[516], но вся работа проходила под руководством Бориса Ивановича. Впрочем, некоторые социал-демократы, напуганные приходом Гитлера, стали серьезным препятствием. Социал-демократ Найман, держатель ключей от одного из помещений, скрылся, не передав ключи, и Николаевский, не решившийся на взлом двери, так и не смог добраться до переписки Маркса с редакцией «Новой Рейнской газеты» (документы так и погибли).
Постепенно здание СДПГ опустело. Было известно, «что набег наци будет не сегодня, так завтра. Знали, что набеги сопровождаются разгромами архивов и даже убийствами работников». Правда, «Хиндрихсен не только был в архиве, но и помогал упаковке и вывозу», а «другие работники и секретариата, и архива вели себя иначе». Вельс был поставлен в известность, что отправке оказывают помощь французские власти, но в подробности Борис Иванович его не посвящал. Он фактически обманул и Вельса, не сообщив ему, что с французами договорено о вывозе только российских материалов. Ситуация была неординарная. Приходилось в том числе и лгать.
Согласно намеченному плану, чтобы погрузка в железнодорожные вагоны прошла как можно менее заметно, решено было осуществить эту операцию на пригородной станции. 8 мая подводы, нанятые на средства, предоставленные французским посольством от имени Национальной библиотеки, совершили несколько ездок на глухую станцию Рутельсберг. Отправка груза проходила через небольшую транспортную контору, которой владел некий делец, отличавшийся способностью подкупать железнодорожную администрацию (наводку на него дал французский атташе Вайтц, сообщивший, что этот человек был готов услужить, так как добивался французской визы)[517]. «Иметь дело с крупными транспортными конторами консульство не рекомендовало: в таких конторах всюду сидят агенты наци, которые сообщают гитлеровцам о подозрительных отправках… Но сам г. Вайтц сноситься непосредственно с транспортером отказался: из предосторожности, пояснил он. Все сношения и расплата шли через меня», – писал Николаевский, но «все расходы покрывали французы, рекомендовавшие не торговаться с транспортером». Деньги передавались французским атташе наличными. В абсолютной честности Николаевского обычно подозрительные и недоверчивые французские чиновники не сомневались.
Перед самой отправкой, когда груз уже был уложен на телеги (120–130 ящиков и мешков с материалами Бунда и 160–170 ящиков с документами русского архива, куда подложены были и немецкие материалы), Николаевский поставил Вайтца перед свершившимся фактом, сообщив ему, что условие о невключении в груз германских документов им было нарушено. Французскому атташе, безусловно симпатизировавшему Николаевскому в деле вывоза и спасения архивов, оставалось только уповать на то, что контрабанда проскочит границу и на головы участников операции не обрушатся репрессии нацистов. Впрочем, как полагал Николаевский, Вайтц и так догадывался, что русскими материалами дело не ограничивается, хотя гарантию о том, что «национальные» документы во Францию не вывозятся, гитлеровцам давал именно Вайтц.
«Помню, в тот вечер мы с г. Вайтцем допоздна сидели в каком-то ресторане», – вспоминал Николаевский. Это был русский ресторан «Медведь». Ждали телефонного звонка «от нашего транспортера, который должен был сообщить об отправке вагонов. Он позвонил уже после полуночи, что вагоны ушли, мы выпили по стаканчику хорошего франц[узского] вина и пошли по домам. На след[ующий] день, вечером, тот же транспортер позвонил о получении телеграммы с границы, – о том, что оба вагона переправлены на франц[узскую] территорию». Только после этого Вайтц признался Николаевскому, что дело обстояло даже значительно серьезнее, чем предполагал Николаевский; что между правительственными органами Германии, давшими разрешение на вывоз «русской библиотеки», и партийной канцелярией нацистов возникли острые разногласия по вопросу о том, выпускать или не выпускать архивы. Партийные нацистские чиновники были очень недовольны предоставленным разрешением, и Вайтц был уверен, что на границе будет проведена скрупулезная проверка документов, в результате которой Николаевскому «придется плохо», да и у самого французского дипломата возникнут крайне нежелательные для него осложнения. Конспиратор Николаевский пошел на ответное признание. Он рассказал Вайтцу, что не исключал своего ареста и во время операции по вывозу из здания СДПГ документов его друг Отто Менхен-Хельфен занял наблюдательный пост в ближайшем кафе, чтобы в случае чего немедленно проинформировать о происходящем французское посольство.
Так закончилась операция 1933 г. по вывозу архивов из Германии – полным успехом. Борис Иванович писал через десятилетия: «Это было 9 мая – в день сожжения книг, устроенного наци на Унтер-ден-Линден. Я поехал смотреть это «торжество», а 10-го утром сел в скорый поезд Берлин – Париж». В опубликованных воспоминаниях Николаевский писал:
«Я не помню теперь точного количества ящиков, тюков и мешков разных материалов, знаю только, что из Берлина мною тогда было отправлено два больших жел[езно-]дор[ожных] вагона, полностью набитых материалами, причем материалы немецкого партийного архива, тщательно упакованные в небольшие пакеты (их было свыше ста), были заложены внутрь ящиков с материалами Русского архива так, чтобы гитлеровский контроль, если бы он был проведен, найти эти немецкие материалы смог бы лишь в том случае, если бы гитлеровцы стали опоражнивать до дна ящики с русскими материалами»[518].
Имея в виду характер вывозимой чисто германской документации, можно предположить, что Николаевский существенно преуменьшил ее объем (вряд ли огромный германский архив, охватывавший свыше шести десятилетий социалистической легальной и нелегальной деятельности, уместился бы всего лишь в «свыше ста» пакетах). Операция была проведена не только успешно, но и вовремя. 11 мая здание правления СДПГ было занято отрядами штурмовиков, которые изгнали из него деятелей и чиновников уже распущенной и жестоко преследуемой партии. Большинство социал-демократов оказалось в концентрационных лагерях; многие погибли.
По распоряжению директора парижской Национальной библиотеки Ж. Кэна для поступивших архивных материалов было предоставлено специальное помещение в старинном здании библиотеки на улице Ришелье (книги же разместили в непосредственно библиотечных фондах). В июле и августе 1933 г. в два приема дирекция Национальной библиотеки перевела на адрес Ф.И. Дана в качестве руководителя заграничной организации меньшевиков предусмотренную договором сумму – 50 тысяч франков. Николаевский, приехавший в Париж 11 мая, вскоре получил официальный статус руководителя французского филиала Международного института социальной истории в Амстердаме.
Позже появились всевозможные легенды об обстоятельствах спасения архивов германской социал-демократии. Некоторые германские социал-демократы приписывали этот гражданский подвиг себе. Лидия Дан, несмотря на в целом предвзятое и недоброжелательное отношение к Николаевскому, стала одним из тех свидетелей, которые подтвердили, что архивы вывозил именно он. В неопубликованных мемуарах она писала:
«Если не ошибаюсь, первым из русских эмигрантов Б. Николаевский поднял вопрос о необходимости позаботиться о целости архивов, об их спасении. Особенно беспокоил его вопрос об архиве и манускриптах Маркса, которые сохранялись в партийном архиве в здании «Форвертса»[519]. Все были растеряны, немецкие товарищи не знали, как взяться за дело, как вывезти архив, где сохранить его, но благодаря энергии и усилиям того же Николаевского весь архив удалось преблагополучно не только вынести из здания «Форвертса», но и вывезти из Германии»[520].
Так завершился очередной «географический этап» жизни и деятельности нашего героя, на котором он проявил себя как зрелый ученый – историк, архивист и археограф, тонкий политический наблюдатель и аналитик, состоявшийся политик, человек высокой гражданской ответственности и мужества. На протяжении этого непродолжительного периода – всего лишь одного десятилетия – условия жизни русских эмигрантов в Германии коренным образом изменились. Эмигрировав в демократическую страну, которая в начале 20-х годов стала средоточием элиты русской интеллигенции, в которой кипела ее духовная жизнь, Николаевский в 1933 г. очутился в совершенно новом государстве – под властью Гитлера, быстрыми темпами строившего тоталитарную систему и готовившегося к захватнической войне. Пришлось перебираться во Францию.
Тяжелый умственный труд, физические усилия, работа с раннего утра до поздней ночи, нервное напряжение привели к сердечной болезни, которая пока давала себя знать отдельными приступами. Немалые неприятности доставляли и периодически возобновлявшиеся кровотечения из носа. Болезни удавалось преодолевать в основном благодаря бальнеологическому лечению, поездкам на краткий отдых. Разумеется, врачи убеждали Бориса Ивановича поменьше работать, соблюдать определенный режим. То же советовал Церетели. «Не работайте слишком много – по Вашим письмам чувствуется, что Вы совершенно не соблюдаете меры», – пытался внушить он своему другу. Эти увещевания, однако, обычно оставались втуне, хотя их справедливость полностью признавалась. Тому же Церетели Борис Иванович как-то написал: «Не умеем мы, русские, правильно работать – у нас это как запой. А при запое – неизбежное похмелье, когда перо валится из рук». Тем не менее 13–14-часовой рабочий день продолжался.
Впрочем, медики признавали, что состояние здоровья Бориса пока существенных опасений не вызывает и «резервов много». Сам Николаевский полагал, что важнейшую роль в поистине грандиозной трудоспособности сыграла крепкая семейная закваска. «Спасибо родному Белебею!» – говорилось в одном из писем. Друзья и коллеги ставили в пример друг другу силу и выносливость именно Николаевского. Церетели писал ему, что сам окреп после болезни и теперь его можно принять за Николаевского