— Возможно, — проговорил он. — В конце концов, наше представление о структуре пространства и времени действительно очень расплывчато. Там хватает вопросов, на которые мы не знаем ответа, не так ли? Те же черные дыры. Некоторые ученые подозревают, что это именно те «разрывы», которые вы упомянули. Если так, то это может помочь в объяснении многих действительно загадочных явлений: беспричинные события, подобные совпадениям у Кестлера, начинают обретать смысл, если удастся отбросить представление, что во временном потоке причины предшествуют следствиям. Конечно, это также сможет объяснить экстрасенсорное восприятие. Почему мы обнаруживаем «два разума с одной мыслью»? Просто потому, что разумы не привязаны к здешнему времени и пространству.
Мы еще немного поговорили. Теория в целом звучала трудно для понимания, но я чувствовал, что могу постичь ее интуитивно: разум — это не мой разум, или ваш разум, или разум Смита, а своего рода энергетический океан, в который и погружены мы, все мыслящие существа.
— Мне лучше начать проверку фактов в этом месте, — сказал я, собираясь уходить. — Кстати, пока я не найду им подтверждение, ни слова Беддоузу, хорошо?
О нашем эксперименте с животными мы Беддоузу тоже не собирались подробно рассказывать, по крайней мере пока не будет завершен второй цикл испытаний. Но однажды, когда мы осуществили его только наполовину, самодовольство Беддоуза нарушило даже обычный запас спокойствия Смита.
Разговор начался довольно невинно, и тут Коркоран упомянул Ури Геллера.110
— Ури Геллер? — спросил Беддоуз. — А, вы имеете в виду израильского десантника.
Коркоран поинтересовался, подразумевается ли здесь шутка.
— Нисколько. Кажется, он был десантником. Удивительно. Не понимаю, как он это делал.
Смит улыбнулся, показав зубы.
— Очень забавно. Подразумевается, что вы вполне понимаете, как ему удалось во время одного телевизионного выступления заставить стоящие часы тикать по всей Британии.
— У меня есть мысль, да. Согласно одному новозеландскому исследованию, если поиграть со стоящими часами, они, скорее всего, начнут тикать. Собственно говоря, есть где-то сорок процентов вероятности, что продолжат тикать они несколько дней. Нет, меня поражают как раз прыжки с парашютом.
Коркоран подмигнул мне.
— Возможно, у доктора Беддоуза есть экстрасенсорное представление, как Ури делает то, что он делает с ложками. Может быть, нам стоит изучить доктора Беддоуза?
Беддоуз попытался изобразить голос Ури Геллера.
— Вы хотите, чтобы я стал предметом обсуждения? Я? Но говорю вам, я не знаю, откуда беру эту силу. Быть может, от Бога. Или от своего агента.
Не засмеялся никто, кроме Беддоуза.
— Почему бы вам однажды не рассказать, во что вы верите? — спросил я. — Если верите во что-нибудь.
— В мысленное общение, — сказал он. — Думаю, это вполне возможно. Конечно, как фокус. Кто-то производит положенные гримасы, звуки и жесты, но не всегда бывает понят.
— Смейтесь, пока можете, Беддоуз, — промолвил Смит и рассказал ему про наш первый цикл экспериментов.
— Ариадна? — спросил Беддоуз. — О да, понимаю. Ведет их через лабиринт. Очень хорошо.
Смит поморщился.
— Думаю, вам придется признать, что и наши результаты смотрятся неплохо. Я немного поработал с ними и считаю, что мы можем исключить случайность. Вероятность случайного совпадения — один шанс против четырехсот с лишним тысяч.
Беддоуз еще сильнее осыпал ковер пеплом.
— Согласен. Такой возможности быть не может.
Коркоран выглядел раздраженным.
— Произнесите это для меня по буквам, а?
— С удовольствием. Если я слышу о крысе, которой нужно четырнадцать секунд, чтобы пробежать лабиринт, но она делает это всего за восемь секунд, я сразу же предполагаю, что эта крыса имеет некоторый опыт лабиринтов. Была ли исключена такая возможность?
— Абсолютно, — сказал Смит.
Коркоран вскочил, опрокинув свой стакан.
— Вы двое можете, если хотите, сидеть здесь и слушать завуалированные обвинения в мошенничестве, — сказал он. — С меня достаточно. Выпустите меня отсюда.
Мошенничество? Тогда я подумал, что Коркоран просто слишком живо отреагировал на глупый вопрос Беддоуза. Потом узнал, что бедняга «Горький» уже сходил с ума.
* * *
Мы завершили вторую серию экспериментов, вновь успешно. Коркоран был странно молчалив и подавлен. Большую часть времени он проводил за чертежной доской, составляя планы все новых лабиринтов — в куда большем количестве, чем мы когда-либо могли использовать. Он мог неистово трудиться по нескольку дней, а затем внезапно отбросить ручку и хлопнуть дверью, бросив пару слов насчет прогулки. И не возвращался часами.
Мы со Смитом не могли этого объяснить.
— Думаю, Беддоуз поверг его в депрессию, — сказал я, — принижая нашу работу. Коркоран много трудился.
— А? — оторвался от своих расчетов Смит. — Нет, не думаю, что это правильный ответ. Полагаю, на него действует сам эксперимент. Понимаете, он работал так упорно, надеялся так страстно — а затем все сработало как положено. Это как оказаться в долгом заточении и, наконец, увидеть, как дверь камеры распахивается. Страх свободы. Будем надеяться, он скоро с ним справится.
Но Коркорану, похоже, делалось только хуже. Рассказывали про случай в столовой, когда Коркоран увидел отражение собственного лица в ложке и принялся кричать. Мне довелось видеть одну из его долгих прогулок — он нарезал круги вокруг одного и того же здания.
Я все еще был убежден, что каким-то образом причиной здесь послужил Беддоуз. Постепенно я начал приходить к мысли, что если смогу однажды сокрушить Беддоуза, разбить его твердую скорлупу еще более твердым доказательством, то Коркоран сумеет увидеть его таким, каков тот на самом деле. Это должно помочь.
Беддоуза невозможно было привлечь комментировать наш эксперимент. Единственным выходом, казалось, было показать ему письмо Деркелла. Историю столь странную и захватывающую нельзя проигнорировать. Я перечитал ее: мистер Деркелл увидел статью о нашей группе в воскресной газете. Он был менеджером по продажам электроники и недавно перебрался в Бленфорд-Ньютаун, откуда ежедневно ездил на работу в Кастервич, примерно в десяти милях оттуда.
По утрам я предпочитаю боковую дорогу, чтобы избежать пробок. Однажды во вторник я, как обычно, выехал из Бленфорда, но ехал медленно. Стоял прекрасный день, у меня хватало времени, а осенняя листва была слишком красивой, чтобы ее не замечать. И тут у меня случилось видение.
Тогда это было не видение, а просто сюрприз. Справа, за рощицей, промелькнула деревня. Я знал, что там не может быть никакой деревни, поэтому не спускал с этого места глаз. За рощицей был большой холм, а потом — никакой деревни! Ничего, кроме пустынных полей, как и всегда.
Я продолжал следить за этим местом. Через неделю — снова во вторник — я взял с собой жену (ей нужно было сделать кое-какие покупки в Кастервиче), и тогда увидел деревню снова. Я нажал на тормоз, сдал назад, и мы оба пригляделись. Ошибиться было невозможно. Мы различали вдалеке несколько фахверковых домов и дымящуюся трубу. Жена достала карту и нашла там то, что, как ей показалось, должно быть местом со странным названием Нопи. „Нопи? В Англии?" — сказал я. — „Дай-ка мне взглянуть". Но она уже убрала карту обратно. Больше мы не смотрели на нее, пока не доехали до Кастервича. Вы не поверите, но никто из нас не смог отыскать эту деревню! Знаю, что моя жена не так уж хорошо читает карты, но мы изучили весь этот район (левый нижний угол карты) и не нашли ничего, что напоминало бы название Нопи.
Я не мог перестать об этом думать. Наконец, я отправился в бленфордскую полицию. Там сказали, что никогда не слышали, чтобы в Британии была деревня под названием Нопи, а на этом месте вообще нет и никогда не было никакой деревни. Думаю, они решили, что я пьян, обкололся или сошел сума!
Я немного исследовал этот вопрос сам. Узнал, что это пастбище принадлежит фермеру по имени Летуорти. Связался с ним и встретился. Он не только не мог мне помочь, но и сам был полон подозрений. Наконец, он поделился ими: его жена исчезла! Он ушел на рынок — во вторник! — и по возвращении обнаружил, что она ушла. Когда я спросил его, есть ли у него какое-то объяснение, он пробормотал что-то вроде того, что ее утащила теплица!
Это было для меня уже слишком; я решил, что мне не следует знать правду вовсе. Исчезнувшая деревня, исчезнувшая женщина, теплицы и все эти дела с картой — я просто сдался. Вскоре мы переехали в Кастервич, и я постарался забыть обо всем этом. Но время от времени меня все еще мучают вопросы. Особенно по вторникам!
Искренне ваш,
Ф. X. Деркелл
— Это ваше доказательство? — спросил Беддоуз, возвращая письмо. — И если так, то доказательство чего?
Мне было трудно выразить это словами.
— Доказательство, что... что Деркеллы видели нечто такое, чего не следовало видеть по вашим законам науки. Это событие выходит за рамки обыденных объяснений. Полагаю, что Деркеллы — экстрасенсы, или что это место временами психически чувствительно. Другого объяснения просто нет.
— Есть множество других возможных объяснений, — проговорил он. — Не все из них, конечно, верные. Тем не менее, я полагаю, что эту проблему можно решить очень быстро — если вы действительно этого хотите. Могу я ей заняться?
— Само собой, — ответил я. — Как много времени вам нужно?
— Зависит от обстоятельств, — сказал он. — Что вы уже сами выяснили?
Я рассказал ему, что написал Деркеллу, в бленфордскую полицию и в местную газету. Миссис Деркелл подтвердила рассказ мужа, а полиция вспомнила его расспросы. «Блен-форд Газетт» была осведомлена об исчезновении миссис Летуорти, но принимала версию полиции, что она просто сбежала с другим мужчиной.