Нечего греха таить, у Николаевского, по всей видимости, была еще одна надежда – продолжить в Европе свои изыскания по истории российского революционного движения. Было понятно, что в России этим можно заниматься, только пойдя на недопустимый для Николаевского компромисс с властью и со своей совестью. Правда, на какое-то сотрудничество с теми, кто оставался в Москве, Николаевский и надеялся, и готов был пойти, причем его мотивы были житейские. Об этом свидетельствовало письмо, отправленное 19 января 1922 г., в день отъезда, Щеголеву. Николаевский писал:
«В Германии я буду, конечно, нуждаться в заработке. Нельзя ли чего-нибудь через Музей революции? Я мог бы великолепно наладить собирание заграничных изданий – новых и старых, мог бы поставить дело обыска эмигрантских архивов и пр. Связей для этого у меня будет достаточно. Но, конечно, нужны деньги. Может ли и захочет ли музей что-нибудь сделать? Затем я продолжу и в Берлине считать себя Вашим сотрудником. Думаю, что обзоры белой литературы будут для вас не лишними»[238].
Конечно, идея составлять обзоры «белой литературы» для советской власти выглядела как предложение о сотрудничестве, даже несколько выходящем за пределы историко-архивной работы. Было понятно, что белоэмигрантская пресса – в целом антисоветская. И сводками Николаевского о том, что пишут белые эмигранты о советской власти, как именно не любят и критикуют ее, в России мог воспользоваться далеко не один Щеголев и Музей революции, а, например, еще и столь не любимые Николаевским карательные органы. Не понимать этого Николаевский не мог.
Из членов ЦК не воспользовался предоставленным правом эмигрировать только непримиримый Федор Андреевич Череванин (Липкин), называвший Ленина «апостолом анархии». Его ожидала страшная судьба. С января 1922 г. он неоднократно подвергался арестам и ссылкам (Рязань, Калуга). В 1930 г. оказался в тюрьме и стал одним из главных подсудимых на судебном процессе по делу Союзного бюро РСДРП (меньшевиков). В апреле 1931 г. коллегией ОГПУ был приговорен к пяти годам заключения, в мае 1935 г. сослан на три года в Акмолинск, а в марте 1938 г. по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР был расстрелян.
Промежуточным пунктом эмигрировавших из России меньшевистских лидеров стала Рига, где они недолгое время ожидали получения германских виз на въезд и пока что выступали на различных русских собраниях. Из Риги Николаевский 4 февраля 1922 г. написал письмо Аксельроду. Прагматический момент проскальзывал и в этом письме. Левый (или левоцентристский) меньшевик Николаевский однозначно напрашивался на приглашение правого меньшевика Аксельрода встретиться и, видимо, рассчитывал на предложение о какой-то работе в качестве помощника Аксельрода. «Вы меня, конечно, не помните, – мы встречались в Петрограде в 1917 г., но не часто и в течение слишком короткого промежутка времени. Тем не менее теперь, выбравшись из России, я не могу, да по правде и не хочу, удерживать себя от желания написать Вам. Вы стали для нас чем-то большим и более близким, чем кто-либо другой из вождей – теоретиков партии, так как каждый из нас считает себя как бы лично знакомым с Вами», – с заметным заискиванием писал Николаевский, прекрасно зная, что далеко не все меньшевики разделяли высказываемую в письме Николаевским позицию по отношению к консервативному Аксельроду. Выражая радость по поводу того, что Аксельрод, как ему стало известно, пишет мемуары, Николаевский откровенно предлагал себя в ассистенты: «Не могу утерпеть, чтобы не высказать Вам свою радость по поводу того, что, как я узнал, Вы пишете свои воспоминания. История революционного движения – мое больное место. Над ней я сейчас много работаю и с нетерпением жду, когда смогу прочесть Вашу работу»[239].
Правда, приглашения приехать для встречи Николаевский от Аксельрода не получил, но, по мнению одного из историков меньшевизма, письмо Николаевского стало для Аксельрода глотком свежего воздуха. «Оно было необычно мажорно и вселяло надежду, что новое, молодое поколение партийцев способно вывести российскую социал-демократию из тупиков, в которые ее завело отступление перед напором и нахрапистостью большевизма, почти уверившего мир, что творит социалистическую революцию»[240]. С этого письма тем не менее началось заочное сотрудничество Николаевского с Аксельродом, увенчавшееся серьезными научными публикациями[241].
Во второй половине февраля 1922 г. Николаевский обосновался в Берлине, избрав в качестве своей резиденции сравнительно новый, построенный в основном в конце XIX – начале XX в. зеленый и неплохо благоустроенный район Фриденау, где он снял небольшую комнату у семейства Штайнмюллер. В одном из писем из Берлина в Нью-Йорк, 25 февраля, сообщалось: «На днях сюда прибыли Николаевский, Дан и его жена Лидия Осиповна»[242]. Так Борис Иванович оказался в Германии, в то время, по словам писателя Романа Гуля, «нищей, аккуратно-обтрепанной, полуголодной»[243].
Вместе с A.A. Юговым в сентябре 1922 г. Николаевский был включен в состав Заграничной делегации РСДРП (меньшевиков)[244], стал постоянным автором «Социалистического вестника», превращенного с октября 1922 г. из органа Заграничной делегации в центральный орган меньшевистской партии. Вскоре Николаевский, обладавший журналистской хваткой, мастерски владевший пером, стал членом редколлегии журнала (в последние годы существования «Социалистического вестника» Николаевский фактически был его главным редактором).
Борис Иванович участвовал в не очень лицеприятной переписке Загранделегации меньшевиков с внутренним (оставшимся в России) ЦК меньшевистской партии. Получилось, что за границей оказались наиболее видные партийные руководители, претендовавшие на право определять политический курс оставшегося в Советской России второго партийного эшелона, испытывавшего на себе тяжесть репрессий властей. Не случайно Г.Д. Кучин (Оранский), в прошлом боевой армейский офицер, стоявший на правом фланге меньшевизма, в октябре 1922 г. упрекал в своем письме Загранделегацию в «самодовольстве» и в том, что задача «сохранить резервы партии» является признаком распада[245].
Конечно, с точки зрения тех, кто в Советской России подвергал свою жизнь непосредственной опасности и риску быть арестованным и даже убитым, эмиграция в Европе была пределом спокойствия и конформизма. Конфликты между эмигрантскими политиками и работавшими внутри Советской России «черными лошадками» происходили постоянно. В то же время именно эмигрантское руководство меньшевиков представляло партию мировой общественности, осведомляя ее о том, что в действительности происходит в Советской России. Осев в Европе и издавая там свой орган, меньшевики получили возможность влиять на общественное мнение прежде всего европейских социал-демократических партий, которые здесь были достаточно сильны и пользовались авторитетом в левых политических кругах. В конце концов только это могло, как тогда казалось, обеспечить физическое выживание в России остатков оппозиционных социалистических партий.
Толстые журналы. Контакты с Горьким
Уже вскоре после приезда в Берлин Николаевский стал сотрудничать в издававшемся эмигрантским издательством И.П. Ладыжникова критико-библиографическом журнале «Новая русская книга», который редактировался профессором Александром Семеновичем Ященко (1877–1934) – правоведом, философом, библиографом, человеком большой эрудиции и разнообразных интересов, общение с которым было полезно для Николаевского, а Ященко быстро увидел в нем высококвалифицированного специалиста.
Ященко в 1919 г. был включен в состав советской делегации, выехавшей на переговоры в Берлин, в качестве эксперта по международному праву. Не разделяя позиций большевиков, он отказался возвратиться с делегацией в Советскую Россию и стал одним из первых невозвращенцев. В 1921 г. он начал издавать журнал «Русская книга», в 1922 г. преобразованный в «Новую русскую книгу». Цель журнала состояла в том, чтобы собирать и делать общественным достоянием сведения о внутрироссийской и русской заграничной издательской и литературной деятельности, создавая своего рода информационный канал, соединявший воедино русскую печать зарубежья и отечества. С осени 1924 г., назначенный ординарным профессором юридического факультета университета в Каунасе, он покинул Берлин, но продолжал поддерживать связь с российскими эмигрантами в Германии, включая Николаевского. В журнале Ященко охотно сотрудничали такие видные представители русской художественной культуры, как М. Горький, А.Н. Толстой, К.И. Чуковский, И.Г. Эренбург, М.И. Цветаева и др.
Первым выступлением Николаевского в «Новой русской книге» была рецензия на книгу генерала А.И. Спиридовича, который попытался продебютировать в качестве историка большевизма[246]. Рецензия носила по существу своему издевательский характер[247]. Николаевский продемонстрировал жгучий сарказм, непримиримость к авторским амбициям бывшего жандармского генерала, которого, понятным образом, презирал за его прошлую деятельность. Показательным было начало рецензии: «На литературном горизонте появился старый, хотя и не по литературе знакомец: бывший жандармский генерал А.И. Спиридович. Он читает публичные лекции, он издал толстую книгу – «историческое исследование», он всячески напоминает о своем существовании». Далее шла уничтожающая характеристика этой книги, автор которой, по словам рецензента, пытается изложить, но не в состоянии объяснить факты, а обобщения списывает у других. Материалов, основанных на личных впечатлениях и воспоминаниях, которые могли бы представить интерес, в книге нет. Спиридович, впрочем, широко пользуется одной группой неизданных источников, насмехался Николаевский, – циркулярами Департамента полиции, но и их использует односторонне, никогда не проверяя фактов, цитируя циркуляры со всеми присущими им ошибками. С литературой вопроса Спиридович не знаком и поэтому проявляет невежество, несмотря на «чехарду фактов». Из анализа делался вывод: «Историческая работа бывает полезна, когда она дает верную или хотя бы любопытную общую оценку трактуемого вопроса и ясную, фактически точную его картину или когда она удовлетворяет хотя бы одному из указанных требований. Работа г. Спиридовича ни одному из этих требований не удовлетворяет».