— Так ты будешь оперировать? — взвизгнул Алик, увидев пришедших за Савельевым солдат.
— Нет, мистер Шелученко.
— Но тогда ты мог бы спасти всех нас! Я умоляю тебя, Павел, я умоляю тебя: хотя бы попытайся…
Павел дико посмотрел на него. Он что, совсем ничего не понимает?
— Но это же равнозначно убийству, Алик!
— Ничего не делать в нашем положении тоже убийство! — еще громче завизжал Шелученко. — Господи, неужели этот идиот вообще ни на что не способен?!
Он опрокинул маленький столик с завтраком, вцепился в решетку и забормотал что-то себе под нос. Савельев задумчиво поглядел на него. «Шелученко и дня не продержится, — с грустью подумал он. — А вот Ванька снова висельные свои шуточки отпускает. Ника — тоже молодец. Я-то, конечно, боюсь, но… но Шелученко, нормальный трусливый мужик, как миллионы других людей, он будет самой первой жертвой. Придется мне, когда вернусь — если вернусь, конечно, — соврать ему, как врут смертельно больным людям. Скажу: все в порядке. Только терпение, терпение и еще раз терпение. Нервишки, мой дорогой, глупые нервишки шалят. Не беспокойся, мы выкарабкаемся…»
Такие разговоры велись уже сотни раз в этом мире и сотни раз люди покупались на них. Купится и Алик…
Савельев протиснул руку через прутья, пытаясь дотянуться до клетки, в которой сидела Вероника.
— Никусь, верь мне. Я… я также цепляюсь за жизнь, как и все вы…
Внизу его ждал Домбоно. Он бросил на Павла враждебный взгляд и махнул рукой в сторону крытой деревянной телеги, запряженной двумя рогатыми быками.
— Садитесь.
Савельев улыбнулся.
— «Скорая помощь» города Мерое?
— Что такое «скорая помощь»?
— Позже я обязательно объясню, Домбоно, — Павел взобрался в деревянный ящик, оказавшийся внутри более просторным, чем он предполагал. Домбоно сел рядом на обитую кожей скамью. М-да, в «скорой» люкса поменьше будет.
— Как дела у нашего пациента? — спросил Савельев.
— Мы еще раз внимательнейшим образом осмотрели его. Мы — это десять врачей. Вы правы, у мальчика опухоль.
— Значит, я победил в нашей дуэли, Домбоно?
— Богиня требует, чтобы вы лечили Мин-Ра!
— Я знаю. Мы вчера здорово с вашей богиней сцепились, — Савельев устроился поудобнее. Внезапно он понял, что никакой жертвенный алтарь бога дождя им пока что не грозит. — Мне точно понадобится помощь всех ваших богов. А также хирургические инструменты для удаления остеомы, зажимы, наркоз, лекарства. Нет, конечно, аппендикс можно и перочинным ножиком оттяпать, в России в сталинском ГУЛАГе врачи так и поступали, но остеома — это вам не слепая кишка. Пожалуйста, поговорите с вашими богами, пусть свяжутся со службой исполнения желаний.
— Вас следовало бы убить! — мрачно отозвался Домбоно, и его глаза полыхнули неприкрытой ненавистью.
— Кстати, я все хотел спросить вас, при первой встрече вы заговорили с нами по-английски. Откуда? — невозмутимо поинтересовался Савельев. — Все ж таки выезжали из благословенной Мерое?
— Нет! Но один англичанин как-то раз приблудился к нам. Зим эдак двадцать назад. И я решил выучить его язык. Через четыре года я свободно заговорил на этом языке.
— А потом?
— Шесть месяцев не было дождя, — Домбоно недобро усмехнулся. — А потом как заладят ливни на три недели, и наши поля расцвели вновь.
— И это через четыре года! — в ужасе прошептал Савельев.
— Что такое четыре зимы? Мы думаем в иных масштабах, — жестко отрезал Домбоно. — Вы ведь тоже не вечны… Кстати, по-меройски вы объясняетесь вполне сносно.
— Хотя и изучал его много больше, чем четыре зимы, — пробормотал Савельев.
— Спрашивается, для чего? — жрец был безжалостен.
— Наверное, для того чтобы понравиться богу дождя, — покаянно развел руками Павел.
…Все жрецы-лекари Мерое были заняты день и ночь, невыносимый зной буквально разрушал людей. Воды в резервуарах становилось все меньше, она превращалась в источник болезней для всего населения — по краям чаш оставался красноватый осадок. Простонародье Мерое уже начинало болеть. Но далеко не всегда стремилось попасть в «больницу».
На всей растительности в садах прекрасного города, на сикиморах, окаймлявших улицы, лежала удушливая пыль. Зеленые изгороди из тамарисков и других растений походили на истонченные скелеты; даже в лучших частях города пешие люди поднимали густые облака пыли; если же по раскаленной дороге проезжала колесница или телега, за ними следовал такой громадный столб серой пыли, что люди закрывали рот и глаза. Город постепенно превращался в немую, безотрадную пустыню. Каждый дом походил на раскаленную печь, и даже купание не приносило прохлады. Зреющие финики на деревьях стали покрываться наростами. Зараза настигала все живое, и тревога Домбоно возрастала. Верховный жрец становился все более раздражительным и угрюмым. Нет, он ничего не имел против Савельева, но сейчас просто не мог отвечать ему иначе…
Больница Мерое оказалась широким каменным домом, примыкавшим к храмовым постройкам. Что, собственно, и неудивительно, ведь жрецы как раз и были лекарями. Вероятно, в Мерое жили очень здоровые люди, большинство палат пустовало, коридоры стонали от одиночества. Пара мероиток-сиделок, испугавшись, бросилась прочь, едва заметив Савельева.
— Да не очень сейчас все здоровы, — вздохнул Домбоно. — Но нас, жрецов, и нашу больницу боятся.
В большом помещении, в центре которого стоял пустой стол, их уже ждали остальные жрецы-лекари. Молча, враждебно глядели они на чужеземца. На них так же, как и на Домбоно, были длинные, расшитые золотом одеяния, а на головах остроконечные колпаки с вышитыми змейками — символами мудрости.
— Ничего себе, операционная! — почти восторженно воскликнул Савельев, вымучивая улыбку. — И вся команда скальпеля и зажима! Как и у нас! Когда появляется главврач, за тошнотворно-белыми халатами больного уже не видно, — он обернулся к Домбоно. — Считайте, что впечатлили меня. Только где же кандидат в больные?
— Появится, — в голосе Домбоно прозвучали жесткие нотки, — вы увидите, как мы оперируем. Все готово. Мы покажем, на что способны мероиты.
Дверь громко хлопнула. В проеме появилась деревянная кровать на колесиках. Под одеялом с вышивкой солярных мотивов лежало нагое тело — юная женщина, испуганно поглядывающая на незнакомого белокожего человека. Хорошенькое, совсем еще детское личико покрывала нездоровая желтизна.
— Мы будем вырезать из ее тела мешочек, что совершенно забился камнями… — голосом профессора в учебной аудитории оповестил Домбоно Павла. Савельев вздрогнул, чувствуя, как побежали по лицу капельки холодного пота. В глазах молоденькой женщины плескался дикий страх.
— Домбоно, вы же сошли с ума! Вы окончательно рехнулись, бесповоротно! Вы не можете ее оперировать!
— Сейчас вы все сами увидите, — решительно махнул рукой Домбоно. Кровать подкатили к широкому «операционному» столу. — Мерое — земля чудес…
Глава 10ТАЙНЫ ЧЕРНЫХ ФАРАОНОВ.Продолжение
… Как же я ненавижу больницы.
В тот день, придя к Саньке, я чувствовал себя совершенно беспомощным.
Медсестра покачала головой с отравленными гидроперитом кудряшками и поджала тонкие, бескровные губы.
— С цветами нельзя, — наморщила она уныло-длинный нос. — Мне очень жаль, но с цветами никак нельзя.
Я внимательно посмотрел сначала на нее, потом на букет.
— Но ведь это всего лишь цветы.
— Сожалею, — повторила медсестра. — Но для меня это в первую очередь переносчики инфекции. Подождите, я принесу вазу, и мы оставим их здесь, — и схватив цветы, она бросилась куда-то по коридору.
Рядом со мной открылась дверь. Я вскинул глаза на санитара, катившего инвалидное кресло-каталку. В кресле сидел, весь скрючившись, мужчина моего возраста. Он смотрел по сторонам и ничего не видел, его взгляд уходил в пустоту. Больной был опутан тонюсенькими проводками, обвившимися вокруг его тела щупальцами техногенного спрута.
— Вы родственник этой девушки?
Я вздрогнул. Рядом со мной стояла медсестра с убитыми гидроперитом волосами и смотрела с уничижительным пренебрежением. Я даже не слышал, как она вернулась.
— Нет… скорее, друг.
— Вы можете навестить ее в среду или в пятницу.
— Но послушайте…
— Да, да, да, — хмыкнула милая представительница класса белых халатов и нетерпеливо взмахнула рукой. — На полчаса я вас пущу, но не дольше. В виде исключения. Идемте, — и мы пошли по одинокому, отвратительно зимнему коридору. — Вы случаем не простужены? — мимоходом уточнила медсестра. — Горло не болит?
— Н-нет.
Медсестра замерла на мгновение, оглядела меня с ног до головы, словно надеялась, что случайный чих или кашель выдаст меня с головой.
— Ладно, — проворчала она, наконец, и дернула на себя дверь. — Иначе я бы вас и не пустила.
Честно говоря, я страшно боялся заходить в палату №14. Что я увижу здесь? Отмеченную печатью болезни юную женщину, которая дорога мне, или изуродованного раком и химиотерапией человека-монстра?
Кожа Саньки была белее снега.
Она спала и не слышала, как я вошел. Ее глаза тонули в озерах черных кругов, нос неестественно заострился. Я с силой подавил полустон-полувсхлип, прекрасно понимая, что все это означает. Тонкая, светло-голубая хлопчатобумажная косынка, покрывавшая голову Саньки, сбилась в сторону, обнажая ее голову, на которой больше не росли непокорные волосы.
Я не знаю, сколько просидел у кровати Саньки. Законы времени в этой палате уже не имели никакой юридической силы. Я просто сидел, держа Александру за руку, и смотрел, впитывал в себя то, как она спит.
Где-то очень далеко от нас осторожно открылась дверь, и знакомая медсестра просунула в щель голову. Она ничего не сказала, только постучала по циферблату китайских роллексов.
И я ушел.