[321]. Главная констатация была сформулирована уже в первых строках статьи, стилизованной под нелегально полученную корреспонденцию: «У нас уже давно установился законченно личный режим. Один человек подбирает состав руководящих учреждений партии и советов; он один принимает ответственные решения. Фактически им единолично определяются основные линии всей политики страны. Подобной полноты единодержавия не было в России даже в те времена, когда ею управляли люди, носившие титул самодержцев». Далее следовал подробный анализ того, как со времени преодоления оппозиций Сталин из показного демократа, пользовавшегося даже в партийных кругах репутацией «своего человека», пусть циничного, наглого и грубого, превратился в недоступного «генерала», непроницаемой стеной отгородившегося не только от массы партийцев, но и от партийного чиновничества средней руки.
Из текста видно, что Николаевский пользовался информацией весьма осведомленных лиц, которым удавалось побывать в «святыне» власти – личном секретариате или даже кабинете генерального секретаря. Об этом свидетельствуют следующие строки: «Посторонних он принимает не больше 2–3 в день. Немудрено, что каждая такая аудиенция становится «событием»… Человек, которому назначено свидание, должен явиться точно в указанный ему час. К вошедшему бесшумно приближается дежурный секретарь, – и после нескольких слов проводит его к той двери, в которую он должен войти. Ждать почти никогда не приходится. Машина налажена, – и только редко-редко какая-либо конференция затянется дольше, чем ей предопределено. И служащие – ныне вышколенные, вымуштрованные… Здесь не играют в демократизм потрепанных пиджаков, – и не стремятся подчеркнуть свою власть над посетителями». Такого рода бытовые подробности достаточно ярко оттеняли способ принятия решений, который определял фактическое превращение Сталина в единовластного правителя огромной страны, действительно произошедшее на рубеже 20–30-х годов.
Материал о формировании и функционировании диктаторской власти в СССР оттеняла информативная и в то же время печальная публикация Николаевского «К юбилею М. Горького»[322]. Написанная, как и другие, в форме письма из Москвы (от 14 сентября 1932 г.), подписанная инициалом X., она рассказывала о той московской свистопляске, которая сопровождала приближающееся чествование в сентябре 1932 г. 40-летия литературной деятельности писателя, который был в юности для Николаевского образцом и с которым он плодотворно сотрудничал и сразу после революции в России, и в первые годы эмиграции. В статье речь шла о надеждах, которые возлагались на возвращение Горького в СССР. Многие считали, что писатель будет играть ту самую роль, которая была ему присуща перед выездом за рубеж, – заступника за интеллигенцию и посредника между нею и властью. Впрочем, автор статьи вынужден был выразить свое глубочайшее разочарование поведением писателя, изменившего, когда он вернулся на сталинские хлеба, всему тому, чему он ранее поклонялся. «Так получилось положение, при котором кандидат на роль заступника за интеллигенцию превратился в защитника самых жестоких методов расправы с этой интеллигенцией, – в автора бесчисленных статей на тему о том, что «если враг не сдается, то его уничтожают».
В публикации подчеркивалось, что чем глубже было падение Горького, тем выше поднимались его акции в глазах руководителей Советского государства. Здесь опять проявлялось знакомство Николаевского с деталями, которые можно было почерпнуть только у непосредственных свидетелей и участников событий. Речь шла об огромном особняке Рябушинских, подаренном Горькому советским правительством, об особых функциях, возложенных на писателя в этом особняке. «Вечеринки в доме Горького – это специально подготовляемые встречи сановников и особенно чекистов из литературного отдела с подлежащими приручению писателями, артистами и художниками. Столы ломятся от вин и съестного, а затем завязываются нужные знакомства. Ведутся нужные беседы». Статья завершалась рассказом о зарождающемся культе Горького, о лести, на которую он оказался весьма податлив. «Незавидный юбилей» – таковы были последние слова этой горькой статьи о Горьком.
В «Социалистическом вестнике» регулярно публиковалась рубрика «По России», состоявшая из материалов разного объема, как подписанных псевдонимами или инициалами, так и без подписи. Безусловно, часть этих текстов принадлежала перу Николаевского. В частности, и по стилю, и по подписи можно предположить, что аналитическая статья «Финансовые затруднения», подписанная инициалом «Б.», была написана именно им[323]. Для подготовки такого рода публикаций необходимы были не только материалы, появлявшиеся в советской печати, но и живые впечатления очевидцев. Николаевский не пренебрегал ни одной возможностью встретиться с людьми, по тем или иным причинам приехавшими из России, получить сведения о внутреннем положении в стране, услышать их оценку из первых рук.
Среди людей, с которыми он общался, были новые эмигранты, а также лица, приезжавшие в германскую столицу по своим делам, в командировки и т. п. Особенно его интересовали встречи с деятелями науки, литературы и искусства, которые в 20-х годах еще имели возможность без особых хлопот посещать зарубежные страны и быть там более или менее откровенными. Р. Гуль рассказывал, что Николаевский относился к информации из СССР как к «золотому кладу» и часто сводил его с интересными людьми. Особенно выделялся при этом писатель К.А. Федин, который в СССР начинал писать в духе сталинизма, но за границей нередко позволял себе слегка расслабиться не только в развлечениях, но и в довольно крамольных оценках, подкрепленных фактами. Рассказывая об этом, Гуль отмечал, что Николаевский при встречах с Фединым «был так тюремно-подпольно конспиративен, что ему можно было все рассказать: нигде не проговорится, не оговорится, не оступится»[324].
Федин, приезжавший в Берлин несколько раз в конце 20-х – начале 30-х годов, делился не только политическими новостями и их оценками, не только наблюдениями за жизнью и бытом московской интеллигенции. Он рассказывал эпизоды, происшедшие с людьми, которых Николаевский хорошо знал. От писателя Борис Иванович услышал об очередной выходке Рязанова, которого никак не могла приручить сталинская камарилья. По словам Федина, Рязанов приехал в Ленинград для выступления по вопросам истории марксизма. В большой зал собрали почти тысячу человек. Выйдя на трибуну, Рязанов обратился к сидевшему в президиуме советскому историку М.Н. Покровскому: «Это всё историки и всё марксисты?» Когда Покровский ответил утвердительно, Рязанов сказал: «В таком случае я доклад читать не буду» и ушел из зала. «Николаевский… хохотал чуть не до слез. «Да, да, это он, это на него очень похоже!»[325]
Некоторые рассказы Федина звучали анекдотами. Он как-то поведал, например, что нарком просвещения Луначарский пришел к Сталину с жалобой на то, что его третируют. Вождь долго молчал, презрительно смотрел на наркома, а затем произнес: «Тэбя большэ нэт!»; и в тот же день якобы был подписан приказ о смещении Луначарского[326]. Николаевский, безусловно, верил не всем подобным сплетням, но они создавали для него вполне реальный фон советской жизни.
Когда в 1929 г. в Берлин приехал видный российский историк Е.В. Тарле, он тотчас встретился с Николаевским, которого знал не только по публикациям, но и по личным встречам в редакции журнала «Былое» десятью годами ранее[327]. Теперь возобновившийся контакт был полезен обоим – Борис Иванович мог предоставить в распоряжение московского гостя свою документальную коллекцию и дать компетентные советы касательно работы в берлинских архивах и библиотеках. Евгений Викторович, в свою очередь еще далеко не полностью перешедший на советские позиции, не вполне разделявший марксистскую методологию и испытывавший на родине подозрительное к себе отношение, мог поделиться своими наблюдениями касательно положения в академической среде, все более усиливавшегося на нее идеологического давления, рассказать о взглядах и настроениях московских историков.
Николаевский помнил, что к Октябрьскому перевороту 1917 г. Тарле отнесся настороженно. Как раз в дни «красного террора» 1918 г. он опубликовал в издательстве журнала «Былое» книгу «Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции (воспоминания современников и документы)», явно имевшую политический подтекст. В 1930 г. Тарле будет арестован по сфабрикованному ОГПУ «Академическому делу» (или делу академика С.Ф. Платонова). Всего по этому делу арестовали тогда 115 человек, в основном историков и других гуманитариев, которые обвинялись в заговоре с целью свержения советской власти (Тарле в новом контрреволюционном правительстве предназначался якобы пост министра иностранных дел; по приговору суда он был сослан в Алма-Ату)[328].
Статей с политическими оценками российской действительности Николаевский в «Социалистическом вестнике» в 20-х годах публиковал все меньше и меньше. Это было связано с тем, что между ним и Даном, являвшимся фактическим руководителем журнала после смерти Мартова, постепенно назревали разногласия в оценке НЭПа и перспектив развития российской экономики в целом. Если Николаевский, разумеется, с оговорками, но все же одобрял НЭП, считая, что эта политика благоприятствует развитию крестьянского хозяйства и может способствовать возрождению экономики в целом, то Дана, как фанатичного и догматичного меньшевика, проблемы возрождения аграрной сферы не очень интересовали. Он почти исключительное внимание обращал на рабочий вопрос и идеологическо-политические проблемы большевистской диктатуры. Тем не менее, отдавая Дану должное как одному из крупнейших российских социал-демократов, Николаевский посвятил одну из статей, небольшую по объему и чисто фактологическую по содержанию, его политическому пути