а внутренних дел СССР, привлекались к принудительному труду с крайним ограничением свободы, насильственно прикреплялись к предприятиям с особо тяжелыми условиями труда, подвергались иным лишениям или ограничениям прав и свобод[722].
На Западе оставался значительный массив русских перемещенных лиц и эмигрантов, которые крайне нуждались, а часто попросту голодали. Немалую часть составляла элита общества – деятели литературы, искусства, науки. Большую роль в спасении русской интеллигенции в послевоенной Европе сыграл Толстовский фонд – русская эмигрантская благотворительная организация, созданная в Нью-Йорке в 1939 г. дочерью Л.H. Толстого Александрой Львовной (1884–1979) с целью оказания помощи русским беженцам. Ей потребовались значительные усилия, чтобы в США в 1948 г. был принят закон о перемещенных лицах, по которому на территорию Соединенных Штатов до 1 января 1951 г. могли въехать 205 тысяч беженцев из Европы.
В 1948 г. Толстовский фонд, для предотвращения насильственной репатриации бывших советских граждан в СССР, заключил соглашение с Госдепартаментом США о совместных действиях по освобождению бывших советских граждан из лагерей в Европе и отправке их в США. Помощь Толстовскому фонду (составление гарантийных писем и ходатайств, оплата посылок с продовольствием и одеждой для беженцев и пр.) оказывали эмигрантские организации, отдельные граждане и жители США, в том числе эмигранты из России.
Николаевский включился в деятельность Толстовского фонда, который чаще именовался Литературным фондом или Литфондом. Нельзя сказать, что он был активным участником повседневной работы этой организации (бюрократическая работа, тем более предполагавшая материальную ответственность, все сильнее тяготила его). С годами он проявлял все большее стремление к труду в архиве, к беседам с участниками исторических событий, к работе за письменным столом. Но тем не менее, когда считал это важным, он обращался к поддержке фонда, опираясь на деловые контакты с его постоянными сотрудниками. Об этой деятельности Николаевского можно судить, в частности, из его письма Замятиной от 15 апреля 1949 г.:
«Вчера Литфонд решил отправить Вам продуктовую посылку. К сожалению, у Фонда очень трудные дела. Вы едва ли и представляете, как много горя теперь среди ди-пи[723] и какие вопли приходят оттуда. А средств у Фонда очень мало. Мы достали много вещей и отправили уже главным образом туда свыше 100 больших посылок»[724].
Даже во время поездок в Европу по научно-политическим делам (а может быть, именно в связи с этими поездками, во время которых он встречался с крайне нуждавшимися русскими эмигрантами) Николаевский занимался организацией помощи. Он просил супругу А.Д. Далина Лилию (Лолу, Лелю Эстрину) напомнить в Литфонде о списке нуждающихся из числа перемещенных лиц и сделать это как можно скорее, ибо положение людей критическое. В свою очередь, Лилия Далина, находившаяся в Германии, требовательно напоминала Борису Ивановичу 14 марта 1951 г.: «Устроил ли ты через Литфонд помощь тем людям, адреса которых я тебе послала из Гамбурга? Я забыла еще упомянуть, что один из них – Карпович – белорусский композитор, не имеет возможности работать, так как ему нужно марок 20 в месяц, чтобы играть на рояле у каких-то немцев. Это прямо входит в задачи Литфонда помогать художникам, музыкантам и артистам, не так ли?»[725]
Наряду с Литфондом вскоре после войны была образована еще одна благотворительная организация, созданная в основном меньшевиками, которые, однако, не высказывали прямых предпочтений в предоставлении помощи. Более того, Николаевский, входивший в правление этого фонда и одно время являвшийся его президентом (в состав совета директоров входили также Зензинов в качестве вице-президента, Алданов, Авксентьев, Карпович, Бургина и др.), настаивал на том, чтобы направлять скудные продуктовые посылки и вещи абсолютно всем нуждающимся советским эмигрантам и перемещенным лицам, независимо от их политических взглядов и убеждений.
В Париже посылки получали Гуль и Церетели и проводили дальнейшее распределение. Позже оба они также перебрались в США, но это произошло после прекращения помощи эмигрантам, которые постепенно, в основном благополучно, обустраивали свою жизнь на Западе.
Правда, Церетели высказывал опасение, что среди получателей есть немало провокаторов и даже шпионов, однако Николаевский призывал не преувеличивать опасность и не проявлять излишней подозрительности[726]. Церетели также получал продуктовые посылки, одежду и другие жизненно необходимые вещи непосредственно от Бургиной и Николаевского[727].
Многие меньшевики и другие политические деятели были против сотрудничества с перемещенными лицами, прошедшими проверку со стороны американских спецслужб и затем оказавшимися в США.
Речь шла о бывших участниках антисоветских военных формирований, созданных при помощи нацистской Германии, прежде всего о так называемых власовцах. Николаевский занял несколько иную позицию. Он решительно осуждал сотрудничество с гитлеровцами, а тем более формирование ими боевых частей с целью ведения военных действий против СССР, но не отказывал в поддержке тем бывшим власовцам, которые получили разрешение на въезд в США.
Николаевский был, пожалуй, единственным меньшевиком, который смог осознать трагедию власовского движения в годы Второй мировой войны и даже частично оправдать его, в то же время приложив все силы, чтобы рассказать об этой трагедии широкому кругу читателей.
Интересуясь русскими антикоммунистическими формированиями в годы Второй мировой войны, Николаевский просто не мог не попытаться проанализировать их с научно-исторической точки зрения. Так появилась его интересная, но, к сожалению, не оконченная работа «Пораженчество 1941–1945 годов и ген. A.A. Власов (Материалы для истории)»[728]. Автор отмечал грубейшие фальсификации истории советской пропагандой, прессой, официальными органами и лицами, в том числе Сталиным:
«Если мы хотим правильно понимать обстановку военных лет, то мы должны прежде всего усвоить одну непреложную истину: на всем протяжении многовековой истории России не было войны, во время которой встретилась бы такая степень отсутствия внутреннего единства страны, как это было в войну 1941–1945 годов. Показателем отсутствия этого внутреннего единства было пораженческое движение в стране»[729].
Основываясь на сравнительно-историческом подходе, Николаевский сопоставлял пораженчество во время последней войны с аналогичными явлениями предыдущих эпох, рассматривая его как показатель глубинных социальных процессов. При всей сложности, неоднозначности пораженчества, при учете того, что пораженцы так или иначе должны были идти на службу к агрессору, служить бесчеловечным нацистским планам, их звериному курсу геноцида евреев и цыган, превращения народов СССР в рабов Германии, Николаевский исходил из того, что большевизм, убив демократию, убил и порождаемые ею формы гражданственности.
Звериная борьба советской власти против народа вызывала ответную злобную реакцию со стороны масс, так или иначе ущемленных, лишенных собственности, обездоленных, не говоря уже о тех, кто ненавидел коммунизм по идейным, моральным и другим соображениям. Понятно, что были и всевозможные маргинальные группы, жаждавшие поживиться на страданиях и гибели угоняемых в гетто и лишенных права на существование евреев.
В основе работы лежали главным образом сообщения участников событий, которые Николаевский исправно собирал в лагерях для перемещенных лиц в Германии, а затем и в других европейских странах, да и в самих США. Автор отлично сознавал пороки, присущие воспоминаниям, тем более записываемым со слов, и стремился к перекрестной проверке доносимых ими сведений, к многократному повторению одних и тех же вопросов, задаваемых респондентам. Кроме того, ему удалось использовать комплекты русских газет, которые выпускались в нацистской Германии («Новое слово», «Воля народа») и Франции («Парижский вестник»), а также отдельные номера целого ряда других периодических органов, разного рода листовки, одноразовые газеты и т. п. Разумеется, исследователь не преминул воспользоваться различными чисто германскими источниками, как официальными, так и прессой и мемуарами.
Автор показал, что уже зимой 1941/42 г., когда в германском плену оказалось от 4 до 5 миллионов красноармейцев и командиров, в их среде возникла идея создания антисоветких воинских формирований. Нацистские политики и военные, однако, с полным основанием опасались давать оружие в руки русским военнопленным – оно вполне могло быть обращено против самих немцев. В нацистских верхах возникли, как показал Николаевский, серьезные разногласия по поводу использования пленных в войне против СССР. Ведомство министра оккупированных восточных территорий А. Розенберга, взяв курс на раздробление России, поддержало создание сепаратистских группировок со своими небольшими воинскими формированиями, в частности казачьих частей, но выступало против образования воинских отрядов, состоявших из русского населения. В то же время главное военное командование стояло на иной позиции – за формирование небольших русских воинских подразделений из состава пленных, которые носили бы вспомогательный характер. Эту идею поддержал фельдмаршал Вальтер фон Браухич, являвшийся в 1938–1941 гг. главнокомандующим сухопутными войсками Германии. Он и другие старые офицеры полагали, что «Россию можно победить только Россией»[730].
Однако после отставки Браухича, обвиненного в провале плана молниеносной войны и вступившего в спор с Гитлером, начавшееся образование таких частей со своей формой, знаками различия, пропагандистскими подразделениями, находившимися на нацистских позициях, было остановлено. Гитлер запретил отдельные уже созданные русские формирования, затем с ними начали физическую расправу. Некоторые группы даже ушли в партизаны. Тем не менее на оккупированной советской территории продолжалось зарождение разного рода антикоммунистических военных и полувоенных движений, например бригады Б.Б. Каминского, который объявил себя русским нацистом.