[800], увенчавшуюся, однако, важными победами. В качестве наиболее существенных ее элементов рассматривались удары по «проходимцам», возглавлявшим компартию Албании (официально она именовалась Партией труда), по «маленькой шавке» Энверу Ходже, за спиной которого стоял огромный коммунистический Китай. Это означало лишь то, что Хрущев сознательно шел на разрыв с Китаем Мао Цзэдуна, готовившим «страшные войны на тихоокеанском пространстве». Наконец, Хрущев подверг новой критике Сталина и в конечном счете вынес его тело из Мавзолея.
Вне прямой связи с XXII съездом Николаевский ставил вопрос о необходимости серьезного расследования предвоенной сталинской внешней политики, его сговора с Гитлером в 1939 г. «Выкорчевать элементы сталинизма из практики советской жизни нужно с самих основ, – и для этого нужно прежде всего вскрыть подлинную историю отношений Сталина с Гитлером»[801], – писал Николаевский. Он пришел к выводу, что главным фактором является продолжение борьбы за власть в верхах КПСС, и вступил в полемику с Сувариным, назвавшим XXII съезд «съездом неожиданностей», утверждавшим, что борьба внутри советской элиты завершена и положение стабилизировалось. Нет, доказывал Николаевский, почти все, что происходило на съезде, не было неожиданным, а являлось результатом столкновений между группами, стремившимися к проведению противоположных политических курсов. Конечно, неожиданности были, соглашался Николаевский и приводил пример «сумасшедшей Лазуркиной на трибуне»[802], которой доверили «высокую честь» выступить с предложением о выносе тела Сталина из Мавзолея[803]. Правда, это предложение было поддержано достаточно номенклатурным партийным чиновником – секретарем Ленинградского обкома партии И. В. Спиридоновым, из-за чего Николаевский именно его ошибочно считал автором идеи о выносе Сталина из Мавзолея[804].
К начавшейся десталинизации Николаевский призывал относиться со скептицизмом:
«Похоронить тело Сталина было сравнительно легко, – выкорчевать остатки сталинизма из советской действительности много труднее. И вся история послесталинских лет была не чем иным, как историей новых и новых попыток реабилитации Сталина, – новых и новых попыток реставрации сталинизма»[805].
Многочисленные упоминания «антипартийной группы» Молотова – Маленкова, ушедшей в прошлое, должны были служить отчетливым предостережением для хорошо окопавшихся сталинистов и их лидера Суслова. В этой связи упоминались фамилии H.A. Мухитдинова, не избранного в высшие партийные органы, а переведенного с понижением на работу в Центросоюз в качестве заместителя его председателя, и А.Б. Аристова, сменившего кресло секретаря ЦК на посольскую должность в Польше[806]. Полагая, что дальнейшая десталинизация партийного аппарата – дело ближайшего будущего, Николаевский заключал, что «не следует преуменьшать значение этого процесса. Развитие идет в направлении высвобождения политики страны из-под диктатуры примата внешней политики. XXII съезд – важнейший этап на этом направлении. Но не следует закрывать глаза на трудности, на которые этот процесс может натолкнуться.
Победа Хрущева далась ему с огромным трудом, – и пока не ясно, удастся ли ему ее полностью закрепить»[807].
Николаевский показывал, что политика Хрущева непоследовательна и противоречива. С одной стороны, Суслов, инициатор и, видимо, автор постановления ЦК ВКП(б) 1948 г. о «формалистах» в музыке (постановления, отмененного Хрущевым), теперь от имени ЦК выступал с приветствием на III съезде советских композиторов с новыми выпадами против «формализма» и «уродливых буржуазных течений». С другой стороны, «Известия» опубликовали «целую полосу разоблачений о подвигах чекистов в Прибалтике», а это – «очень сильно действующее средство… Но и Суслов, поучающий Шостаковича… Хачатуряна и др., тоже крепкая микстура»[808].
Впрочем, события следующих лет – октябрьский пленум ЦК КПСС 1964 г., заговор в верхах коммунистической партии и снятие Хрущева «в связи с болезнью и ухудшением состояния здоровья», как гласило официальное сообщение, были подтверждением правильности выводов Николаевского о неустойчивости положения Хрущева и шаткости процесса по десталинизации страны. Николаевский понимал, что десталинизация представляла собой весьма сложный и запутанный клубок, в котором сплелись конфликтные интересы хрущевского режима, его личного престижа, влияния и власти, карьерного положения ряда высших партократов, судеб реабилитированных и нереабилитированных представителей номенклатуры и простых жертв сталинского режима, степень относительной демократизации общества, связанные с этим надежды передовой интеллигенции и многие другие вопросы.
Примером такого рода анализа может служить статья Николаевского «Проблема десталинизации и дело Бухарина»[809]. Статья не была лишена фактических неточностей и не всегда правильных предположений. Однако поражаешься скорее тому, что их было мало, что в целом статья основывалась на добытых различными путями достоверных фактах. Автор как бы вскользь упоминает о «фактической стороне сообщений, полученных нами из России» и о «полученной из Москвы информации». Но из текста видно, что эти устные и письменные источники, равно как и прочитанная зорким и искушенным специалистом подцензурная советская пресса, предоставляли возможность для тонкого плодотворного анализа, согласно которому тоталитарная система в СССР сохранилась и после смерти Сталина, а десталинизация – это еще далеко не «детоталитаризация», поскольку общественно-политическая жизнь страны не открывает «почти никаких возможностей» для свободного обмена мнениями.
Эта оговорка – «почти» – очень важна. Она позволяет Николаевскому прийти к выводу, что элементов, в разной степени противостоящих тоталитарной идеологии и тянущихся к гуманизму, в СССР немало. Подчеркнем, что в статье нет выражений типа «гуманный социализм» или «социализм с человеческим лицом». Иллюзий относительно советского социализма Николаевский уже не питал. Десталинизация рассматривалась им как начальный этап либерализации режима, которая не сводилась к судьбе жертв сталинского террора:
«Сталинские расправы были ужасны, но главное зло сталинской эпохи было все же не в самих этих расправах, а в сталинской политике, которая делала этот террор необходимым, в сталинской идеологии, которая к этой политике обязывала»[810].
Дело Бухарина анализировалось в статье не само по себе, а как один из примеров критики Хрущевым культа личности на XX и XXII партийных съездах. В реабилитации Бухарина, с которым Николаевский был хорошо знаком и которому симпатизировал, он увидел возможность вывода из игры тех, кого именовал «фашизированными коммунистами». Посылаемые Хрущевым в этой связи сигналы – прием Хрущевым вдовы Бухарина, предоставление ей работы в Московском университете, а сыну Бухарина – возможности получить высшее образование, имели своим продолжением заявление А.Н. Поспелова на совещании историков 1962 г. о том, что Бухарин и Рыков не были шпионами и террористами. Все это, разумеется, расположило Николаевского к Хрущеву. Ни в коем случае не идеализируя его, считая «ловким, расчетливым политиком, умело подготовлявшим свои большие выступления»[811], Николаевский, однако, полагал, что Хрущева поддерживают в СССР и широкие массы населения, и даже «вся армия».
Николаевский указывал на жестокую борьбу двух общественно-политических курсов внутри партии и советского руководства – на углубление десталинизации, проявившейся в новом осуждении Сталина XXII съездом КПСС и демонстративном выносе его тела из Мавзолея Ленина, и на «ресталинизацию». Первый курс, в целом разделяемый Хрущевым, был в поэтической форме выражен Евгением Евтушенко, стихотворение которого «Наследники Сталина» было опубликовано в «Правде», безусловно с благословения «хитрого Никиты». Иначе просто быть не могло. Николаевский цитировал:
Сталин не сдался.
Считает он смерть свою поправимостью.
Мы вынесли из Мавзолея его, —
Но как из наследников Сталина
Сталина вынести?[812]
Главными выразителями второй тенденции были Суслов и Поспелов. Николаевский только упоминает Суслова, однако довольно подробно рассматривает политический путь дослужившегося до академика догматического «идеолога» Поспелова, в биографии которого «нельзя найти ни одного уклона в какую-либо сторону от официального курса партии»[813]. Именно из этих кругов была начата на Хрущева атака «наследников Сталина».
Николаевский утверждал, что вопрос о десталинизации – это не только реабилитация жертв террора, но и определение ответственности тех лиц, которые были его инициаторами. В этой плоскости происходила внутренняя борьба в высшем советском руководстве. Даже для Хрущева, инициатора развенчания культа личности Сталина, тема ответственности партии стала непреодолимым рубежом, так как именно партия была «основной силой, породившей и проводившей в жизнь политику сталинского террора», но «упорно отказывалась признать этот факт и перекладывала ответственность, пока это было можно, на кого угодно, – только бы сбросить ее с себя»[814].
Внешнеполитическим аспектом десталинизации стал спор между Москвой и Пекином по поводу главенства в «антиимпериалитическом лагере». Несмотря на желание официальных идеологов сговориться с Пекином, пророчествовал Николаевский, этот сговор теперь невозможен; Москва перед Пекином не капитулирует, а «успешной эта борьба может быть только при переходе на гуманистические позиции Бухарина»