о угасал от туберкулеза горла, несмотря на самые интенсивные усилия друзей и коллег, их попытки оказать ему помощь, используя новейшие методы лечения, привлечение известных специалистов и курортные процедуры.
Интонация писем была примирительной по отношению к внутреннему Бюро. В частности, Бюро подвергло жесткой критике «Социалистический вестник», пишущий только о «красном терроре», будто нет других тем. Николаевский признавал, что тематика большевистского террора подчас доминирует, оттесняя другие вопросы. Касаясь разногласий между Загранделегацией и Бюро по поводу сотрудничества с правыми социал-демократами, стоявшими вне меньшевистской партии (меньшевики в России, особенно Г.Д. Кучин, настаивали на необходимости такого сотрудничества, в то время как Загранделегация занимала более осторожную позицию), Николаевский писал 16 мая 1922 г.: «Но зачем, друзья мои, форма ультиматума? Ведь трения, кажется, начали сглаживаться». А в личном письме тому же непримиримому и нервному Кучину, отправленном в конце ноября – начале декабря 1922 г., он уговаривал адресата положить конец старым спорам и конфликтам[297].
Конфликты, однако, продолжались; даже искусственно нагнетались. Члены внутреннего Бюро жаловались 28 ноября 1921 г., что Николаевский и другие «пытаются поставить нас на место», упрекают в «антизаграничных» настроениях[298], хотя ничего подобного по письмам Николаевского проследить не удается, тем более что у Николаевского была и личная цель, которую он ставил, беря на себя труд корреспондента, и из-за которой важно было сохранить с российскими участниками переписки хорошие отношения. Почти в каждом письме он обращался к группам адресатов или к отдельным из них с просьбами подготовки документальных сборников, в частности о судебных процессах над меньшевиками в Киеве и Ростове-на-Дону, и с воспоминаниями о важнейших событиях партийной истории. «Как обстоит дело с писанием воспоминаний? – спрашивал Николаевский в одном из писем. – …Кто взялся за это и о чем думает писать, необходимо знать, чтобы не дать сопредельных тем кому-нибудь здесь». Персонально Борис Иванович обращался с просьбой написать мемуары к Кучину и видному деятелю еврейской социал-демократической организации Бунд М.И. Гольдману (Либеру).
Постепенно политические вопросы в его письмах были отодвинуты на второй план. Основное место заняли технические и организационные дела. Видно было, что речь все чаще шла не о политической деятельности, а об элементарном выживании внутренней организации меньшевиков, которое приближалось к концу. Внутреннее Бюро стремилось к установлению контакта с другими левыми подпольными силами, все еще существовавшими в России. Заграничная делегация упорно навязывала курс на полную организационную и идейную самостоятельность. Николаевский в основном подчинялся такого рода директивам, но в то же время все более отчетливо понимал, что сектантско-марксистский курс обрекает его группу на изоляцию и отмирание. Несколько раз он сознательно нарушал партийные директивы, устанавливая политические и иные контакты с эмигрантами иной ориентации, прежде всего с эсерами.
Это проявилось, например, в 1930 г., когда он выступил с приветствием на юбилее журнала «Современные записки», который с 1920 г. выпускали в Париже эсеры М.В. Вишняк, А.И. Гуковский, В.В. Руднев и И.И. Фондаминский-Бунаков. Название «Современные записки» должно было напоминать читателям о двух русских журналах XIX в. – «Современнике» и «Отечественных записках». Несмотря на то что журнал был организован членами одной партии, он имел широкую демократическую программу. В нем печатались авторы различных партийных и политических направлений, всех объединяло признание Февральской революции и отрицание Октябрьского переворота. В журнале были различные отделы: исторический, экономический, политический, критико-библиографический, но главное место занимал литературный. В нем печатались как произведения известных авторов (И.А. Бунина, Б.К. Зайцева, Д.С. Мережковского, З.Н. Гиппиус), так и начинающих (H.H. Берберовой, В.В. Набокова, Г.И. Газданова и др.)[299].
Правда, считая «Современные записки» беспартийным журналом, его редакторы, по откровенному признанию одного из них – М.В. Вишняка, стремились проводить «в общем виде свое», то есть эсеровское, мировоззрение. Меньшевики же «Современные записки» игнорировали, на сотрудничество с этим журналом наложено было табу, хотя положительно оценивались его художественный и исторический отделы. Меньшевистские деятели в то же время остро критиковали «Современные записки» за «терпимость» к правым течениям[300].
Николаевский, строго говоря, запрета на сотрудничество не нарушил, ибо ни одного материала до 1938 г. в «Современных записках» не поместил. Да и сотрудничество в последние годы существования журнала было незначительным. Однако сам факт приветствия Николаевским «Современных записок» вызвал бурю негодования в рядах «твердокаменных» меньшевиков. Пять членов Заграничной делегации (Дан, Югов, Гуревич, Юдин, Шварц) выступили с грозным по форме и бессильным по существу заявлением, в котором предупреждали остальных членов Загранделегации: «Мы сделаем все… для спасения русской социал-демократии от политической деморализации и сотрудничества с силами контрреволюции и реставрации и т. д.».
Николаевский не ответил на это заявление, но через два года его поведение вызвало новую бурю протестов. Дело в том, что известный меньшевик B.C. Войтинский, ставший в эмиграции видным экономистом и публиковавший многочисленные труды, председательствовал в Берлине на лекции прибывшего из Парижа А.Ф. Керенского. Имея в виду отрицательное отношение меньшевиков к бывшему премьеру Временного правительства, поведение Войтинского было вызывающим. Оно было особенно очевидно всем тем, кто знал о крайне критическом, почти презрительном отношении Войтинского к руководителю меньшевистской Загранделегации Федору Дану. Последнего Войтинский по его частой сокращенной подписи под статьями: «Ф. Д.» – именовал «форменный дурак»[301].
К деятельности меньшевистской организации за рубежом Войтинский в целом относился с иронией. В июне 1923 г. он писал И.Г. Церетели в Париж: «У нас, в меньшевистских кругах, последние недели ознаменовались оживлением. Вырабатывали платформу! Вышла, впрочем, не «платформа», а целый небоскреб – длиной с хорошую брошюру. Бесконечная цепь оговорок и оговорочек к оговоркам и замечаний к оговорочкам»[302]. Взгляды Николаевского были близки к позиции Войтинского, хотя и высказывались обычно значительно более сдержанно и осторожно. Вопрос о поведении Войтинского дебатировался на заседании Загранделегации. Николаевский, который вместе с Абрамовичем и Далиным входил в центристскую группу этого органа, отказался осудить крамолу Войтинского, фактически поддержав «правое» течение в меньшевистской эмиграции, смотревшее на преследования Войтинского как на «фракционную расправу над тем течением в партии, к которому мы принадлежим»[303].
С не меньшим рвением в Загранделегации и на страницах «Социалистического вестника» обсуждались взаимоотношения с теми меньшевистскими деятелями, которые в эмиграции не желали присоединяться к официальной партии. Позиции таких неприсоединившихся стали несколько укрепляться, после того как в 1925 г. из России удалось вырваться А.Н. Потресову, непримиримо относившемуся к большевистской власти. В начале 1925 г. Политбюро ЦК РКП(б) разрешило Потресову выехать за границу для лечения в обмен на предоставление Институту Ленина имевшихся у Потресова ленинских документов. Александр Николаевич поселился в Берлине. За предоставленные им ленинские письма Потресов получил возможность публикации части своего архива в Госиздате России.
Узнав об этом, Николаевский сразу же связался с одним из основателей группы «Освобождение труда» и предложил ему свою помощь. Советское правительство дало согласие на совместную работу Потресова и Николаевского, ибо сознавало, что тяжелобольной Потресов в одиночку с подготовкой документального тома не справится. Так появился на свет сборник «Социал-демократическое движение в России», изданный Потресовым и Николаевским, с подробными примечаниями последнего[304].
Все годы эмиграции, живя сначала в Берлине, а затем в Париже, Потресов был прикован развивающейся болезнью к постели. Несмотря на это, он продолжал работать. Осенью 1927 г. вышла его книга «В плену у иллюзий», в которой критически анализировалась послеоктябрьская политика РСДРП. Октябрьскую революцию он называл реакционным переворотом, а власть большевиков – «деспотией олигархической клики», нового эксплуататорского класса. Потресов призывал все демократические силы к объединению против большевистского правления, предсказывал возможность разочарования рабочего класса в идеях социализма. Он стал сотрудничать в журнале «День» Керенского. С 1931 г. Потресов выпускал собственный журнал «Записки социал-демократа». Умер в Париже 11 июля 1934 г. после тяжелой операции. Его тело было кремировано, прах захоронен на кладбище Пер-Лашез.
Николаевский намеревался издать обширную переписку Потресова с Мартовым. Однако Лидия Дан предложила Потресову свою помощь и таким образом отстранила Николаевского от этого проекта. Из обширной переписки Мартова с Потресовым, охватывающей период с 1898 по 1913 г., к середине 20-х гг. были целы 188 писем, которые готовились в 1926–1927 гг. к печати Лидией Дан, но изданы так и не были. Оригиналы писем оказались утрачены – уцелел только один экземпляр сделанных на пишущей машинке копий всех этих писем, который позже вдова Потресова – Е.Н. Потресова – передала Николаевскому. Они хранятся в его документальной коллекции и опубликованы только частично.