– Зачем мне на Новую Землю?
– Как зачем? От нас может быть пользы много! Конечно, мы ничего не можем изобрести, конечно, мы туповаты, но зато в космосе мы можем быть первые. На Меркурии, допустим…
Костромина все-таки хочет на Меркурий. Я подружусь со Светой, я влюблюсь в Свету, Света возьмет меня на Новую Землю. А оттуда в космос, на Меркурий. А я ее не забуду. Костромину. Мы встретимся на Меркурии, возле вулкана, там наверняка есть вулканы.
– А это… – спросил я. – Энтропия? Как же энтропия?
– Ерунда. С этим можно справиться тренировкой, основы соулбилдинга, ты же знаешь. Главное – хотеть. Нас на Марс можно легко посылать, на Меркурий. Ты полетишь на Меркурий.
Что я там забыл, на Меркурии этом?
– А тебе-то что? – довольно грубо спросил я.
– Как это что? – удивилась Костромина. – И мне от этого сплошные плюсы. Ты мне тоже поможешь. Потом. Я хочу обратиться, я же тебе говорила, Новый год, мороженое, все такое… Ты про новую сыворотку слыхал?
– Нет.
– Ходят слухи, что сыворотку разрабатывают, – сказала Костромина. – Против вупыризма. Пара укольчиков в голову, немного помучаешься – и все, человек. Лет через десять, глядишь, и синтезируют. И, само собой, эту сыворотку станут распределять между самыми достойными. Между тобой, между мной…
– Я же на Меркурий полечу, – напомнил я. – Зачем мне сыворотка? На Меркурий в таком виде удобнее.
– Ну конечно, полетишь, – согласилась Костромина. – А потом обратно прилетишь. И тебя уже сделают человеком. Знаешь, как это здорово – человеком быть. Сплошное удовольствие.
– Ну, может… – я пожал плечами. – А если меня не возьмут?
– Слушай, Полено, не разочаровывай меня! – строго сказала Костромина и опять сжала Кузю до писка. – Оставь всю эту свою демагогию! Может, возьмут – может, не возьмут… Ты должен попасть на Новую Землю, должен отсюда вырваться. Ты просто обязан. И потом – у тебя больше нет другого выхода – ты уже влюбился в Свету, отступать поздно. Или ты хочешь, чтобы на Меркурий полетел этот дурак Беловоблов?
– Не хочу.
– Тогда и не спорь со мной, делай, как я говорю.
– Ладно, – согласился я. – Хорошо.
И на самом деле хорошо, подумал я. Так вот жить надоело. Сумерки, дождь все время с неба капает, сыро. В кровати мокрицы заводятся. Между пальцами грибок. Зубы отрастают, гематоген паршивый, тошнит от него бесконечно. Синтетический. Только синтетический, только с отвращением, это все понятно, но все равно тошнит. Тошнит, тошнота – главное мое чувство.
И так вечность. Лучше в люди. Если на самом деле эту сыворотку сделают, стану лучше человеком. Потом дедушка, он тоже очень хочет перед смертью стать человеком. Стать человеком, распутать бороду, умереть навсегда. Будет рад услышать.
– Ладно, – повторил я. – Влюбился я в Свету, чувствую. Только я не знаю, что там дальше. Что делать то есть. Опыта-то…
– Не переживай, – успокоила Костромина. – Опыт тут не главное. Возьми этого Беловоблова – молодец. И с грузовиком, и с барабаном, в четвертый раз восхищаюсь. Девушки… Ну, я имею в виду, нормальные девушки, они обожают тех, кто их спасает. Вот смотри.
Костромина вытянула из кармана книжку «Необузданная Роза», с красными розами на обложке. Розы на обложке выглядели не то чтобы уж совсем необузданно, но все-таки слишком уж подозрительно, чересчур красными, я на всякий случай спросил:
– Бладфикшн?
– Ты что, дурак? – оскорбилась Костромина. – Не поганое, обычный лавбургер, все законно. Граф Дюк Арсино спасает Виолетту Сперроу от нападения грабителей. А это на самом деле не Виолетта, а ее переодетый брат Себастьян… Или наоборот… Короче, граф Арсино влюбляется.
– В Себастьяна, что ли? – тупо спросил я.
– Да нет, в Виолетту, переодетую братом… А кто их разберет. Но тоже спасает. Надо спасать, Поленов, спасать – это главное. Девушки, они немедленно влюбляются в своих спасителей… Или в мучителей?
Костромина задумалась, видимо, вспоминая.
– Нет, все-таки в спасителей, – уверила Костромина. – Тебе надо ее спасти.
– Как это?
– Ну, можно, как Беловоблов, – с грузовиком. Тут даже ничего придумывать не надо, главное, все точно рассчитать. Я поеду на грузовике, буду Свету давить, а ты спасать станешь. Попробуешь ее выдернуть.
– А если промажем? – спросил я.
Костромина вздохнула.
– Ну, или по-другому как спасти ее надо. Допустим, Света пойдет гулять, а на нее вупы нападут. Штук пять.
Тут я чуть не рассмеялся. Костромина явно перечитала книжек. Перегрелась. Вон и Кузю стиснула так, что он посинел почти.
– Какой дурак на человека нападет? – удивился я. – Где ты такого идиота отыщешь?
– Да нет, не по-настоящему, конечно, понарошку.
– Да даже понарошку никто не согласится, – сказал я. – А если найдешь какого совсем уж слабоумного, допустим, братьев Сиракузовых, то все равно… Да и не поверит она. Знаешь, мне показалось, что Света совсем не дура – она же человек. Она сразу догадается, в чем тут дело, что это все подстроено.
Костромина задумалась.
– Ты, наверное, прав, – сказала она. – Вообще, конечно, спасание в нашем мире изрядно обесценено. Кого мы можем спасти, если сами спастись не можем?
Изрекла Костромина. Было видно, что эта фраза ей самой очень понравилась, однако в блокнотик не записала. Но я запомнил. Печальная фраза.
– К тому же грузовик Беловоблов уже занял, – вздохнула Костромина. – Согласись, если на нее второй раз за неделю наедет грузовик, это будет как-то подозрительно.
Костромина погладила собаку Кузю по голове, почесала ее бок.
– Это не подозрительно будет, ее сразу заберут обратно, – сказал я. – Наша школа боролась за человека сколько лет – и на тебе. В первый же день человека чуть грузовиком не задавили. Нет, Свету сразу же заберут обратно. Хорошо, чтобы Сиракузовы еще не влезли. Со своими балконами…
Я замолчал. Поскольку представил ужасную картину. Как братья Сиракузовы, тщась поразить Свету в самое сердце, приготовляют какой-нибудь там рояль. В кустах. Не зря же есть поговорка, наверное, раньше кого-нибудь роялем из кустов задавило.
Не грузовиком, так роялем. Не роялем, так балконом.
Видимо, Костромина подумала так же.
– Я об этом, конечно, не думала, но, видимо, ты прав. Эти дураки могут на Свету как-нибудь… неправильно воздействовать.
Неправильно воздействовать балконом. Конечно же.
– Надо установить дежурство, – сказала Костромина. – Возле Светиного дома. Как только она приедет, так сразу. Пока эти дурошлепы не начали свою глупую любовь демонстрировать. Нет, ты только подумай, какие хамы и бестолочи!
Мне это уже совсем не понравилось. На самом деле, с чего это Сиракузовы, или сросшийся Беловоблов будут выказывать Свете свои глупые любови? Сиракузовы дураки, а Беловоблов…
А пусть Беловоблов идет подальше мелкими шагами и бьется головой о стену.
– Да разве могут они любить? – к.б. возмутился я. – Разве могут они… Они только… Они… Дежурство – это хорошо.
– Отлично, – обрадовалась Костромина. – Вообще, Поленов, держись меня, Буратиной станешь.
Это у нее тоже такая шутка. Сама пошутила, сама посмеялась.
– Угу, – согласился я. – А может, сразу дежурить начнем? Сейчас прямо? Чего откладывать? Она приедет, а ей скажут, что я тут уже неделю под окнами стоял. Заранее.
Кострома помотала головой.
– Не пойдет, – сказала она. – Совсем не пойдет. Кто ей скажет? Там же на улице не живет никто. Стой не стой, ничего не выстоишь. Но ты все равно должен себя проявить. Беловоблов сделал ход, теперь ты обязан нанести ответный удар. Что-нибудь такое…
Костромина опять сжала Кузю. Так она его совсем затискает, надолго его не хватит.
– Ты бы животное отпустила, – порекомендовал я. – Оно не резиновое у тебя, затискаешь, жалко.
Кострома спохватилась, отпустила собачку Кузю, и та немедленно спряталась под стулом.
– Они грузовиком, а ты наоборот должен, – заявила Костромина.
Я сразу даже не прикинул, как это – наоборот? Что может быть наоборот грузовика? Локомотивом все-таки? Или…
– Подводной лодкой, что ли?
Иногда начинаю тупить. Это тоже проблема. Вупы туповаты. Не все поголовно, но есть. Это оттого, что кровь циркулирует не постоянно, а порциями. Иногда как отольет, так хоть в мясорубку голову суй – не думается. А иногда ничего. А бывает, что пульсацией, минуту тупишь, пять минут вроде ничего, думаешь.
– Эх ты. – Кострома с сочувствием погладила меня по затылку. – Эх ты, дурачочек. Подводная лодка… Женщины любят цветы, героев и бриллианты, подводные лодки тут ни при чем.
Она потрясла «Необузданной Розой».
– Бриллианты? – усомнился я. – Кто же их любит?
– Бриллианты, да… Раньше девушки любили бриллианты, сейчас они никому не нужны вообще, ты, пожалуй, прав. А вот зато герой у нас уже есть, это Беловоблов, если он ее спасет, конечно. А он спасет, Груббер – упорная…
– У него позвонки сросшиеся, – сказал я. – Он головой вертеть не может.
– Это теперь неважно, сросшиеся, разросшиеся, герою все простительно, кроме дурного запаха изо рта. Так что по части героизма ты уже рискуешь не при делах оказаться, дорогуша.
– Да…
– Остаются цветы.
Цветы. Я потрогал голову. Клей уже почти засох, палец не прилипал, нормально. Часов через пять засохнет окончательно, и можно будет его обколупать. Цветы – это красиво. Ладно, если не герой, тогда цветы.
– Ты что-нибудь в цветах понимаешь? – спросила Костромина.
– Нет. То есть в самых общих чертах. Цветы любят свет…
Вообще-то у нас возле дома растут цветы. Маленькие, розово-синие, с острыми листочками, про себя я называл их клевером, иногда вьюном. В старом пластиковом тазу, очень неприхотливые. Но что-то мне подсказывало, что такие цветочки не очень понравятся Свете. К тому же сейчас зима, они по этому поводу завяли, но потом, наверное, расцветут.
– Я тоже в цветах не очень, – призналась Кострома. – У нас на соулбилдинге курс цветов только в марте начнется. Но тут ничего особенного, цветы они