«Социалистический вестник» удавалось переправлять в Россию по нелегальным каналам, причем, по мнению С. Волина, «не было ни одного случая провала»[330]. Это не вполне соответствует действительности. За журналом, а следовательно, и за деятельностью его сотрудников тщательно следила агентура советских спецслужб. Журнал доставляли в ЦК РКП(б) и в личный секретариат Сталина, причем генсек его внимательно просматривал. Комплект «Социалистического вестника» сохранился с пометами Сталина в его личной библиотеке. Н.В. Вольский (Валентинов), до 1928 г. являвшийся редактором «Торгово-промышленной газеты» (органа Высшего совета народного хозяйства СССР), а затем эмигрировавший, сообщал, что «Социалистический вестник» «читали не только члены Политбюро, ЦК и ЦКК, но и весьма широкий круг ответственных работников-коммунистов (и даже не коммунистов) всех учреждений»[331].
Вряд ли на основании сказанного будет правильным полагать, что профессиональная работа историка-политолога Николаевского теперь полностью оттеснила политическую деятельность, хотя такое представление вполне могло сложиться на основе того, что археографические изыскания, публикации и исторические исследования постепенно стали занимать его основное время и внимание. Тем не менее Борис Иванович был бесспорно пристрастен, уделяя основное внимание истории социалистического движения. Но где, когда, при каком режиме историческая наука полностью стояла вне политики? Другой вопрос, что при авторитарных режимах и тем более в условиях тоталитарных систем историк, чтобы выжить, должен следовать официальным догматическим стандартам. Николаевский же, живущий при относительной демократии, имел возможность строить свои исследования более или менее объективно, оставаясь, однако, под неизбежным воздействием своих социально-политических убеждений и пристрастий.
Важной заслугой Николаевского являлось то, что он стремился осветить факты такими, какими они были в действительности, не прибегая ни к приукрашиванию, ни к очернению. Он с полным основанием считал, что факты должны говорить сами за себя, что для демократической социалистической политики (а он многократно именовал себя демократическим социалистом) исторические уроки полезны только в том случае, если они отражают реальную действительность. Он полагал, что индивидуальное и типичное не являются противоположными категориями, что они теснейшим образом между собой связаны. Поэтому и общие свои выводы он стремился строить на основе максимального числа существенных фактов социальной действительности.
Собирание архивов
Мемуаристика была важной, но не главной сферой интересов Николаевского. Его подлинной любовью было архивное дело, и он почувствовал себя глубоко удовлетворенным, когда социалисты-эмигранты предложили ему взять под свое попечение Русский социал-демократический архив, который первоначально был скомплектован примерно за 15 лет до этого представителем древней грузинской аристократической фамилии князем Давидом Иосифовичем Бебутовым (Бебуташвили), членом партии кадетов, любителем истории. Им же в 1911 г. была также основана берлинская русская библиотека. Архив располагался теперь в здании Правления Социал-демократической партии Германии и находился в весьма неупорядоченном состоянии. За архивом присматривал студент-медик Г.М. Вяземский (Вязьменский), но ни дальнейшая комплектация архива, ни его систематизирование не проводились. Впрочем, поначалу само слово «архив» было сильным преувеличением, ибо все наиболее ценные материалы умещались в одном шкафу[332].
Взяв архив в свои руки, Николаевский быстро превратил его в авторитетное научное учреждение, документация которого сохранялась, обрабатывалась и обогащалась благодаря его неустанным заботам. Сам Николаевский, человек весьма скромный, позднее вспоминал, что к началу 30-х годов архив, увеличившись во много раз, стал «самым обширным хранилищем соответствующих материалов вне СССР»[333].
Подчас новые документы в архив попадали случайно, но за этими «случаями» всегда скрывалась внутренняя закономерность – неустанный поиск, постоянная настороженность, ожидание в любой момент увидеть или найти что-то новое и важное. Один из таких случаев и произошел в редакции журнала «Новая русская книга». Еще в 1922 или 1923 г. в Берлин приезжал Бебутов, который хотел забрать назад оставленные им материалы, чтобы перевезти их в Грузию, ставшую советской республикой. Николаевский отверг это требование. Была образована независимая экспертная комиссия, которая установила, что материалы, на которые может претендовать Бебутов, составляют лишь малую часть фонда. В результате Правление СДПГ отклонило требование Бебутова. Ему разрешили забрать только личный архив, но от этого он отказался и оставил свой архив, в том числе рукописи его собственных воспоминаний и мемуаров его родных, в Берлине[334].
В 1924 г. у Бориса Ивановича появилась новая и, как он полагал, весьма ответственная работа. Еще при жизни Ленина с Николаевским связался сотрудник созданного в марте 1923 г. Института В.И. Ленина – Николай Семенович Ангарский. Последний был отправлен в Берлин по внешнеторговым делам и для розыска документов, потенциально интересных для института. Не исключено, что Ангарский связывался с Николаевским по поручению Каменева, входившего вместе со Сталиным и Зиновьевым в «триумвират», в руках которого находилась реальная власть в стране[335]. Ангарский обсуждал с Николаевским ленинские документы, в которых институт был крайне заинтересован. Однако эти переговоры к практическим результатам в тот период не привели. Вслед за Ангарским во время зарубежной поездки на контакт с Николаевским пошел его старый знакомый Рязанов, к тому времени – директор Института Маркса и Энгельса (ИМЭ) в Москве. Переговоры с Рязановым оказались значительно более плодотворными, так как ему Николаевский доверял.
В результате переговоров между Рязановым, германскими социал-демократическими лидерами и Николаевским последний был допущен в Архив Социал-демократической партии Германии для работы с фондами Маркса и Энгельса. Целью проекта было научное издание трудов Маркса и Энгельса в Москве[336]. С разрешения германских архивистов Николаевский снимал копии с документов и переправлял их в Москву. В каких-то случаях, будучи знаком с полпредом СССР в Германии H.H. Крестинским, Николаевский использовал для отсылки полпредовскую почту, что было связано с желанием отправить материалы более надежным, быстрым и, что немаловажно, более дешевым, если не бесплатным способом.
Тоталитарная система в СССР находилась тогда еще в процессе становления, и некоторые прорехи в ее идеологическом обеспечении подчас давали о себе знать. Одной из таких прорех, правда микроскопических, являлась относительная самостоятельность ИМЭ. Можно полагать, что Рязанов на свой страх и риск назначил Николаевского уполномоченным ИМЭ в Германии. Впрочем, в свое время, в 1920 г., при организации института, Рязанов получил разрешение Оргбюро ЦК РКП(б) на использование в качестве сотрудников меньшевиков[337]. Теперь ситуация была иной.
Речь шла не просто о меньшевике, а о человеке, изгнанном за пределы Советской России, да еще и члене Заграничной делегации запрещенной в СССР партии. Возник парадокс: высланный «контрреволюционер» стал зарубежным представителем советского идеологического учреждения. Продолжением этого парадокса было партийно-доверительное обращение к Николаевскому, содержавшееся во всех адресованных ему официальных письмах ИМЭ: «Многоуважаемый товарищ!»
В дальнейшем это назначение будет использовано не просто для компрометации Рязанова, а для снятия его с поста директора института и отправки в ссылку. В высшие партийные круги поступит донос арестованного и запуганного бывшего сотрудника института В.В. Шера, неграмотно состряпанный по указанию с самых верхов:
«Рязанов часто подчеркивал то обстоятельство, что ряд работ для института выполняют заграничные меньшевики, в частности Николаевский, который писал ряд статей. Но поскольку Рязанов большой мастер говорить полунамеками и полусловами, поскольку наши разговоры не получали той определенности, которая могла бы получиться как вывод из тех тем, которые затрагивались, я делал вывод из этих полунамеков и намеков, что он представляет себе, что существует меньшевистская организация, работающая в России, что он осведомлен об этом от заграничных меньшевиков»[338].
Для Николаевского, воспринимавшего свое участие в проекте по подготовке к публикации работ Маркса и Энгельса как нечно абсолютно естественное, сотрудничество с ИМЭ было важным в двух отношениях. Оно давало возможность получать очень небольшой, но стабильный доход и, что для нашего героя было особенно ценно, обеспечивало официальный доступ к архивным источникам исключительной важности.
Обдумав предложение Рязанова, Николаевский ответил официальным письмом, в котором фиксировался характер договоренностей. Он согласился занять место представителя Института Маркса и Энгельса с задачами отыскания и собирания «всех материалов, имеющих тот или иной интерес с точки зрения изучения жизни и деятельности К. Маркса и Ф. Энгельса, равно как и основоположников российской с[оциал]-д[емократии] Г.В. Плеханова, В.И. Засулич и П.Б. Аксельрода». Он намеревался работать в берлинских архивах, а также поехать в ряд европейских городов, где, по его сведениям, можно было найти важные материалы.
В конце письма не без известного ехидства говорилось: «Вопрос о вознаграждении я оставляю на Ваше усмотрение, но хочу лишь обратить Ваше внимание на теперешнюю дороговизну жизни в Берлине; как Вы знаете, представительством СССР в Берлине оклады, напр[имер] для делопроизводит