Теперешнее питание во многом разнится от вашего. Прежде всего, мы не обременяем желудка ненужными ему веществами, которые он должен с трудом отделять, извлекая из них лишь часть полезного материала. Наука последних веков произвела революцию в деле питания, но наш организм еще не мог заметно изменить свои главнейшие функции. Весьма вероятно, что когда-нибудь, через много десятков тысячелетий, вообще исчезнет потребность и в нынешней форме питания, и тогда постепенно начнут атрофироваться многие органы: сперва пропадут зубы, которые сделаются бесполезными для пережевывания, сократится желудок, исчезнет часть ненужных кишок, подобно тому, как уже сейчас нам не нужен червеобразный отросток, служащий лишь угрозой здоровью.
Мы уже и сейчас могли бы обходиться при помощи экстрактов и ферментов, куда входят все необходимые питательные вещества и витамины. Мы называем их общим именем «биофоров». Более того, опыты, ведущиеся в наших физиологических лабораториях в продолжение более 30 декад, доказывают, что жизненные процессы даже в таких высокоорганизованных существах, как человек, могут поддерживаться путем непосредственного введения в кровь соответствующих питательных растворов и сообщением организму необходимого количества тепловой и электрической энергии извне… Когда вы посетите наши лаборатории, вам станет яснее то, чего я сейчас лишь бегло касаюсь… Но эти же опыты показали, что такая замена не всегда дает благоприятные результаты. Организм человека не создан для столь резких перемен. Вот почему мы разнообразим наше питание теми кушаньями, плодами и овощами, которые вы только что ели.
— Мясо вы, конечно, не употребляете? — спросил профессор.
— О, мясо давно уже исчезло со стола культурного человечества. Попытки этого рода делали, кажется, еще в XIX веке вашей эры… Человек вообще не создан для питания мясом животных В этом отношении замена его растительной и искусственной пищей пошла ему только на пользу. Нам нет ни необходимости, ни возможности, при теперешнем перенаселении земного шара, заниматься разведением скота: все питательные ферменты, заключающиеся в молоке, масле и мясе, мы получаем искусственно. Вы сами сейчас съели одно такое мясное блюдо, — как оно вам понравилось?
Я поспешил выразить свой восторг перед меню XXX века, а профессор окончательно пришел в блаженное настроение и вытащил из-под складок своего плаща предусмотрительно взятую с собою сигарочницу и коробку спичек. Наши хозяева с интересом следили за всеми его движениями. Привычным жестом профессор откусил кончик сигары, чиркнул спичкой раз-другой, затянулся и окружил себя облаком дыма. Надо было видеть, какое изумленное выражение появилось на лицах наших милых хозяев!
— Замечательно интересно… — после некоторой паузы любезно заметил старик. — Я видел на старинных картинах изображение вдыхания дыма — кажется, так это называется, что вы сейчас делаете? Любопытное явление добровольного самоотравления… Этот обычай был, кажется, довольно распространен в вашу эпоху?
Наш хозяин поднялся с кресла.
— Дорогие гости далеких веков! Сегодняшний день я считаю для себя самым замечательным днем всей моей жизни… Я увидел то, о чем знал лишь из старинных книг и памятников искусства, я увидел живых людей XX века… О вашем прибытии я известил уже Центральный Ученый Совет, и завтра вы начнете знакомиться с нашей жизнью, осветив нам, как я надеюсь, много неясного в исторических памятниках, дошедших от вашей эпохи… Еще раз приветствую вас, дорогие путешественники во времени… Я готов говорить с вами всю ночь, но близок час отдыха, который необходим для вас больше, чем для кого бы то ни было…
И с этими словами старик приветливым движением руки предложил нам следовать за собою через широкий коридор, уставленный полками с книгами, манускриптами и с какими-то однообразными темными ящичками. Потом мы попали в небольшую комнату с закругленными углами, устланную пушистым ковром зеленоватого цвета. Убранство нашей спальни состояло из шкафа, нескольких кресел, стола, двух кроватей художественной работы и непонятных аппаратов в углу. Большое окно, закрытое занавесью, занимало всю ширину одной из стен. Мягкий равномерный свет, лившийся с потолка, своим оттенком напоминал последние сумеречные золотисто-зеленые тона заката.
Мое внимание привлекли редкие металлические сетки, спускавшиеся над кроватями.
— Для чего эта сетка? — не мог удержаться я от вопроса.
— Это защитная оболочка, — ответил наш хозяин, — она предохранит вас ночью, когда вы снимете нашу металлическую одежду, от электромагнитных лучей как естественного, так и искусственного происхождения, которые пронизывают окружающее пространство во всех направлениях. А эти приборы в углу — электрические души и ванны. Пользование ими весьма просто: вы становитесь на эту подставку, нажимаете рукоять и в продолжение нескольких минут подвергаете себя действию электрических излучений. А эта дверь рядом — в гимнастический зал, — спорт и гимнастика, вы увидите, стоят у нас не ниже, чем в ваше время… Регулятор света — здесь. А теперь — до завтра, дорогие гости!
И с этими словами наш хозяин скрылся за опущенной занавесью дверей.
Глава III
Наше первое пробуждение. — Нас сажают за букварь. — Рея — наша учительница. — Предметное обучение. — Мы читаем, слышим и видим газету. — Гимн Нового Человечества. — Как учат уроки в тридцатом столетии. — Стеклянный шар. — Мы знакомимся с библиотекой профессора Антея. — Металлические книги-малютки. — Автоматический библиотекарь. — Книга заговорила! — Я нахожу Пушкина. — Новый мир. — Чудесные растения нашего хозяина. — Понимающие и поющие цветы. — Я открываю новое чудо. — Игра в мяч. — Унаро ревнует. — В мастерской Реи. — Что рассказал мне незаконченный барельеф… — Слова, не потерявшие смысла через десять веков.
Утро нового дня…
Зашевелились занавески, и в тяжелых складках обрисовалась голова почтенного хозяина дома. Он с улыбкой смотрел на мои неуверенные вначале попытки воспользоваться электрическим душем и прочими хитрыми приборами нашей спальни. Но вот — поворот рукоятки, легкое покалывание кожи, и остатков сна как не бывало. Мне хочется двигаться, бегать, громко радоваться яркому потоку солнечного света, льющемуся в широкое полукруглое окно, с которого я нетерпеливо отдернул плотную занавесь. Через несколько минут я и проснувшийся профессор Фарбенмейстер, закончив свой туалет, стояли и любовались видом на великолепный луг, сплошь покрытый узором сиренево-голубых цветов, чей нежный запах, вместе со свежестью ясного утра, вливался к нам в открытые окна.
После обмена приветствиями, профессор Фарбенмейстер вступил в оживленный разговор с нашим хозяином, продолжавшийся и за легким завтраком, который мы съели в знакомом уже нам соседнем помещении. Оба ученых погрузились в такие глубокомысленные и сложные рассуждения, что я перестал улавливать их сущность, — каюсь, в тот момент я отдал бы самые умные речи тридцатого века за несколько слов Реи, появления которой я ждал с непонятным для себя нетерпением.
А вот и она. Сегодня на ней темно-синяя кираса, над которой пышная шапка белокурых волос кажется светлым сиянием зари над глубоким лесным озером. Мы приветствуем ее как знакомую, отец ласково притягивает ее к себе за руки и усаживает на соседнее свободное кресло. Даже на пергаментном лице профессора Фарбенмейстера появляется радостная приветливая улыбка. Я делаю Рее поклон по всем правилам вежливости двадцатого века, но, кажется, тонкость этого поклона пропадает напрасно. Другие времена, другие песни: в тридцатом столетии приветствуют друг друга лишь простым поднятием левой руки, кивком головы и ласковым взглядом.
Мне кажется, что один такой взгляд пришелся и на мою долю.
— Дорогой Осоргин, — обратился ко мне тем временем профессор, — мы с профессором Антеем (наконец-то я узнал имя нашего милого хозяина!) выработали программу нашего дальнейшего знакомства с новым миром, куда мы так чудесно попали. Мне, да и вам, наверное, не терпится скорее окунуться в этот мир неизведанных и новых впечатлений, — но не думаете ли, что мы очутимся в роли слепых, которых привели в картинную галерею? Я думаю, что и вы, мой юный друг, согласитесь с тем, что нам нужно немного избавиться от нашего невежества, научившись хотя бы понимать язык нового человечества. Короче говоря, мы должны с вами сделаться на некоторое время — я думаю, ненадолго — школьниками младшего отделения… Профессор Антей и его милая дочь любезно соглашаются стать нашими учителями в этой науке. Вы ничего не имеете против?
Что же было мне возразить? Узнать о новом мире и его языке, об его истории и искусстве от такого прекрасного учителя, как дочь нашего хозяина — это было лучшее, о чем я мог мечтать…
Так начались наши уроки, о которых я вспоминаю сейчас с невольной грустью. Не странно ли, однако, вспоминать о том, чего еще не было?
Наши учителя решили приняться с азов, ознакомив нас с произношением и видом букв алфавита. Я был немало удивлен, найдя в новом языке много знакомых элементов.
Прежде всего об азбуке. Число букв, точнее звуков, немного увеличилось. Язык сделался от этого богаче и красочнее. Появились сложные звуки вроде ш, сч, сц, зд, дз, — влияние китайских и славянских наречий, примешавшихся к общеевропейскому языку за последние четыре-два столетия, как объяснил профессор Антей. В письме я узнал много букв латинского шрифта, иногда в несколько видоизмененной транскрипции. Как и следовало ожидать, уже в конце XX века почти во всех странах латинский шрифт сделался господствующим, и дальнейшая эволюция правописания отразилась на нем незначительно. Слова выговаривались почти так же, как и писались: в новом языке, я сказал бы, сочетались краткость английского и звучность итальянского языка.
В несколько дней, при помощи старого профессора Антея, мы усвоили новую азбуку. Что касается названия предметов, то здесь нашим словарем была сама Рея, принесшая вместе со своим братом Фером целый ворох различных предметов домашнего обихода, старинных книг и великолепных цветных рисунков.