Вскоре после этого жарким, туманным днем я услышал на улице лязг и собачий визг. Выскочив на дорогу, я мельком разглядел Пакки, несшегося с такой скоростью, какой я никогда не видел. Кто-то привязал к хвосту бедного пса жестяную банку. И этот кто-то стоял на газоне Бабба, с громогласным гоготом держась за отвислый живот. Майка нигде не было видно.
Перепуганный Пакки зигзагами несся по улице от дома к дому. Бедный старый зверь подумал, что его что-то преследует. Почти все, кто оказался поблизости, пытались поймать Пакки и освободить его. Наконец, такую услугу оказало ему собственное стареющее сердце. Когда мы нашли терьера, он был мертв.
Я отнес его Большому Майку, не зная, как тому рассказать. Но, когда старик увидел тело и банку, слова были уже излишни. Он сказал только: «Понимаю». И взгляд его светлых глаз спокойно и отстраненно застыл, как будто он принял какое-то важное решение.
На следующий день я пошел взглянуть, как держится Большой Майк, и обнаружил, что он пьет чай с Баббом. Майк встал.
— Я хотел, чтобы Бабб понял, что с моей стороны нет никаких обид, — пояснил он. — В конце концов, шутка есть шутка.
Бабб засмеялся.
— Рад, что вы так смотрите на это, старина. Конечно, мне жаль, что ваша престарелая шавка издохла, я этого не планировал... — И тут из его залитых слюной губ вырвался хохот... — Но это было так забавно! Видели бы вы, как он удирал!
— Да, — слабым голосом ответил Большой Майк. — Мне надо было видеть... его уход.
Мне показалось, что его глаза увлажнились, но он отвернулся и занялся чаем.
— Пожалуйста, присядь, — сказал он мне. — Прости, что не могу предложить чаю тебе, но тут действительно едва хватает для нас двоих.
Эта грубость — чайник был довольно большим — заставила меня почувствовать себя неловко, но я сел, задавшись вопросом, не помешался ли Майк.
— Зато... возьми сигару, — проревел Бабб. Хотя я не протянул руку, он поднес ко мне резиновую сигару и обрызгал мою одежду чем-то вонючим. В моих мыслях Бабб всегда будет связан с грубым смехом и дурным запахом.
Мгновение спустя Бабб откинулся на спинку стула со странным выражением лица.
— Что... что со мной не так? — произнес он.
Большой Майк улыбнулся и поставил чашку.
— Стрихнин, Бабб, — тихо сказал он. — Яд. Мы с Пакки уже давно принимаем его в малых дозах из-за больного сердца.
Бабб задыхался, прерывисто заглатывая воздух.
— Если это вас как-то утешит, Бабб, я тоже принял смертельную дозу. С чаем. Мои симптомы из-за слабого иммунитета после долгого использования растянутся на более долгий срок, но я буду страдать от своей маленькой шутки не меньше вас.
Я был слишком ошеломлен, чтобы пошевелиться или что-то сказать. Я мог только наблюдать за последними конвульсиями Бабба. Он попытался подняться, затем упал, и цветок в его петлице судорожно испустил маленькую струйку чернил.
И, как и следовало, яд скривил его лицо в ужасную гримасу, отвратительную усмешку смерти.
Публикуйся или умри
Из предисловия к сборнику
«Maps: The Uncollected John Sladek»
В 1968 году в высшей степени уважаемый научно-фантастический журнал «If» опубликовал два рассказа «Джона Томаса» (библиограф Слейдека, Фил Стивенсен-Пейн, утверждает, что использование только имен автора без фамилии могло быть случайной ошибкой). Позднее один из двух рассказов, «В олигоцене», появился во французском и испанском переводах под именем Джона Слейдека. С «Публикуйся или умри», напечатанным месяцем ранее, этого не произошло — но если два рассказа, появившиеся в двух номерах подряд под одним именем и с заглавным рисунком одного и того же художника, принадлежат разным авторам, то редактору «If» стоило бы объяснить подобное чудачество.
© Д.Лэнгфорд
От переводчика
Парадоксальным образом этот рассказ, написанный более 50 лет назад как юмористическая антиутопия, приобретает ныне черты пророчества о вполне реальной ситуации, складывающейся в научном мире (впрочем, пока что речь не идет об обстоятельствах, образующих криминальную канву сюжета).
Кратко очертим конфликт сюжета. В американских университетах существуют три основные преподавательские должности — это assistant professor (в российских вузах сопоставимая должность обычно называется «старший преподаватель», хотя может именоваться и «ассистентом»), associate professor (приблизительно равный нашему доценту) и, наконец, собственно professor. В переводе соответствующие должности переданы русскими аналогами. В отличие от российской практики, даже assistant professor должен обязательно иметь ученую степень. При этом постоянный бессрочный контракт (tenure) с assistant professor, в отличие от более высоких должностей, не заключается, и такой преподаватель может быть уволен в любой момент по усмотрению руководства.
Мемориальную автостоянку имени Кларка У Керра заполняли уже последние автомобили прибывших на первую лекцию его нового курса «Физика. Часть I», а Глисон все еще лихорадочно искал недостающие записи. Сегодня он ни за что не мог позволить себе опоздать на занятие. Он приложил все возможные усилия, чтобы попасть на внутреннее телевидение в удобное время, и, опоздай он в первый же день, его курс наверняка перебросят на раннее утро или отменят вовсе. Со всего лишь ста двадцатью семью научными работами, опубликованными под его именем, Глисону все же повезло стать ассистентом.
Двадцатипятицентовики падали в щели паркоматов, и воздух наполнялся гудением голодных приборов, отсчитывающих время. Большой экран в передней части участка с надеждой загорелся и вновь погас, когда Глисон, сидевший в своем кабинете в полумиле оттуда, покачал головой инженеру, показавшемуся на его мониторе. Он лихорадочно копался в горах рефератов по физике, доставленных этим утром; изначально шестифутовая стопка представляла собой резюме всех работ в его области, напечатанных за последнюю неделю. Под одной из пачек он отыскал пропавшие страницы своих заметок и, облегченно вздохнув, присоединил их к остальным бумагам, которые держал в руке. Используя объектив камеры в качестве зеркала, он пригладил взъерошенные волосы и кивнул ожидающему инженеру. Вспыхнул красный свет, и Глисон увидел собственное совиное лицо в очках, взирающее на него же с экрана монитора.
— Погоня за знаниями, — начал он, — всегда была уделом горстки одиноких, преданных своему делу людей...
По окончании занятия он почувствовал себя лучше. Все прошло не так уж плохо. Пролетевший самолет вызвал на экране кое-какие помехи, а один из диафильмов кончился, прежде чем он объяснил его до конца, но в остальном представление вышло вполне технически грамотным. Он вздохнул, положил свои заметки на стол и начал рыться в куче рефератов, заполнивших маленький кабинетик почти целиком. В углу он отыскал погребенную там пустую кофеварку на две чашки.
Вновь Глисон вскипел от осознания своего неполноценного статуса. Доцентам полагались кофеварки на пять чашек, и им не приходилось все время разыскивать воду! Он задумался, не позаимствовать ли больший размер из кабинета доцента Моргана, только вчера умершего, но отверг эту мысль, поскольку кражу вскоре обнаружит преемник Моргана, и Глисона разоблачат. Если ему хочется чашечку кофе — иного выхода, кроме как идти в аспирантскую гостиную, нет.
Он отыскал потрескавшуюся и почерневшую кофейную чашку, оттолкнул от двери гору рефератов и рискнул выбраться в коридор физического факультета. Остановило его резкое шипение из кабинета справа. Обернувшись, он обнаружил, что на него из-за приоткрытой двери взирает другой ассистент факультета, Гридли Фаррингтон. Этот тип, ростом куда ниже Глисона, с заостренным носом и зализанными черными волосами, выскользнул из своего кабинета и поприветствовал коллегу широкой и поразительно неискренней улыбкой.
— Снова в детскую комнату? — поинтересовался он, вежливо поглядывая на чашку Глисона.
Глисон мог понять враждебные чувства Фаррингтона, ведь бедолага опубликовал всего лишь жалкие сто двадцать три статьи и, таким образом, стоял на социальной шкале мультиверситета116 куда ниже, чем даже Глисон. Конечно, семнадцать публикаций Глисона были куплены у аспирантов, бросивших учебу без получения степени, но и Фаррингтон едва ли всю свою работу проделал сам.
— Просто решил выпить кофе, — ответил Глисон, неопределенно взмахнув чашкой. — Это возможность поддерживать связь со студентами, узнать, о чем они думают. Сложно узнать кого-либо, читая курсы по телевизору.
— О, конечно, — неприятно ухмыльнулся Фаррингтон. — Ну, Глисон, — продолжал он, несомненно, переходя к тому, о чем на самом деле думал, — что вы думаете о смерти старого Моргана?
— Ужасно, — пробормотал Глисон.
— О, но я не об этом! Я имею в виду, кто, как вам кажется, получит эту работу?
Глисон с момента смерти Моргана едва ли думал о чем-то другом, но не собирался сообщать об этом Фаррингтону.
— Ну, полагаю, выбор немалый. Ханникатт может пригласить кого-то извне.
— Нелепость! — рявкнул Фаррингтон. — Глупейшая мысль! Конечно, они выберут человека с факультета, кого-нибудь с... э-э-э... адекватными публикациями.
— Ну, возможно, — признал Глисон, нервно переступая с ноги на ногу. Сам он проработал в университете всего несколько месяцев, заменив, собственно говоря, Моргана, который свое доцентство получил после девятнадцати лет трудов. Всех нюансов соперничества на факультете Глисон пока еще не представлял.
— Полагаю, вы хотите эту работу, — рискнул Фаррингтон.
— Ну, если ее мне предложат...
— Да не разыгрывайте скромника, Глисон! — Коротышка пригладил свои и без того гладкие волосы. — Если вы хотите получить работу, то должны за нее бороться! Никто больше не может позволить себе ждать предложений. Будете воевать или нет?
Глисон не совсем уловил значение этого вопроса. Фаррингтон, должно быть, сам хотел получить эту должность, но, безусловно, если руководство решит взять кого-то из собственного штата, разница в четыре публикации будет иметь решающее значение.