С конца 1911 г. Николаевский несколько месяцев находился в Баку, куда въехал как журналист, по чужому паспорту. Он действительно собирал материал о социально-политической ситуации в Закавказье, передавал его в столичные социал-демократические газеты, в частности в только что открытую газету «Звезда», орган социал-демократической фракции Государственной думы. Первоначально в этой газете руководящие позиции заняли большевики-примиренцы. Статьи Николаевского в этой газете были подписаны псевдонимом Ликвидатор. Это было время, когда взаимоотношения между петербургскими легальными деятелями и редакцией «Звезды» значительно улучшились. Она открыла свои страницы для сообщений и статей рабочих организаций. Уступчивость ленинцев, бывших закулисными хозяевами «Звезды», была только временной; очень скоро политика редакции изменилась, но обострения иногда сменялись потеплением в отношениях и позже[94].
Но главное направление работы Бориса в нефтяном городе заключалось не в этом. Николаевский имел задание петербургских меньшевистских руководителей, вступив в местную партийную организацию, расследовать сомнительные обстоятельства избрания местного большевика Степана Спандаряна на Пражскую конференцию, которая была объявлена «общепартийной», но, по существу дела, являлась чисто фракционной большевистской[95]. «Вопрос об участии Спандаряна на Пражской конференции вообще является одним из наиболее темных моментов в истории этой конференции», – писал Николаевский. Проведенное расследование показало, что выборов делегата от Баку или от Закавказья на эту конференцию не было. Еще в середине 1907 г. ранее единая социал-демократическая организация этого города была расколота приехавшим сюда из Тифлиса Сталиным и его помощниками Григорием Орджоникидзе и Степаном Спандаряном (Сталин перебрался в Баку сразу после экспроприации, осуществленной Камо на Эриваньской площади).
Весной и летом 1911 г. была предпринята попытка объединения закавказских социал-демократов. Однако фактически большевики сохранили свой сепаратный руководящий орган, который, как стало известно позже, находился под пристальным наблюдением полиции, сумевшей внедрить в него своего тайного агента по кличке Фикус (им оказался рабочий Г.В. Серегин, поддерживавший настолько дружеские отношения со Сталиным и Спандаряном, что последний одно время жил на квартире Серегина). Хотя в то время провокатор не был революционерами выявлен, факт его существования был очевиден из-за предпринятых охранным отделением арестов по конкретным адресам. При этом большевики искали агента в среде меньшевиков, а меньшевики среди сталинцев[96].
После очередного ареста некие три социал-демократа и «избрали» Спандаряна на Пражскую конференцию, причем одним из трех был провокатор Серегин. Когда в Баку стало известно о Пражской конференции и об участии в ней «представителя от Азербайджана» Спандаряна, местные социал-демократы, включая умеренных большевиков, возмутились. По их поручению Николаевский и Ибрагим Абилов, один из руководителей татарской социал-демократической организации Гумет (она тяготела к большевикам) написали обширный протест, который был отправлен за границу через видного местного социал-демократа М.И. Скобелева (того самого, чьим помощником в качестве депутата некоторое время работал Николаевский).
Протест был опубликован в газете «Правда», выпускавшейся в Вене нефракционным социал-демократом Л.Д. Троцким[97]. В этом документе, в частности, говорилось, что «членам объединенного Руководящего центра местной организации решительно ничего не известно о выборе и делегировании этого «делегата»… Кем выбран он и кем снабжен мандатом без ведома местной организации, является вопросом, решение которого нужно искать в искренности большевиков… Теперь товарищам станет ясным, каково искреннее желание т[оварищей] большевиков к объединенной и совместной работе».
Николаевский был прав, полагая, что этот протест произвел некое впечатление на ленинцев. Н.К. Крупская писала вскоре после Пражской конференции: «Насчет Баку какая-то злостная выдумка, но не всегда сразу распутаешь, в чем дело. Руководящий центр существовал до объединения… почему он теперь выступает с какими-то письмами, не знаю. Учинили там, что ли, ликвидаторы опять раскол… черт их разберет»[98]. Не очень разбиравшаяся в сложных склочных вопросах внутрипартийной борьбы жена Ленина этим письмом просто передавала чувство беспокойства своего супруга по поводу того, что факт злоупотреблений Ленина стал достоянием партийной общественности.
О Сталине Николаевский услышал от большевика A. C. Енукидзе вскоре после приезда в Баку в сентябре 1911 г. Енукидзе в это время принадлежал к числу примиренцев, то есть тех адептов большевизма, которые искренне стремились к ликвидации партийного раскола. В откровенном разговоре с Николаевским в полуподвальной пивной, собственником которой был социал-демократ, Авель Софронович охарактеризовал Кобу (Сталина) как человека крайне злобного и мстительного, способного не останавливаться перед самыми крайними средствами во фракционной борьбе. «Запомните, – сказал Авель, – очень мстительный, не забывает ничего. Так что будьте осторожны».
Слова эти показались Николаевскому настолько значительными, что весь этот эпизод зеркально запечатлела его память – не только то, что было сказано, но и место, тон, которым проговаривались слова:
«Помню, как сейчас, серьезный тон его ответа на мое недоверчивое замечание: что же, вы считаете, что они способны своих противников «мало-мало резать»? (так тогда писала правая печать о кавказских нравах вообще). «Не шутите, – ответил мне Енукидзе, – действительно способны». Он считал это характерной особенностью перенесения кавказских нравов во внутрипартийную борьбу; особо подчеркивал, что я не должен считать ее отличительной особенностью одних только большевиков, и назвал при этом имя «Петра Кавказского» (Н.В. Рамишвили, в 1918–1921 гг. министр внутренних дел Грузинской Демократической Республики), как меньшевика, который мало чем отличается от Кобы, советовал мне хорошо запомнить об этой особенности местных партийных отношений».
Николаевский, с присущей ему объективностью, отмечал, что в словах Енукидзе «не было элементов предостережения политически-полицейского характера», то есть его собеседник Сталина в провокаторстве не подозревал. К тому же, когда Николаевский приехал в Баку, Сталина там еще не было. Он отбывал ссылку в Вологде и в начале 1912 г. без каких-либо затруднений бежал оттуда. Недолго пробыв в Тифлисе, где ему было весьма неуютно, так как в социал-демократической организации этого города решительно преобладали меньшевики, которые относились к Сталину весьма подозрительно, считая его одним из главных организаторов экспроприации на Эриваньской площади[99], Сталин в марте приехал в Баку, где пробыл до конца месяца. Его приезд был связан прежде всего с арестом Спандаряна, ослабившим местную организацию большевиков. Сталин и должен был залатать возникшую «дыру» и отчитаться перед Лениным о проделанной работе.
Совещания бакинского Руководящего центра проходили раз в две недели по воскресеньям на квартире Гумета Абилова. После очередного заседания к Николаевскому пришел большевик Л.С. Сосновский и сообщил, что только что приехавший в город Сталин просит созвать новое экстренное совещание для доклада. «Моим первым движением, конечно, было ответить отказом, – вспоминал Николаевский. – Не говоря о том, что созывать экстренное собрание «Центра» среди недели, в рабочий день, было делом крайне трудным, я был уверен, что «Центр» не захочет выслушивать и доклада Сталина. Но и доводы Сосновского были серьезными. Он указывал, что «Центр», выступивший в печати с протестом против узкой фракционности поведения большевиков, не должен давать им права упрекать его в том же самом, а систематический отказ выслушивать доклады представителей ЦК ленинской партии давал основание для таких упреков. Для меня эти доводы Сосновского звучали тем более убедительно, что сам Сосновский по настроениям принадлежал тогда к числу тех большевиков-примиренцев, которые оказывали поддержку нашему «Центру» за его «надфракционную» политику[100]. Кончилось тем, что я обещал переговорить с друзьями и сделать попытку убедить их в необходимости встречи со Сталиным».
Как и следовало ожидать, члены «Центра» приняли решение со Сталиным не встречаться, понимая, что он будет всячески оправдывать созыв фракционной Пражской конферении, причем за решение не встречаться со Сталиным высказались даже большевики-примиренцы. Известить об этом Сталина поручили Николаевскому. Поздно вечером 29 марта 1912 г. Борис Иванович встретился с Кобой в присутствии Сосновского. «Хорошо помню первое впечатление, которое на меня произвел мой собеседник, – вспоминал он. – Я пришел без запоздания, но Сталин пришел раньше и занял самую удобную позицию в комнате – в углу, с явным расчетом иметь возможность наблюдать за собеседником, самому оставаясь немного в тени (начинало смеркаться, скоро пришлось зажечь лампу)».
Разговор начался с упреков. Сталин указал, что Николаевский – меньшевик, новый человек в Баку, систематически не позволял Спандаряну отчитаться о конференции. Николаевский ответил, что Спандарян не имел права выступать на Пражской конференции от имени бакинской организации. От ответа на вопрос, какая именно организация выдала Спадаряну мандат, Сталин уклонился. В то же время Сталин удивил, даже поразил меньшевика Николаевского относительной умеренностью своих взглядов. В частности, Сталин сказал, что если бы он был делегатом Пражской конференции, то выступил бы против резолюции, запрещающей соглашения с л