Левое большинство Заграничной делегации неодобрительно оценило сотрудничество Николаевского с Потресовым, который относился к Дану и другим левым деятелям меньшевизма с почти откровенным презрением. Но так как речь шла не о чисто политической акции, а о научной работе, от прямого вмешательства во взаимоотношения Потресова и Николаевского Федор Дан и его сторонники отказались. Когда же появились «Записки социал-демократа», Загранделегация предостерегла примыкавших к ней меньшевиков от участия в этом «крамольном» издании. Тем не менее меньшевистский эмигрант Г.О. Биншток опубликовал в журнале Потресова под псевдонимом Г. Осипов свою статью. Псевдоним этот использовался и раньше; авторство Бинштока стало известно в эмигрантских кругах. На заседании Загранделегации Дан поставил вопрос об исключении Бинштока из партии. Возникли острые споры. Против высказались правые М.С. Каммермахер (Кефали) и Г.Я. Аронсон. Их поддержал Николаевский. Делегация приняла формально безликое постановление, указывающее, что «участие членов партии во внепартийных предприятиях… ставит их вне рядов партии». Вслед за этим Бинштоку вынесли «строгое осуждение». При голосовании по пункту об исключении из партии правые воздержались, а защищавший в прениях Бинштока Николаевский проголосовал за исключение[305].
Установление в СССР единоличной власти Сталина, кровавая коллективизация сельского хозяйства, перекачивание средств в сверхиндустриализацию путем развития в основном тяжелой, прежде всего военной, промышленности, а вместе с тем новые явления в мировой экономике и политике, связанные с Великой депрессией 1929–1933 гг., требовали выработки новой меньшевистской платформы. Николаевский вместе с Абрамовичем, Далиным, Аронсоном, Кефали и Гарви высказались за таковую. Дан же всячески противился изменению ориентации. Дальнейшие споры по этому вопросу происходили уже после прихода к власти в Германии национал-социалистов, когда меньшевистская эмиграция оказалась вынужденной перенести центр своей деятельности из Берлина в Париж.
В то же время Николаевский был решительно настроен против группы независимых правых социал-демократов, которые в 1922 г. во главе с С.О. Португейсом (Ст. Ивановичем) начали издавать журнал «Заря». Через два с лишним десятилетия в некрологе, посвященном памяти этого талантливого публициста и непримиримого борца против большевистской диктатуры, Борис Иванович откровенно писал:
«Автор этих строк был в свое время решительным противником этого журнала, с тех пор много воды утекло, много старых оценок не выдержало критики временем, – но и теперь статьи «Зари» ему не кажутся более убедительными; С.О. [Португейс] несомненно был прав в целом ряде своих критических замечаний; в частности, он был прав в указаниях на наивную утопичность надежд на эволюцию [советской] власти к демократии. Но характер действительной эволюции большевизма он тогда так же плохо понимал, как плохо его понимали и его противники из лагеря официального марксизма»[306].
Политические оценки, постепенно перераставшие в исторические квалификации, изобиловали в переписке Бориса Ивановича. В личных письмах он мог быть более откровенен, нежели в печатных выступлениях, а его иногда нелицеприятные размышления создавали фундамент для оценок прошлого, бесспорно окрашенных политикой, но отнюдь не являвшихся «политикой, обращенной в прошлое». В сохранившихся письмах давалась отрицательная характеристика Ф.И. Дана, значительно более острая, нежели та, которая формулировалась на заседаниях Загранделегации. В частности, подробно рассматривалось, как готовилась к печати статья Дана, посвященная 75-летию К. Каутского. Николаевский критиковал глубоко ошибочные, по его мнению, положения Дана, особенно четко выраженные в этой статье по поводу того, что большевизм – не реакция в полном смысле слова, а «революционный деспотизм», что пролетариат не должен выступать против большевистского режима, так как существует серьезная опасность, что в результате падения большевизма к власти в СССР придут подлинно реакционные силы[307]. В письмах, прежде всего к Церетели, была показана спекулятивность построений Дана, его левый догматизм, непонимание того, что в СССР происходит становление террористической однопартийной диктатуры, которая, несмотря на марксистскую лакировку, на деле носит реакционный характер. «Он становится в гордую позу человека, не останавливающегося перед разрывом с людьми, кот[орых] он ценит и любит, если того требует выдержанная чистота его убеждений», – писал Николаевский.
В целом Николаевский все более разочаровывался в деятельности Заграничной делегации, в мелочных счетах и расчетах, характерных не только для Дана, но и для других ее членов. Он приходил к выводу, что «склока в эмиграции – вещь неизбежная. Уничтожить личные счеты, конфликты, подсиживания и пр., – не говорю уже о более серьезных трениях по полит[ическим] и такт[ическим] вопросам, – при жизни под стеклянным колпаком эмигр[ационного] кружка вещь невозможная… Кто с волками живет и сердится на них за то, что сам по-волчьи воет, всегда труднее уживается в стае»[308].
Издательские дела. «Социалистический вестник»
Из-за в целом бессмысленной политической деятельности меньшевистского руководства Николаевский начал отдаляться от него, хотя не порывал сложившихся контактов. Наш герой все более погружался в атмосферу эмигрантского Берлина, который в начале 20-х годов стал ведущим культурно-интеллектуальным центром русского зарубежья и одновременно политическим центром левой части эмиграции, тогда как в политическую «столицу» несоциалистического сегмента беженцев из России все более превращался Париж. Борис Иванович регулярно посещал мероприятия учрежденного в конце 1921 г. в Берлине «Дома искусств». Собственно говоря, «дома» как такового не было, а все, что проводилось от его имени, устраивалось в кафе «Ландграф» на Курфюрстенштрассе, 75, а потом на Ноллендорфплац, в кафе «Леон». Здесь проводились еженедельные вечера, писатели читали свои новые произведения, устраивались концерты и спектакли. Иногда организовывались и лекции, однако совет дома во главе с Н.И. Минским внимательно следил за тем, чтобы в них соблюдался провозглашенный учредителями принцип аполитичности.
Конечно, берлинский русский «Дом искусств» никак не мог сравниться с тем образцом, которому его учредители пытались подражать, – с петроградским Домом искусств, созданным по инициативе М. Горького в ноябре 1919 г. То заведение занимало огромное здание, целый квартал – дом Елисеева на Мойке. Но, несмотря на несравненно меньшие масштабы, берлинское сообщество российских интеллектуалов и деятелей литературы и искусства было весьма внушительным. Посещая его собрания – концерты, театральные постановки, выступления литераторов, – Борис Иванович не только отдыхал душой, но и черпал вдохновение для новых исследований. Великолепный, отточенный и изящный русский язык выступавших позволял ему совершенствовать свой неповторимый, но очень простой стиль научного повествования.
Интеллектуальному развитию русского Берлина (и идейно-политическим проявлениям левой его части) способствовало то, что именно здесь в самом начале 20-х годов действовало издательство Зиновия Исаевича Гржебина, которое было связано с российским Госиздатом. Издательский дом З.И. Гржебина начал работать в Петрограде в 1919 г. В конце 1920 г. он перенес свою деятельность сначала в Стокгольм, а затем в Берлин, где уже в 1921 г. выпустил 30 наименований книг. Гржебин заключил с советскими властями договор на поставку значительной части тиража выпущенных им изданий. Но очень скоро между партнерами возникли недоразумения, Госиздат не переводил положенных сумм, невзирая на неоднократные обращения М. Горького и даже обсуждение этого вопроса Совнаркомом. Гржебина необоснованно обвинили в жульничестве. Огромное количество прекрасно изданных книг осталось на складе, не найдя широкого сбыта и в эмигрантской среде, так как они были напечатаны по новой орфографии, которую в правой части эмиграции не признавали.
В крайне стесненных условиях Гржебин пытался продолжать работу. В 1922–1923 гг. издательство выпустило 225 книг. Николаевский сразу по приезде в Берлин стал консультантом издательства по вопросам исторической литературы, за что получал небольшие гонорары. Однако в 1923 г. издательство разорилось – не без участия тайной большевистской агентуры, которая выполняла волю советских хозяев, недовольных тем, что в Берлине выходят значительными тиражами книги антисоветски настроенных эмигрантов. Гржебин переехал в Париж, где попытался возобновить издательскую деятельность, но развернуть ее так и не смог. Тем не менее тот стимул, который был дан издательством Гржебина интеллектуальному развитию берлинской ветви эмиграции, сохранял свою инерцию и в последующие годы.
Сходную роль применительно к меньшевистской части эмигрантов играл «Социалистический вестник», который с самого начала рассматривался не как чисто политический. Правда, в 1922 г. стремившаяся к примирению с советской властью и к возвращению на родину часть эмигрантов (так называемые сменовеховцы) начала в Берлине издание своей газеты «Накануне» (ее литературно-художественный отдел вел А.Н. Толстой), но значительным влиянием эта газета не пользовалась и в 1924 г. прекратила существование. Николаевский стал публиковаться в «Социалистическом вестнике» в 1923 г. Первые его материалы появлялись без подписи. В дальнейшем в качестве подписи фигурировали подлинные имя и фамилия, сокращение Б. Н-ский, инициалы H., Б. H., псевдонимы Андреев, Б. Андреев, вымышленные инициалы I, X и др. Одна из первых статей была посвящена памяти скончавшегося Ю.О. Мартова (это была даже не статья, а краткая биографическая справка, намечавшая основные жизненные вехи). Другая – 25-летию I съезда РСДРП (здесь наибольший интерес представляли указания об организациях и лицах, участвовавших в съезде)