Он сделал один выбор, убийца сделал другой. Это объясняло, почему купе оказалось заперто — Леонард был еще жив. Должно быть, он заказал напиток и ненадолго вышел. Но тогда он может вернуться в любую минуту!
Кертис цеплялся за эту надежду, пока не ощутил, что его глаза вылезают из орбит. Сперва они могли разглядеть два кулака, затем часы убийцы, показывающие 23.32. Наконец, они не могли уже видеть ничего, кроме лица убийцы, бесстрастного и профессионально спокойного.
Но когда Леонард, наконец, вернулся, там уже никого не было. Только запах водки и открытое окно.
Вот теперь я свободен
Мари лежала на боку у подножия лестницы, ее русые волосы раскинулись по светло-голубому ковру, а кожа была неестественно бледной.
Рой поколебался, затем протянул руку и коснулся ее горла. Признаков жизни нет. Он... разведен.
Он свободен, свободен быть с Джун. «Осторожно», — предупредил он себя. Он еще не совсем свободен. Пока что. И с Биллом тоже придется считаться. Но все прошло гладко. Еще вчера он не поверил бы, что все окажется так легко.
Дом стоял достаточно уединенно, чтобы никто не заметил, как он вернулся в полдень. И, конечно, киномеханик не покинет аппаратной, по крайней мере не тогда, когда фильму осталось идти не более получаса. Его алиби безупречно, разве что...
На мгновение Рой застыл, все еще держа руку на теплом, бездыханном горле и представляя, как пленка застревает или не совпадает по фазе, публика топает и свистит, наконец, управляющий идет в пустую аппаратную взглянуть, в чем дело.
Затем он пожал плечами. Он знал, что фильмокопия хорошая, целая и едва ли заедает. Публика в это время дня состоит в основном из стариков, которые дремлют, а не смотрят. Он успокоил себя, запер дом и поехал обратно на работу с разумной, законно разрешенной скоростью.
Никем не замеченный, он, как всегда, припарковался в переулке, проскользнул через служебный вход, поднялся по лестнице и зашел в аппаратную.
Там, как обычно, было душно и жарко, и он почувствовал, как колотится от бега по лестнице его сердце. Он начал обильно потеть. Катушка с рекламой выскользнула из его влажных рук и лязгнула по бетонному полу.
«Успокойся, Рой, — сказал он себе, — проживешь дольше». Он поместил пленку с рекламной вставкой во второй проектор, отрегулировал его и закрыл. Первый проектор отматывал последние десять минут гангстерского фильма с шумной автомобильной погоней. Во рту у Роя пересохло, его тянуло закурить.
— Свободен, — пробормотал он сам себе под грохот выстрелов. Слово это не прозвучало так вкусно, как он ожидал. Если бы только не будущая встреча с Биллом, его лучшим другом Биллом, которому придется сказать, что он влюбился в Джун, его жену.
А если Билл откажется ее отпустить? Рой не хотел загадывать так далеко. Вместо того он решил мечтать о Джун, не сводя с экрана глаз в ожидании тридцатисекундного предупреждающего сигнала.
Некое чувство, некий никем не замеченный электрический разряд пробежал между Роем и Джун почти сразу после знакомства. Маленькая, светловолосая, острая на язык, со стремительными движениями и живым чувством юмора, она была, коротко говоря, всем, чем Мари не была. Он явно встретил сперва не ту женщину.
Предупреждающий значок вспыхнул в углу экрана. Рой положил руку на переключатель, едва замечая перестрелку, в которой неизбежно брала верх чикагская полиция.
Мари — торжественная, прекрасная, унылая Мари, которая никогда бы не дала ему развода. Покойся с миром, Мари. Рой не испытывал к ней ненависти, ему было ее жалко. Но она мешала, как невинный прохожий мешает ограблению банка. Вот так все просто.
Чикагский гангстер произнес десятисекундную предсмертную речь и рухнул в изрешеченной пулями телефонной будке. Появилось слово «КОНЕЦ» и финальный сигнал. Рой переключил показ на рекламный ролик и вышел на балкон покурить. Как раз пора сделать пару затяжек, прежде чем запрыгнуть обратно в аппаратную, опустить занавес и включить в зале свет. Он вернулся к своей сигарете и своим мыслям.
То, что они с Джун станут любовниками, было неизбежно, и Билл не сделал ничего, чтобы замедлить ход событий. Собственно говоря, Билл за последний год стал довольно-таки равнодушен к жене, принимая ее как должное. Временами необъяснимо отсутствовал.
Однажды вечером Рой заехал повидать друга, а того не было дома — вот так вот просто. За исключением того, что Рой не мог перестать видеться с Джун, не мог удержаться от того, чтобы видеть ее все чаще и чаще.
Каждый вечер он находил предлог уйти из дома. Каждый день она ходила в кинотеатр.
Это выходило за рамки всякого разумного поведения. Они знали, что все неминуемо станет очевидным для Билла и Мари, но были бессильны остановить себя.
Наконец, вчера Рой начал окольными путями расспрашивать Мари, чтобы убедиться, что она действительно знает.
И чем больше она возражала, говоря, что любит его и не может представить себе обстоятельства, при которых рассталась бы с ним, тем больше Рой понимал, что убьет ее.
Но теперь придется иметь дело с Биллом. Они дружили со школы, и сейчас Рой впервые что-то скрывал от Билла. Теперь он играл с мыслью сознаться ему. Мысленно подбирал слова.
— Билл, я убил Мари. Я люблю Джун и хочу, чтобы ты отпустил ее, а я женился на ней.
Но как Билл это воспримет? Шок? Задетая гордость? Пойдет ли он в полицию?
Оставалась одна минута рекламного перерыва. Подчиняясь внезапному желанию, Рой позвонил в страховую компанию Билла и попросил его приехать.
К моменту прихода Билла вовсю крутилась первая бобина нового фильма. Билл, входя, опустил голову и осторожно сел на складной стул, указанный Роем.
— Билл, мне надо кое-что обсудить с тобой...
— Подожди, — поднял руку Билл. — Я знал, что ты рано или поздно поймешь, Рой. Но никогда не узнаю, почему это случилось именно сегодня. Окей, я не могу тебе больше лгать. Я люблю Мари больше, чем...
— Что? О чем ты говоришь? — Рой боялся, что знает все слишком хорошо.
— Убийство, Рой. Убийство.
— Погоди-ка. Ты не можешь доказать...
— Я убил Джун сегодня утром, Рой. Утопил в ванне. Я люблю Мари и надеюсь, что ты отпустишь ее, а я женюсь на ней. Теперь, когда я свободен.
— Теперь, когда ты... — Рой захохотал. Он машинально взглянул на экран, где торжествовал закон. Он подумал о маленькой тени Джун, колышущейся под водой, и захотел убить этого человека.
— Что тут смешного?
— Ничего, ничего. Я просто хочу, чтобы ты знал — я никогда не встану между Мари и тобой, старина. Она твоя, победил тот, кто лучше, и так далее. Собственно, вот мой ключ. Почему бы тебе прямо сейчас не заехать ко мне домой — и не сделать ей сюрприз?
Розыгрыш
У всех есть знакомый, похожий на Бабба... весельчака, который громче всего смеется, если видит кого-то несчастным. Особенно если страдания причинил он сам. Как обычно и бывает.
Когда он только переехал в наши края, никто, собственно, не испытывал к Баббу ненависти. Паре человек стало даже жалко это огромное жирное существо с пакетами чихательного порошка и гудками, срабатывающими при рукопожатии. Большинство из нас он просто раздражал.
К тому же первые его шутки — пластиковые жуки в еде, протекающие ручки — были довольно безобидными. Лишь по мере того, как мы привыкали к ним, Бабб заставлял себя идти на все большие крайности, чтобы привлечь наше внимание.
Не могло уже идти и речи о том, чтобы пригласить его на ужин, а вскоре даже приглашение выпить почти наверняка означало резиновый «окровавленный палец» в чьем-нибудь напитке или живого лобстера в ванной. Мы оставили его в одиночестве. Или пытались это сделать.
Хуже всего было то, что, встретившись с кем-то, кто «не может этого выносить», Бабб всякий раз прилагал еще более гнусные усилия.
И одним из тех, кто «не вынес», был Большой Майк.
Большой Майк, которому уже стукнуло не меньше семидесяти, был кем-то вроде местной загадки. Одни говорили, что он когда-то был жуликом, а другие, что он служил в Иностранном легионе. Кем бы он ни был когда-то, теперь это был тихий, добрый старик, одинокий и довольный этим.
Его единственным спутником был Пакки, рэт-терьер с серой мордочкой.
Хоть Майк и не был уже тем гигантом и силачом, что заслужил свое прозвище, наше уважение он снискал. И по-настоящему мы невзлюбили нашего подростка-переростка, когда Бабб принялся подшучивать над Большим Майком.
Первая их встреча случилась в местном кинотеатре. Бабб вошел, кривя свои толстые, рыхлые губы в улыбке, и мы знали — что-то вот-вот произойдет. Он сел недалеко от Большого Майка. Я осознал, что наблюдаю за ним, боясь, что он примется за старика.
Смех Бабба разносился по залу в самых жестоких местах мультфильма, открывавшего сеанс. Затем, когда начался основной фильм, я увидел, как Бабб вытаскивает из внутреннего кармана коробочку и открывает ее.
Мотыльки. Крупнокрылые мотыльки, целая дюжина, бросились к сверкающему лучу проектора и своим неистовым трепетом почти что стерли с экрана изображение. Где-то захныкал испуганный ребенок, но его заглушил смех, даже рев Бабба.
Если большинство из нас довольствовались тем, что сидели и ворчали, пока управляющий не переловил насекомых, то Большой Майк встал и стал пробираться по проходу.
— Не понимает шуток? — прошептал Бабб, когда гигант прошел мимо него. Я увидел, как старик напрягся, схватившись рукой за трость, словно хотел ее гневно вскинуть. Затем он просто ушел.
С тех пор Большой Майк стал излюбленным развлечением для Бабба. Он просыпался от послеобеденного сна на лужайке и обнаруживал, что его газета залита чернилами, или на лбу его грубо нарисованы помадой губы, или в его футляре очки не тех диоптрий.
Кто-то разрезал его шланг для полива, залил краской розы и послал по почте дохлую змею.
И никто даже не сомневался, кто же такой этот «кто-то».
Один раз я снял со спины старика табличку «Пни меня» и задался вопросом, не пора ли обратиться по поводу Бабба в полицию. Если бы я это сделал...