Советская критика тех лет, отдавая должное таланту Бабеля и отмечая правдивое освещение им Гражданской войны, в то же время упрекала его в натурализме. Книгу «Конармия» подвергли резкой критике С.М. Буденный и К.Е. Ворошилов, усмотрев в ней «клевету». В то же время Бабеля поддерживал Горький, официальный авторитет которого как своего рода «большевистского вождя» советской литературы был в начале 30-х годов непререкаем.
Бабель приезжал в Париж неоднократно в 1925, 1927–1928, 1932–1933 и 1935 гг., причем в 1927–1928 и 1932–1933 гг. жил там примерно по году[541]. Он ездил в столицу Франции к своей жене Евгении Кронфельд, которая постоянно там проживала, а во время одного из посещений Бабеля родила дочь Наташу. Встречи с Николаевским происходили не ранее лета 1933 г.
Во второй половине 20-х годов Бабель задумал «роман о чекистах», который так и не написал, но стремился к общению с сотрудниками карательных органов, пытался проникнуть в их психологию. Эти люди Бабеля интересовали почти болезненно. Он был вхож в дом Н.И. Ежова еще до того, как тот стал «железным сталинским наркомом» внутренних дел, и продолжал общение с Ежовым и его женой, в том числе, по-видимому, в качестве любовника, даже после того, как Ежов стал наркомом. Еще более близкие отношения были у Бабеля с предыдущим наркомом внутренних дел – Г.Г. Ягодой, и треугольные взаимоотношения Горького, Ягоды и Бабеля заслуживают своего отдельного исследования. При этом к сталинскому социализму и его кровавой гвардии Бабель в целом относился с опаской, а сплошная коллективизация на Украине повергла писателя в ужас[542].
Если иметь в виду, что Бабель в общении не был особенно осторожен, что даже на собраниях во время «большого террора» он осмеливался говорить крамольные вещи[543], можно полагать, что Николаевский имел возможность пользоваться сведениями много знавшего, наблюдательного и весьма разговорчивого Бабеля, с которым у Бориса Ивановича установились явно близкие отношения.
Знакомство писателя с Николаевским произошло еще в 1925 г., во время первого визита в Париж. Вряд ли Борис Иванович специально поехал на встречу с Исааком Эммануиловичем, хотя и это не исключено. Скорее всего, их пребывание в этом городе просто совпало, и знакомство состоялось через общих друзей. На допросе в НКВД в мае 1939 г. Бабель на требование следователя дать показания о своих антисоветских связях во время поездок за границу сказал:
«В бытность свою в Париже в 1925 году я встречался с троцкистом Сувариным, меньшевиком Николаевским, белоэмигрантами Ремизовым, Цветаевой и невозвращенцем Грановским»[544].
Последнее утверждение было ошибочным, так как главный режиссер Еврейского государственного театра в Москве Алексей Михайлович Грановский стал невозвращенцем лишь в 1928 г., и Бабель мог с ним встречаться в данном качестве в Париже только после этого[545].
Интерес к встречам с Николаевским усилился у Бабеля в связи с тем, что он задумал написать сценарий фильма об Азефе, и Николаевский был ему известен как наиболее авторитетный и компетентный автор биографии Азефа и знаток личности «провокатора». Предложение написать сценарий поступило как раз от Грановского, с которым Бабеля связывали творческие узы (он делал надписи к фильму Грановского «Еврейское счастье» по рассказам Шолом-Алейхема)[546]. Вот Грановский с Бабелем и решили привлечь Николаевского в качестве научного консультанта фильма, тем более что Грановский Николаевскому доверял. Они не раз встречались в Париже. Гуль свидетельствует: «Вместе с Б.И. [Николаевским] бывали у Алексея Грановского в роскошной квартире на авеню Анри Мартен… Прочтя моего «Азефа», Грановский попросил Б.И. как-нибудь привести меня. И мы с Б.И. не раз у него бывали, причем в первый приход Грановский уверял, что я «вылитый Савинков»[547].
По поводу привлечения Николаевского как консультанта мы располагаем только показаниями Бабеля следователям НКВД в 1939 г. Они не противоречат известным фактам, не содержат компрометирующих сведений ни о ком из упоминаемых лиц, и поэтому их можно считать достоверными, хотя, разумеется, они представляли встречи с Николаевским по возможности в благоприятном для Бабеля свете и с соответствующими просоветскими акцентами (что Бабеля все равно не спасло). Приведем обширную и весьма показательную выдержку из стенограммы этого допроса:
«Встреча с Николаевским произошла на квартире невозвращенца режиссера Грановского в гостинице возле Елисейских Полей, точного адреса я не припоминаю. Грановский пригласил меня для переговоров о написании фильма «Азеф». Когда я пришел к нему, то застал уже Николаевского, который предполагался Грановским в качестве консультанта фильма. Предложение Грановского написать фильм я принял и условился с Николаевским о следующей встрече для того, чтобы получить у него новые материалы о конце Азефа, умершего, как это установил Николаевский, владельцем корсетной мастерской в Берлине.
Вопрос. Состоялась ли ваша следующая встреча с меньшевиком Николаевским?
Ответ. Да, состоялась. Я встретился с Николаевским в кафе на улице Вожирар, куда он мне принес обещанные материалы. Разговор о будущем фильме был очень короткий, после чего Николаевский стал настойчиво допытываться у меня о положении в СССР. Помню, что его особо интересовали последние работы института Маркса – Энгельса – Ленина. Попутно он мне рассказал, что ему удалось вывезти из Берлина очень ценный архив Маркса. На вопрос об ИМЭЛ я никакого ответа Николаевскому дать не смог, так как не располагал соответствующими сведениями. Тогда он перешел к расспросам о коллективизации и положении в советской деревне.
Вопрос. Как же вы осветили Николаевскому положение в колхозной деревне?
Ответ. Не давая перспектив развития колхозной деревни, потому что я их тогда не понимал, я в красочной форме изобразил мою недавнюю поездку по новым колхозам Киевской области на Украине, во время которой я наблюдал много тяжелых сцен и большую неустроенность. Свидание с Николаевским длилось около часа. Мы уговорились встретиться через 2–3 дня и на этом расстались. На следующий день я отправился к нашему послу в Париже Довгалевскому и попросил у него указаний, можно ли привлечь Николаевского к совместной работе по фильму. Довгалевский на это ответил, что Николаевский является весьма активным и опасным врагом, и поэтому на третью встречу с Николаевским я не рискнул пойти и больше с ним не встречался»[548].
Итак, Николаевский снабдил Бабеля документами об Азефе для фильма, который так и не был поставлен, и расспрашивал его о разных аспектах положения в СССР. Можно отчетливо представить себе, как сокрушительно для советского режима выглядела «красочная форма» описания положения в деревне после коллективизации, если даже на допросе Бабель упомянул о «тяжелых сценах» и «большой неустроенности».
О том, насколько откровенен был Бабель в беседах со своими парижскими знакомыми, в том числе, естественно, с Николаевским, свидетельствуют воспоминания Бориса Суварина, отлученного от коммунистического движения за поддержку Троцкого, от которого, впрочем, он вскоре отошел и многократно с ним затем дискутировал. Суварин в это время писал книгу о Сталине и интересовался впечатлениями Бабеля о сталинском окружении. Бабель откровенно рассказывал о Ворошилове, Буденном, Кагановиче. На вопрос о судьбе оппозиционеров он ответил, что арестовано и отправлено в ссылку приблизительно десять тысяч «троцкистов» (эта цифра была значительно преувеличена; видимо, Бабель причислил к «троцкистам» и других арестованных и сосланных в то время партийных работников); «а всего заключенных примерно три миллиона» (эти данные на период начала 30-х годов были достаточно точными).
Высказывания Бабеля нередко противоречивы, что неудивительно – это были не воспоминания, а результат допросов. В одном месте Бабель показал, что в беседах с Николаевским и Сувариным «рисовал клеветнические картины жизни в Советском Союзе». В другом – что в общении в Париже он стремился о Советском Союзе рассказывать «лучшее и положительное»[549]. К сожалению, большей информацией об общении Николаевского с Бабелем мы не располагаем. Однако даже такой предвзятый и обычно фальшивый источник, как протоколы допроса жертвы сталинской системы, в данном случае дает достоверную информацию о характере отношений Николаевского и Бабеля.
Разумеется, работая над статьями о Советском Союзе, Николаевский привлекал все доступные ему первичные и вторичные источники, а кроме того, стремился экстраполировать известные факты на основные тенденции развития СССР. Так появились знаменитые статьи о Сталине и его окружении, о внутренних процессах, которые происходили в высшем карательном органе советской власти – Объединенном государственном политическом управлении (ОГПУ), вокруг которого шла внешне незаметная, но на самом деле острая борьба окружающих Сталина конфликтующих между собою групп[550]. Позже, когда началась Вторая мировая война, текущий анализ сосредоточился на советско-германских отношениях непосредственно перед ее началом, на сговоре Сталина с Гитлером, а вслед за этим на предполагаемых перспективах советско-германских отношений в военные годы и, следовательно, их влиянии на расстановку военно-политических сил в мире.
В «Социалистическом вестнике» появилась вдумчивая статья, в которой вскрывались известная закономерность и историческая подоплека вступления Сталина в открытый союз с Гитлером