— Добрый вечер, товарищ майор, — произнес он и усмехнулся.
— А он добрый? — поинтересовался Проскурин.
— Добрый, добрый. Видите, дежурство сдал.
— Ну, тогда действительно добрый. — Проскурин усмехнулся в ответ. — Как мой раненый поживает?
— Нормально поживает, в себя приходит. Неделька, и будет как новенький бегать.
— Ну и ладушки. Он где?
— На четвертом этаже, в двенадцатом боксе. Только вы пальто снимите. Больница все-таки. А я вам халат дам.
— Ну, халат, я думаю, мне и в ординаторской могут дать. — Проскурин улыбнулся.
— Это как сказать, — заметил врач. — Вполне могут и не дать. Так что лучше уж я дам. Пальто, кстати, тоже можете в кабинете оставить. Я предупрежу сменщика.
— Хорошо. А днем никто о раненых не спрашивал?
— Мне-то откуда знать? — «Чехов» пожал плечами. — Если и спрашивали, то в справочной, но там все равно ничего не скажут. Мы информацию о вашем приятеле в общую справочную не давали.
— Вот и чудненько. — Проскурин улыбнулся. — Завтра тоже вы дежурите?
— Завтра я в ночь, так что увидимся еще. Может быть, днем заскочу.
— Хорошо. Майор поднялся на четвертый этаж и оказался в просторном холле. На вопросительный взгляд медсестры махнул рукой:
— Я в двенадцатый бокс.
— Вы к кому, товарищ? — поднялась она. — Время посещений уже давно закончилось.
— Девушка, — Проскурин продемонстрировал удостоверение, — я же вам сказал: в двенадцатый бокс. Та, даже не взглянув на удостоверение, дернула плечом.
— Пожалуйста, проходите, — сказала она с абсолютным безразличием. Проскурин понял, что, если бы вместо него сюда пришли убийцы, она пропустила бы их точно так же, даже не заглянув в документы. Ладно, разберемся. Он прошел мимо пахучей столовой, из которой очень уж специфично тянуло смесью пайковой госпитальной снеди и лекарств — запах, присущий только больницам; мимо палат, за дверью одной из которых работал телевизор; мимо ординаторской и пожарного выхода. Справа остались перевязочная, ванная, затем, похоже, туалет, потом еще пара каких-то дверей, опять же без номеров и пояснительных табличек, а следом стеклянная, довольно опрятная, с надписью: «БОКС № 12». Проскурин постучал, и тут же из-за дверей донеслось:
— Ну заходи, заходи, чего стоишь-то? Майор толкнул дверь и вошел. Алексей полулежал на койке, почитывая старый номер «Юности». Увидев входящего Проскурина, он улыбнулся.
— Ну, как успехи, мил человек? Проскурин неожиданно для самого себя улыбнулся в ответ.
— Нормально. А что не спрашиваешь-то, кто идет? Вдруг бы твой капитан пожаловал?
— Ха! Я ведь не дома за семью замками. Капитан стучать не стал бы. А таких вежливых, как ты, в этой больнице вообще нет. Кому стучать-то?
— Ну, ясно. Хорошо мыслишь, дельно. — Проскурин придвинул больничный стул, присел, поправил халат. — Как чувствуешь себя?
— Ничего, сносно. Лучше, чем утром. Хоть температуру сбили, да и мутит меньше.
— Доктор сказал, что кровь тебе переливать не надо. Напугала меня аптекарша.
— Я знаю, — кивнул Алексей. — Они меня тут затретировали совсем своими уколами. Чувствую, что, когда выйду, смогу этим самым местом кирпичи ломать.
— Все равно, рад за тебя. Разузнал я кое-что. И про тебя, и про себя. Много нового, интересного. — Проскурин в двух словах обрисовал ситуацию. Алексей посерьезнел.
— Ну надо же. А я-то думал, чего Поручик так орет? Смотрел, смотрел, ракет не видно, а это, оказывается, я его сбил.
— Мало того, ты еще и двух милиционеров застрелил, а третьего ранил. Опознал он тебя.
— Ну понятно. Меня бы так напугали, я бы и архангела среди чертей опознал, — вздохнул Алексей. — Ну и что делать думаешь?
— А что делать? Честно говоря, произошло именно то, чего я и боялся. Влипли мы с тобой по самые уши. Историю они, конечно, выдумали красивую. На слово тебе никто не поверит. Правда, существует полетная карта, и, я думаю, при случае мы ею воспользуемся. Ведь не сам же ты эту карту нарисовал. Наверняка тебе ее вручили в торжественной обстановке. И печать на ней, и подпись. Алексей кивнул.
— Это единственное доказательство, которое у нас имеется. Проскурин подумал секунду.
— Вот чего я боюсь, так это того, что выйдем мы на честного человека, примерно такого же, как я. — Проскурин снова усмехнулся. — Он нам поверит, затем придет толстый дяденька в погонах с большими звездочками, возьмет полистать твое дело, — ему ведь не откажешь, — а потом раз — фокус! Была полетная карта — не стало полетной карты. Аплодисменты.
— Что значит — не стало? — не понял Алексей. — Куда же она денется?
— Ну и телок ты, Семенов Алексей Николаевич. Исчезнет твоя карта. Исчезнет, и все. Как Поручик. Где он? Был и нету. Потеряют или еще что-нибудь, а потом скажут, что ее и вовсе не было. И все наши с тобой доказательства рассыплются как карточный домик. Ты, я думаю, получишь пятнашку, это в лучшем случае. В худшем — вышку. А я… Мне полегче будет. Я лет на восемь-десять поеду лес валить. Если, конечно, нам обоим посчастливится в живых остаться. Алексей посмотрел на него и хмыкнул.
— Очень весело. Прямо умереть можно со смеху.
— А что теперь-то грустить? — В голосе Проскурина слышалась злая, немного натянутая веселость. — Сейчас действовать надо, а грустить будем потом.
— Котлету с хлебом будешь? — спросил вдруг Алексей.
— Чего? — опешил майор.
— Котлету. Несоленую. Невкусную. С черным хлебом. От ужина у меня осталась. Проскурин вдруг захохотал. Громко, хлопая ладонями по коленям и вытирая слезы с глаз.
— Чего смешного-то? — тоже засмеялся Алексей. — Я подумал: мне тут, как буржуину, ужин прямо в постель подают, а ты небось голодный.
— Давай, — продолжая булькать смехом, сказал Проскурин. Алексей вынул из тумбочки в изголовье завернутый в салфетку бутерброд и протянул Проскурину. Тот взял, развернул, внимательно осмотрел громадную и тонкую как блин котлетину, понюхал и впился в нее зубами, промычав:
— Правда, несоленая.
— А я что говорил?
— Все равно вкусно. Проскурин быстро уничтожил бутерброд, вытер салфеткой пальцы и, скатав бумажный шарик, щелчком отправил его в урну у двери.
— Вот, уже можно жить. Спасибо.
— Не за что. На здоровье. Ты лучше скажи, что делать думаешь? — спросил Алексей, прищурившись.
— Кино смотрел «Место встречи изменить нельзя»?
— Ну смотрел.
— Так вот, момент, когда Жеглов с Шараповым об освобождении Груздева рассуждают, помнишь?
— О чем ты говоришь? — вздохнул Алексей. — Я уж не помню, как меня зовут, а ты про кино.
— Они там доказательств набрали кучу, трактовать их можно и так, и этак. И Жеглов Шарапову говорит: «Единственное неопровержимое доказательство — это Фокс». Он, мол, единственный и неповторимый свидетель. Так вот, друг ситный, у нас та же ситуация. Единственное доказательство, — заметь, единственное и неповторимое, — это самолет. Найдем твой самолет — отмажемся, не найдем — придется всю жизнь в подполье бегать. Ты когда-нибудь в лесной избушке жил, вдали от цивилизации?
— Ты что, смеешься, что ли? — недоуменно покрутил головой Алексей.
— Кто здесь смеется? Я такое местечко знаю — закачаешься. Прямо в центре тайги, в Сибири. Никто никогда не найдет. Будем на медведей ходить. — Проскурин засмеялся. — Ну а если серьезно, то есть у меня пара зацепочек. Мой бывший приятель, а теперь просто коллега помог кое-какие материалы достать. Если не возражаешь, пока время есть, посидим разберемся. Может, ты чего дельное подскажешь.
— Давай, — согласился Алексей. — Я, честно говоря, днем тут выдрыхся, если не считать, что на уколы будили, так теперь сна ни в одном глазу. Все одно время коротать надо. Давай посмотрим твои документы. Для начала они прошлись по сводке авиакатастроф. Список оказался достаточно коротким. Пятнадцать машин, из них пять — «МиГ-29М», включая самолеты Алексея и Поручика.
— Подожди-ка. — Алексей ткнул пальцем в один из пунктов — два «МиГ-29М». — Вот эти.
— А что с ними? — спросил Проскурин, глядя на указанные Алексеем самолеты.
— Мне бы отчет внимательнее поглядеть, — простонал Алексей. — Я бы тебе точно сказал, те это самолеты или не те.
— А что тебе в них не нравится? — не понял Проскурин.
— Смотри, в нашем случае комиссию видишь? Сивцов, Ромин и Быков.
— И что? — Проскурин посмотрел на собеседника.
— У нас на взлете у одного «сухаря» движок заклинило, это еще когда я только сюда перевелся. Аварийная посадка была. В результате самолет сделал круг, вернулся на полосу, летчик чуть не погиб. Как и положено, приехала комиссия из округа — Ромин, Быков и Осташенко.
— Ну?
— Что «ну»? Приехали они, заглянули к техникам на пять минут, а потом прямиком в штаб. Поболтали часок с командиром полка, в столовой офицерской потрапезничали и отбыли.
— Ну и в результате?
— В результате летчика отстранили от работы и двум техникам по шапке дали, якобы они что-то там при проверке испортили, сбили системы. У нас никто даже вникать не стал в эту ерунду. Лажа полная, любому понятно.
— А на самом деле что случилось?
— А на самом деле в ТЭЧ сказали: вроде бы птица в воздухозаборник попала, на подъеме.
— Ну, понятно. — Проскурин ровным счетом ничего не понимал в авиамеханике, но одно знал точно: если птица попадает в двигатель, то это сурово, самолет вполне может рухнуть.
— Пошли дальше. Смотри здесь. Авиационная часть, подчиненная, между прочим, Северо-Кавказскому военному округу.
— И что?
— Вот смотри. Вылет: двадцать пятого декабря. Летчики: Симаков П. А., капитан, и Лошников Г. Г., старший лейтенант. Задача: отработка ночного спаренного полета в условиях нулевой видимости. Далее. При отработке маневра перехвата самолет Симакова, неожиданно потеряв управление, сблизился с самолетом Лошникова и ударил его носовой частью в основание стабилизатора, что повлекло за собой полное разрушение стабилизатора, хвостовых плоскостей, неполадки в системе подачи топлива и пожар в двигателе. Самолет Лошникова, оставшись без рулей высоты и стабилизатора, потерял управление и рухнул в море. Оба пилота предположительно погибли. Обломки самолетов найти не удалось.