Многие сомнительные положения «Письма» (в частности, об умеренной роли Кирова и Горького, о выступлении Кирова против смертной казни Рютину, о партийных функционерах как главной жертве сталинского террора) прочно вошли в историографическую традицию, и потребовался ряд десятилетий для их преодоления, которое полностью так и не произошло[581]. Опубликованные в последние годы документы[582] не подтверждают, что в Политбюро имело место противоборство умеренных и радикалов. Одни и те же члены Политбюро в разное время занимали различные позиции, что прежде всего зависело от линии, которую в каждый конкретный момент поддерживал Сталин. За ним всегда оставалось последнее, решающее слово[583].
Разумеется, Николаевский был до предела осторожен. Он всячески стремился скрыть, что одним из главных источников его фиктивного «Письма» являлись высказывания Бухарина. Поэтому в «Письмо» не были включены некоторые важные эпизоды, рассказанные Бухариным, которые могли более или менее определенно указать на источник информации. Этой же цели служило и предисловие к публикации о том, что «Письмо» было якобы получено «перед самой сдачей номера в печать»:
«Размеры письма и позднее получение его лишают нас, к сожалению, всякой возможности напечатать его в настоящем номере целиком. Окончание письма нам приходится отложить до первого номера 1937 года»[584].
Только через 30 лет в одном из интервью Николаевский рассказал о том, почему скрыл Бухарина от читателей:
«Я сделал это по разным соображениям, главным образом потому, что хотел избежать каких-либо указаний на личность моего информатора. И все же все сказанное мне Бухариным носило очень личный оттенок. Ибо он был человек, полностью поглощенный политикой, и не мог говорить о политике, отвлекаясь от событий своей собственной жизни. Тогдашнюю политическую борьбу в среде советского руководства Бухарин описывал поэтому через призму своего личного опыта. Как я уже сказал, мне казалось тогда, что он рассказывает мне все это для того, чтобы позднее кто-либо мог правильно объяснить мотивы, руководившие его поведением. Сегодня, спустя три десятилетия, и в свете того, что произошло за эти годы, – я убежден, что мои подозрения были правильными. Бухарин о многом не говорил, о другом говорил намеками, но то, что он мне говорил, было сказано с мыслью о будущем некрологе…»[585]
Вдова Бухарина А.М. Ларина в написанных ею мемуарах факт откровенных разговоров Бухарина с Николаевским отрицает. Более того, она намекает на то, что, по существу, Николаевский оказался «провокатором», из-за которого в конечном итоге и был арестован и расстрелян Бухарин[586]. В подтверждение своих слов Ларина указывает, что присутствовала на всех официальных переговорах Бухарина и Николаевского, хотя и признавала, что приехала в Париж только в начале апреля, тогда как встречи Бухарина с Николаевским начались в конце февраля.
Тот факт, что Бухарин мог вести «крамольные» разговоры с меньшевиком Николаевским, самую вероятность которых отвергала Ларина, косвенно подтверждается свиданием Бухарина в Париже с Ф.Н. Езерской, являвшейся когда-то секретарем Розы Люксембург, но позже порвавшей с революционным движением. С Езерской Бухарин встречался еще в Берлине в 1930 г. и уговаривал ее тогда возвратиться в компартию. О своих встречах с Бухариным Езерская написала Николаевскому в 1942 г. Интересно, что Бухарин, уклонявшийся в разговорах с Николаевским от оценки Сталина, в ответ на прямой вопрос Езерской, каковы их взаимоотношения, без колебаний ответил: «На три с минусом». Более того, Езерская убеждала Бухарина не возвращаться в СССР, создать оппозиционную коммунистическую газету и стать в ней главным редактором[587].
Вместе с Николаевским советская делегация отправилась в Копенгаген для ознакомления с фондами архива Международного института социальной истории. Как бы случайно вспомнив о том, что главный сталинский враг Троцкий в это время жил под Осло, Николай Иванович вдруг предложил Николаевскому: «А не поехать ли на денек-другой в Норвегию, чтобы повидать Льва Давидовича?» А вслед за этим добавил: «Конечно, между нами были большие конфликты, но это не мешает мне относиться к нему с большим уважением»[588].
Можно с полной уверенностью сказать, что Бухарин блефовал. После истории с Яковом Блюмкиным (убийцей германского посла графа Мирбаха и сотрудником советской разведки), расстрелянным за несанкционированную встречу с высланным Троцким, Бухарин ни при каких обстоятельствах не решился бы нанести визит лидеру оппозиционного международного коммунистического движения. Троцкий, со своей стороны, относился к Бухарину с нескрываемым презрением, хотя, наверное, принял бы Бухарина из политических и практических соображений.
Мы уже сталкивались с исключительной научной добросовестностью Николаевского. В ней были убеждены те, кто его хорошо знал, включая лиц, не находившихся с ним в добрых отношениях. Один из них – Б.М. Сапир, меньшевик, близкий к Данам, на вопрос одного из авторов этой книги, не мог ли Николаевский выдумать историю о разговорах с Бухариным, ответил: «Я не знаю ни одного случая, чтобы Николаевский выдумал ту или иную информацию. Он мог увлекаться, он мог быть несправедливым в своих оценках, но выдумщиком он не был»[589]. «Его особенно сильной стороной является феноменальная, почти «фотографическая» память»[590], – писал о Николаевском B.C. Войтинский, меньшевик, ставший в эмиграции весьма плодовитым автором и крупным ученым-экономистом. Сказанного, вероятно, достаточно, чтобы закрыть вопрос о достоверности доверительных разговоров Бухарина с Николаевским.
От Бухарина Николаевский узнал многое из того, что не вошло в «Письмо старого большевика». В числе этих сюжетов было, например, предательство Романа Малиновского и упрямство Ленина в деле его защиты. В ответ на вопрос Николаевского о том, как мог Ленин закрывать глаза на бесспорные факты предательства Малиновского, Бухарин пожал плечами и сослался на «одержимость» Ильича, которого фракционная борьба делала слепым, хотя в целом о Ленине Бухарин отзывался «тепло и благожелательно».
Много рассказывал Бухарин о его общении с Лениным в последний год его жизни, когда тяжелобольной председатель СНК находился в Горках. Не все в этих рассказах соответствовало истине. Если верить Бухарину, Ленин часто вызывал его к себе, беседовал с ним на политические темы, уводя его в сад, несмотря на запреты врачей. Ленина якобы больше всего занимала тогда «лидерология», то есть вопрос о преемнике, хотя Бухарин уклонился от прямого разговора о ленинском «Письме к съезду», в котором не нашлось ни одного доброго слова по адресу его соратников, в том числе и Бухарина. Бухарин упомянул, что Ленин, кроме «написанных» в это время «последних статей», собирался написать еще четыре-пять статей, «чтобы осветить все стороны политики, которой следовало придерживаться»[591].
Мягко говоря, Бухарин недоговаривал. С Лениным в те месяцы он мог общаться только с разрешения Сталина, Каменева и Зиновьева, руководивших в те месяцы всей партийной жизнью. После 5 марта 1923 г. общаться с Лениным по политическим вопросам Бухарин уже не мог. До 5 марта 1923 г. Ленин не просто планировал написать четыре-пять статей, но написал их – просто они до нас не дошли, так как, видимо, были уничтожены Сталиным. По «Дневнику дежурных секретарей Ленина», опубликованному лишь после XX съезда партии, объявившего о «перегибах» в партийной жизни и культе личности Сталина, было видно, что изоляция Ленина имела политические, а не медицинские основания. И Бухарин не знать обо всем этом не мог уже тогда, в 1936 г. По существу, с 5 марта 1923 г. Ленин находился под домашним арестом, причем Бухарин входил в группу руководителей государства, обсуждавших в 1923 г. вопрос об отравлении Ленина. Все это, как и содержание ленинского «завещания» – «Письма к съезду», Бухарин, разумеется, от Николаевского скрыл. Так что «доверительными» беседы можно считать лишь условно.
Николаевский интересовался судьбой академика Рязанова, с которым его связывали тесные научные контакты. Зная, что Рязанов был в начале 1931 г. исключен из партии, арестован, провел несколько месяцев в политизоляторе, а затем сослан в Саратов, где, по слухам, подвергался преследованиям и унижениям, Борис Иванович пытался узнать у Бухарина, что случилось с Рязановым дальше. Бухарин рассказал, что в 1934 г. Рязанов был возвращен в Москву и Сталин потребовал от Рязанова покаянного заявления о связях с меньшевиками, за что обещал полное его восстановление в правах и партии:
«Переговоры не дали результатов: Рязанов решительно отказался подать какое бы то ни было заявление, которое могло бы быть истолковано как хотя бы косвенное признание им своей вины в связи с так называемым «меньшевистским процессом»[592], продолжая настаивать, что все тогдашние обвинения – результат интриги против него, и требовал пересмотра своего дела. Эта непримиримость Рязанова вызвала сильное раздражение Сталина»[593].
От разговоров о личности Сталина Бухарин уклонялся. Из замечаний личного характера Николаевский запомнил только одно: заметив в его книжном шкафу «Витязь в тигровой шкуре» Руставели, Бухарин не преминул сказать, что видел эту книгу и у Сталина, что тот ее любит и ему нравится этот перевод.