по-старому, узнал этот звук, время прошло, а дверь до сих пор не смазали.
И в фойе тоже пахло так же, как… Сколько-то лет назад. Опилками, сыростью. Места тут было много, и его использовали – вдоль стен стояло оборудование, с помощью которого можно было заниматься творчеством. Тут были спортивные снаряды, токарные станки, кинокамеры, музыкальные инструменты разных видов, костюмы старинные, фонари, печатные машинки и еще тысяча всяких приборов и приспособлений. Некоторые в хорошем состоянии, другие так себе, третьи в руинах, видно было, что с ними работали усердно и безжалостно. Внимание мое привлекла толстая, причудливо свернутая в улитку медная дудка, и я не мог долго вспомнить – это так полагается или кто-то перестарался, на ней играя.
Пока я раздумывал над этим вопросом, ко мне подошел вупер средних лет, без стеснения лысый, когтистый, в просторном джинсовом комбинезоне.
– Пришли записываться? – поинтересовался он.
– Да… То есть нет, я вместо. Мне на соулбилдинг.
Вуп взглянул на меня с интересом, точно такой, как я, не мог на соулбилдинг ходить, а потом сказал:
– Это на третьем этаже. Проводить?
– Я сам.
– Только в сушилку загляните, пожалуйста.
Я заглянул в сушилку, и за три минуты промышленная тепловая пушка вытянула из моей одежды всю лишнюю влагу. Пушкарская старушка выдала мне каучуковые калоши и напомнила, где лестница.
Лестница была освещена, что у нас встречается редко, а тут на каждый пролет по две лампочки, и не какие-нибудь там бледнолицые, а нормальные, стоваттные. Я не спеша поднялся на третий этаж и вышел в коридор. Вдоль него располагались потертые черные двери с массивными ручками, на дверях были номера, однако я совсем забыл спросить, в какой комнате располагается секция соулбилдинга. Поэтому я стал проверять поступательно, заглядывал в каждую дверь.
За первой дверью сидело довольно много вуперов, они рвали газеты и книги, а из обрывков сосредоточенно склеивали что-то большое, кажется, снеговика.
В следующей комнате был кружок чтения. Вдоль стен высились книги как в стопках, так и в стеллажах. А еще в странных конструкциях, свисающих с потолка. Книги, висевшие в них, походили на добытую охотниками дичь, были растрепаны и свисали гроздьями. Под этими гроздьями располагались немногочисленные чтецы на крайне неудобных высоких трехногих табуретках. Это неудобство, насколько я понял, было предназначено для того, чтобы чтецы не впадали в аут, пусть они лучше падают с табуреток.
А вообще чтецов я уважаю, читать не так легко, как может показаться на первый взгляд.
Комната номер триста двенадцать пахла железом. За блестящими железными столами сидели вуперы разных лет и с разной степенью сосредоточенности изготавливали из железа самолеты. Кто выпиливал напильником, кто резал ножовкой, а кто вырубал долотом. Видимо, это была секция авиамодельного спорта. Я представил, как выглядят состязания по этому самолетному спорту: вупыри собираются на поле и швыряют свои аэропланы вдаль. Серьезно все это выглядит.
За дверью триста четырнадцать усердно точили топоры. Не знаю, что это был за кружок, спортивного топоризма, или метания топора в цель, или еще какой, где требовались топоры, но точили, как мне показалось, с азартом. На секунду я подумал, что это и есть соулбилдинг, возможно, точение топора как раз развивает душу, возможно, это какое-то упражнение для стимуляции душевной сферы. Но в следующую секунду я был уже разочарован – показался руководитель кружка, весь в стружках, с кривой табуреткой в руках. Табуретка эта была выполнена на редкость грубо и коряво, но все-таки угадывалась, видимо, эта табуретка была изготовлена с помощью топора. Это оказалась не секция топоризма, это оказался столярный кружок.
Соулбилдинг обнаружился за дверью триста семнадцать.
Я сразу понял, что это он. Дверь была открыта, из-за нее раздавался смех. Нормальный. Человеческий. Я толкнул ручку и вошел.
Комната была большая и светлая. Под потолком и во всех углах горели особые скандинавские лампы, точно воспроизводившие гамму солнечного света, популярная штука, но редкая. Популярная потому, что только так можно посмотреть на солнце, редкая потому, что завод по производству ламп маленький и потребности не покрывает. От ламп было тепло и уютно, мне сразу захотелось сесть в плетеную мебель, я огляделся и обнаружил, что такая есть – в левом углу стояла плетеная кушетка, и я быстро на нее сел. На меня особо внимания не обратили, так как все были увлечены смеянием.
Смеялся, само-собой, магнитофон. Не такой, как у меня, а большой, катушечный, катушки вращались, смех раздавался. Соулбилдеры сидели в кружке и слушали. Руководитель кружка сидел чуть поодаль на подоконнике.
Все это продолжалось долго, так что я смог осмотреть комнату поподробнее. Тут было много интересных вещей. Маленькие диваны. Картины на стенах, красивые, с яркими красками. Телевизоры. Рояль. Старинные часы с маятником. Ковры. Аквариум с золотыми рыбками и красноухой черепахой. Карты на стенах. Старый приемник. Но ничего специфического для наращивания душевной массы не заметил, никакого тренажера, никакого душедера.
Соулбилдеров было штук пятнадцать, разного возраста.
Магнитофон отсмеялся, пленка кончилась и некоторое время просто вертелась, свистя. Я решил, что теперь присутствующие будут повторять смех, будут тренироваться в хохоте и радости, но оказалось все совсем по-другому. После того, как хохот замолк, все занялись разными делами. Вдруг, безо всякого научения. Кто стал читать старые журналы, кто музыку через наушники слушать, кто рисовать карандашом саблезубых тигров. А некоторые так и остались сидеть, погрузившись с виду в размышления.
А я не знал, что делать. Я думал, что тренер подойдет ко мне и направит, но руководитель кружка, обряженный в серый камзол не по размеру, остался сидеть на подоконнике. Он достал ножницы и вырезал из бумаги какую-то объемную конструкцию, причем вырезал нормальными, человеческими ножницами, орудуя при этом вполне умело. Видно, что большой профессионал.
Два довольно-таки молодых вупера играли в шахматы. Так сосредоточенно, будто по-настоящему. А может, и по-настоящему. Может, они тут уже очень продвинулись в соулбилдинге?
Мои подозрения укрепились – одна довольно-таки страшная девица достала откуда-то банджо и принялась на нем бренчать – и попадала в ноты. Ну, почти попадала. Я смог различить кое-какую мелодию и еще больше проникся уважением к тренеру.
На меня упорно не обращали внимания. Даже не смотрели в мою сторону, точно меня не было здесь вовсе. Наверное, так было принято, я не стал как-то себя определять, решил сидеть и слушать.
Тренер вырезал из бумаги ажурный шар, подвесил его под потолок.
– Ладно, – сказал он. – Сегодня поговорим про страх. То есть повторим уже пройденное.
Он спрыгнул с подоконника и принялся бродить по комнате, рассуждая на ходу.
– Страх – это бич и благо человеческой цивилизации. Страх парализует и одновременно спасает. Страх – это благо, которого мы лишены. Мы не можем ощутить страх непосредственно – физиология не та, но мы можем испытать его с помощью разума. Научиться испытывать страх – вот наша задача. Турбина, продемонстрируй домашнее задание.
Та, что играла на банджо, повернулась.
– Вводная такая – ты увидела мышь.
Турбина глупо поморгала глазами.
– Мышь – это такое маленькое серое существо, мы же это проходили, Наталья.
Турбина не помнила, что они проходили мышь.
– Хорошо, я тебе продемонстрирую для наглядности.