людьми. Например, потратил слишком много времени, рисуя лабиринты на белом картоне и вырезая их бритвенными лезвиями. Это и привело к одному из его самых неприятных столкновений с Беддоузом.
Он сказал Беддоузу:
— Я сделал из картона эту маленькую модель пирамиды Хеопса. Знаете, что если каждый день пользоваться бритвенным лезвием, но на ночь убирать его под модель пирамиды, то оно никогда не затупится?
Любой, у кого есть здравый смысл, никогда бы не сказал этого Беддоузу, существу, плававшему в своем собственном море скептицизма. Беддоуз только и проговорил: «В самом деле?» Но Коркоран не мог это просто так оставить.
— Именно, — сказал он. — И что вы на это скажете?
— Звучит как хорошая новость для производителей картонных моделей пирамид и плохая — для производителей бритвенных лезвий. Как вы это объясняете?
Коркоран ухватился за эту возможность.
— Ну, мы знаем, что металлические лезвия сделаны из кристаллов. Если они изнашиваются, то их, вероятно, можно вырастить заново. Мы также знаем, что кристаллы выращиваются при наличии соответствующих магнитных полей...
— Картон — хороший магнетизатор? — проговорил Беддоуз. — Ага. Ну, когда я увижу должным образом произведенный эксперимент, который установит эту «истину», я займусь ей. Тем временем хотел бы напомнить вам об одной бритве, не нуждающейся в заточке с 1350 года, а именно бритве Оккама.107 Это принцип — не ищите сложных ответов, пока не удалось найти простые.
Мне вновь вспомнился этот разговор.
Доктор Гарри Беддоуз с легкостью мог бы совершить убийство и избежать наказания хотя бы потому, что его невозможно было бы опознать: у него не было лица. Припоминались тяжелая фигура, помятый серый костюм, какие-то глаза, выглядывающие сквозь толстые стекла очков, но не более того. Не было — и тут не подберешь иного слова — не было души.
Каждый вечер его можно было застать в шесть часов сливающимся с одним из углов факультетской гостиной. Он стоял спиной к большому окну, перед ним раскидывался простор бледно-зеленого ковра, а у локтя стояла переполненная пепельница.
Эта гостиная походила на зал ожидания в любом аэропорту: пластиковые столы, хромированные стулья и линии перспективы, не оставляющие глазу места для отдыха. Вместо этого глаз будет бегать и бегать, словно пытаясь отыскать потерянного родственника, но задержится в конечном счете разве что на пятне в углу.
Мы неизбежно вынуждены были выпивать с Беддоузом и страдать от его насмешек. Смит говорил, что нам повезло иметь в качестве адвоката дьявола столь решительного скептика, как Беддоуз, всегда готового проверить наши теории вплоть до полного их уничтожения.
* * *
В тот вечер мы обсуждали последнюю книгу Артура Кестлера108 а о странных совпадениях.
— Имейте в виду, — сказал доктор Смит, — я не совсем уверен в значимости всех этих случаев. Но, согласитесь, некоторые из них весьма интригуют. Возьмем, например, человека, бросившегося под поезд лондонской подземки. Тот задел его, но не переехал. Ведь в это самое мгновение какой-то пассажир дернул стоп-кран. Поезд останавливается как раз вовремя.
Глаза Беддоуза за толстыми стеклами очков расширились.
— Если бы только Кестлер знал, где остановиться, — проговорил он.
— В каком смысле?
Беддоуз вздохнул.
— В том смысле, что эта история — слух, единственный, по-видимому, источник которого, установленный Кестлером, врач в больнице. Сам он при аварии не присутствовал. Если мы не можем проверить факты в рассказе, зачем его повторять?
— Не понимаю, — сказал я. — Что с ним еще делать?
— Сделать из него еще более глубокомысленную историю. Сказать, что пассажир был братом-близнецом человека, бросившегося под поезд. Или сказать, что предыдущей ночью пассажир предчувствовал катастрофу. Он заснул и...
— Презабавно, — проговорил Смит. — То есть вам кажется, что это случай из разряда «не путайте меня с фактами»?
Беддоуз закурил и бросил спичку на пол.
— Полагаю, что факты могут смущать, когда мы говорим о совпадениях. В конце концов, есть ли хоть что-то несущественное? Самые тривиальные события внезапно обретают «смысл», не так ли? Человек смотрит в зеркало, бреется и говорит: «Сегодня отращу усы». За тысячу миль оттуда в этот же момент другой человек решает сбрить усы. Все это часть единого плана? Закон сохранения?
Я попытался заговорить, но он продолжал:
— Или, предположим, у меня есть гончая, у Коркорана орел, а у вас, Смит, пасека. Пытается ли Вселенная придать некое значение нашей встрече здесь?
Я задумался над странным совпадением — всего несколько минут назад Коркоран упомянул зеркало, а теперь Беддоуз выбрал как пример зеркала и животных. Зеркало и клетки для животных...
— Все возможно, — сказал я.
— Но не все одинаково важно, Лэтем. Будь это так, мы бы с пользой тратили свое время на поиск сообщений в любой тарелке алфавитного супа.109 — Он постучал сигаретой в сторону пепельницы, и хлопья с окурка поплыли на ковер.
Чистенький ум, неряшливый человечек. Беддоуз, сеятель пепла.
Серия испытаний завершилась, и, к моему разочарованию, Смит предложил подождать неделю, а затем попытаться повторить превосходные результаты. Коркоран занялся чертежной доской, придумывая новые планы лабиринтов. Смит вернулся к своей книге, «Новые горизонты в Пси», а я — к каталогизации.
Наша Библиотека паранормальных явлений состояла примерно из двух тысяч писем, которые следовало прочесть, подшить и, если это было перспективно, заняться ими. Я составлял перекрестные указатели и пытался угнаться за десятком новых писем, получаемых еженедельно.
Некоторые из них были нам явно бесполезны. Время от времени мы получали безумно звучащее письмо, зачастую непонятное и неизменно жалкое: «Я Святой Дух мои вроги скора узнают к своему ужассу что мои лучи силы нельзя отрицать нельзя отрицать...» Они сразу подшивались в папку.
Конечно, встречались и розыгрыши. Один человек описывал предположительную телепатическую связь с братом-близнецом. Рассказ занимал несколько страниц, становясь все более невероятным, и кончался так: ...«и когда его повесили, умер именно я!» Ха-ха и хм. К счастью, обычно такие письма было легко опознать по их беспомощно каламбурным подписям: В. Б. Рируя, О. Хисп, Ури Бестселлер и прочие могли бы отыскать свои письма в моей мусорной корзине. Меня искушала мысль сохранить шуточные письма и проанализировать их, чтобы попытаться выяснить, что заставляет людей насмехаться над психическими явлениями. Но я уже знал ответ: он был так же ясен в каракулях бедной мисс Рируя, как и в колкостях доктора Беддоуза. Страх свободы.
Впрочем, подавляющее большинство наших писем приходило от здравомыслящих, искренних и вполне неглупых людей. Обычно такой человек получает некий загадочный, даже необъяснимый опыт: сбывшийся сон, предчувствие или случайная встреча с приятелем в другом городе. Он знает содержание телеграммы еще до прочтения. Обнаруживает, что думает о ком-то, кого не видел годами и кто как раз звонит ему по телефону. Смутные видения, чувство дежавю... Редко их легко подтвердить, но все это создает фон, свидетельствующий, что нечто происходит.
Но в одном письме излагалась история, одновременно жуткая и несомненная. Я прочитал его дважды, а затем, бросившись по коридору, заколотил в дверь кабинетика доктора Смита.
— О, это вы, да? Что случилось?
— Прочтите это, — сказал я. — Наш эксперимент ничто по сравнению с этим!
Он посмотрел на меня и рассмеялся.
— Видели бы вы свое лицо! Вы выглядите так, словно сами только что испытали некий экстрасенсорный опыт, Лэтем.
— Почти что испытал, читая это. Письмо от мистера Деркелла. Он видел исчезающую деревню — целый городок тюдоровской архитектуры с дымящимися трубами просто растворяется в никуда!
— В самом деле?
— Я знаю, что это звучит безумно, но есть и второй свидетель. Более того, это, похоже, связано с исчезновением третьего лица. Подождите, Беддоуз еще затупит свою бритву Оккама!
Пока Смит читал письмо, я наблюдал за ним: доктор Эфраим Смит, изможденный, аскетичный мужчина лет шестидесяти с небольшим, с копной седых волос и черными, пристально смотрящими глазами. В Голливуде он мог бы сыграть ветхозаветного пророка.
Его облик вкупе с тем фактом, что он предпочитал писать книги от руки, сидя за старым столом с откидывающейся столешницей, делал его своего рода местным чудаком — такая уж там была местность. Он уже стал предметом нескольких полушутливых слухов:
«Доктор Смит — вегетарианец? Правда ли, что он спит всего четыре часа?»
В действительности в нем не было ничего ни фанатичного, ни эксцентричного. Это был упрямый химик-практик, автор известного учебника по полимерам. Десять лет назад умер его брат. Доктор Смит совещался с медиумами, сталкиваясь с обычной смесью разочаровывающей неопределенности и сверхъестественной истины. Он решил сосредоточить свое внимание ученого на психических изысканиях- в свободное время. Но преходящий интерес может стать призванием: теперь он возглавлял нашу группу исследований паранормальных явлений.
Доктор Смит вернул мне письмо.
— Пугающие детали, — сказал он. — Вы займетесь этим?
— Естественно. Если хотя бы половину из них можно подтвердить, это как раз то, что нам нужно. Только представьте: деревня, которая не существует, кроме как...
— Кроме как по вторникам! — Он покачал головой. — Очевидно, это не галлюцинация, а для миража слишком много деталей.
— Возможно, в пространственно-временном поле произошел своего рода разрыв. Может ли он видеть деревню, существующую в каком-то другом времени или месте? Или в некой иной вселенной, движущейся параллельно нашей?