зобретений, а за счет заимствований. На самом деле очень малое количество значимых научных открытий было сделано независимо друг от друга разными людьми в разных местах.
Как только становится известен какой-то принцип или инструмент, он распространяется и становится известен другим народам. Почему же тогда европейской технологии не удалось распространиться в Африку за столетия контактов между двумя континентами? Основная причина заключается в сущности афро-европейской торговли, крайне неблагоприятной для проникновения конструктивных идей и технологий европейской капиталистической системы в африканскую докапиталистическую (общинную, феодальную и дофеодальную) систему производства. Единственное неевропейское общество, которое эффективно заимствовало у Европы и стало капиталистическим – это Япония.
В XIX веке она уже обладала высокоразвитым феодальным обществом, движущимся к собственным капиталистическим формам. Ее жители не были порабощены или колонизированы Европой, а внешние торговые отношения были довольно выгодными. Например, японские текстильные мануфактуры имели стимул наращивать внутренний рынок и некоторые рынки за пределами страны – в Азии и в Европе. В этих обстоятельствах молодой японский капиталистический класс (включая многих бывших феодальных землевладельцев) перенял технологии из Европы и до конца XIX века успешно их освоил. Этим примером, взятым за пределами Африки, хочется подчеркнуть, что для обретения европейских технологий нужен был спрос, исходящий из самой Африки, вероятнее всего, от класса или группы, которые видели бы в них возможности прибыли. Нужно было как желание со стороны европейцев передать технологию, так и наличие африканских социально-экономических структур, способных к использованию и внедрению этой технологии. Охота на слонов или пленников, очевидно, не стимулировала спрос на какую-либо технологию, помимо огнестрельного оружия. Направления экономической деятельности, связанные с внешней торговлей, оказывались либо разрушительными, как рабство, либо, в лучшем случае, были связаны исключительно с добычей, как охота за слоновой костью и вырубка бафии[76].
Таким образом, не было причины желать привлечения европейских профессиональных знаний. Африканские экономики все равно не имели бы простора для применения технологий, коль скоро сохранялись губительные формы экспорта. Примечательный факт, о котором редко вспоминают, заключается в том, что некоторые африканские правители в разных частях континента отчетливо понимали сложившуюся ситуацию и желали заполучить европейские технологии для внутреннего развития, что означало бы свертывание работорговли. Европейцы намеренно игнорировали запрос африканцев на определенные профессиональные знания и технологии. Это определило ситуацию в Конго в начале XVI века, о которой говорилось выше[77].
Подобное произошло и в Эфиопии, хотя работорговля с европейцами у нее не была налажена. Португальское посольство прибыло к эфиопскому двору в 1520 году. Изучив португальские клинки, мушкеты, одежду, книги и прочие вещи, император Либнэ Дынгыль[78] осознал необходимость внедрения европейских технологий в стране. Сохранилась переписка между ним и европейскими правителями, такими как португальские короли Мануэл I и Жуан III и папа Лев X, где высказывались просьбы о европейской поддержке в развитии эфиопской промышленности. Вплоть до конца XIX века эфиопские прошения подобного содержания имели очень малый эффект или не имели вовсе.
В первой половине XVIII века жили еще два африканских правителя, приветствовавших европейские технологии и заявлявших о преимуществе их занятий перед работорговлей. Когда Агаджа Трудо из Дагомеи решил остановить последнюю, он составил приглашение для европейских ремесленников и отправил с ним посла в Лондон. Один европеец, бывший при дворе Дагомеи в конце 1720-х, говорил своим соотечественникам, что «любой портной, плотник, кузнец или другой порядочный человек, который пожелает приехать сюда, получит здесь очень хорошее вспомоществование». Король Ашанти (ашантихене) Опоку Варе (1720–1750) также просил европейцев организовать в его владениях промышленное и винокуренное производства, но не получил ответа.
Принимая во внимание историю Японии, следует заметить, что первые запросы на техническую поддержку поступали из империй Эфиопии и Конго, которые в XV веке находились на уровне развития, вполне сопоставимом с большинством европейских феодальных государств – с тем важным исключением, что в них отсутствовали зачатки капитализма. В течение XVIII века могущественные африканские государства Дагомея и Ашанти переживали свой расцвет. Они прошли общинную ступень развития и имели подобие феодальной классовой стратификации наряду со специализацией производства во многих областях, таких как обработка золота, железа и текстиль. Общество Ашанти во время правления Опоку Варе уже проявило способность к инновациям, столкнувшись с задачей расплетения импортного шелка и последующего перемешивания шелковых и хлопковых нитей для создания знаменитой ткани кенте[79]. Другими словами, в подобных африканских обществах не возникло бы сложностей с освоением европейских технических навыков и восполнением довольно незначительного разрыва, существовавшего между ними и Европой в то время.
В XIX веке Европа демонстрировала то же равнодушие к просьбам о технической поддержке, исходившим из Африки, хотя к тому времени и африканские правители, и европейские капиталисты говорили об отказе от работорговли. В начале XIX века один из правителей Калабара (в Восточной Нигерии) написал британцам письмо с просьбой о сахарном заводе. А около 1804 года король Дагомеи Адандозан проявил неслыханную дерзость, попросив предприятия по производству огнестрельного оружия! Тогда многие части Западной Африки воевали европейскими ружьями и порохом. В Дагомее возникла поговорка: «Кто изготовляет порох, тот выигрывает войну», – заведомое признание участи африканцев, обреченных стать жертвой европейского превосходства в вооружениях. Конечно, европейцы и сами были полностью осведомлены о решающей силе их оружейных технологий, так что не было ни малейшего шанса на их согласие научить африканцев изготовлять ружья и амуницию.
Торговля с Европой проходила в условиях, неблагоприятных для возникновения соответствующего африканского спроса на технологии, необходимые для развития, а когда этот спрос появился, он игнорировался или отклонялся. В конце концов, развитие Африки не входило в интересы капиталистов. Не так давно западные капиталисты отказывались строить дамбу на реке Вольта в Гане, управляемой Кваме Нкрумой, пока не поняли, что иначе эту работу сделают чехословаки. Они же отказались строить Асуанскую плотину в Египте, и на помощь пришел Советский Союз. В схожей ситуации они препятствовали постройке железной дороги из Танзании в Замбию, и солидарность африканским крестьянам и рабочим выразило своей помощью социалистическое китайское государство[80]. Рассмотрение проблемы в исторической ретроспективе позволяет увидеть, что капитализм всегда подавлял технологическую эволюцию в Африке и препятствовал доступу к собственной технологии. Как будет показано в следующем разделе, капитализм принес на континент лишь те немногие элементы своей материальной культуры, что были необходимы для более эффективной эксплуатации, но главным намерением было сохранение технологического отставания Африки.
Европейская работорговля и заокеанская торговля в целом оказывали на Европу очень позитивное воздействие, известное как «эффект мультипликатора»[81]. Это означает, что выгода от внешних контактов распространялась на многие сферы европейской жизни, не связанные напрямую с внешней торговлей, и общество в целом оказывалось гораздо лучше подготовлено для внутреннего развития. Обратная ситуация сложилась в Африке, притом не только в крайне важной технологической сфере, но и в отношении объема и функционирования всех африканских экономик. В условиях нормального эволюционного процесса экономика постепенно растет, так что вскоре две соседних экономики сливаются в одну. Именно так были созданы национальные экономики в государствах Западной Европы – посредством постепенного объединения отдельных провинциальных хозяйственных систем. Торговля же с Африкой по существу помогла Европе тесно спаять друг с другом различные национальные экономики, когда в Африке происходило разрушение связей и разъединение на региональном уровне. В то же время каждая локальная хозяйственная система перестала быть направленной исключительно или преимущественно на удовлетворение потребностей местных жителей, и их усилия обслуживали внешние интересы и делали местные экономики зависимыми от внешних сил, базировавшихся в Западной Европе (осознавали это африканцы или нет). Таким образом, африканская экономика в целом оказалась разбалансирована и полностью сдвинута с прежнего пути развития.
Сейчас стало общеизвестным, что одна из главных причин, обусловливающих невозможность достижения подлинной индустриализации Африки в наши дни, заключается в том, что рынок для промышленных товаров в любой отдельно взятой африканской стране слишком мал, а интегрированные рынки на обширных пространствах Африки отсутствуют. Определенные межтерриториальные связи, сложившиеся на континенте, были разрушены после XV века вследствие европейской торговли. Несколько примеров этому можно найти на западноафриканском побережье вплоть до Анголы, поскольку в этих частях европейская торговля была наиболее масштабной, а сохранившиеся письменные источники более многочисленны.
Когда в 1470-х гг. португальцы прибыли в район современной Ганы, они мало что могли предложить местным жителям в обмен на золото, которого жаждала Европа. Однако они могли вывозить из нигерийского Бенина хлопковые ткани, бусы и рабынь, которые продавались на «Золотом Берегу». Португальцы удовлетворяли спрос, уже имевший место там, а значит, торговля между народами Бенина и народами «Золотого Берега», особенно аканами, должна была существовать и ранее. Аканы были золотодобытчиками, а в Бенине существовали специалисты-ремесленники, у которых имелись излишки ткани и бус собственного производства. Будучи государством-захватчиком с многочисленной армией, Бенин также имел в распоряжении пленников, в то время как аканы были сосредоточены на развитии своего населения и внутренней рабочей силы, так что приобретенные невольницы из Бенина быстро принимались обществом в качестве жен. Когда португальцы вторглись в этот обмен, он оказался подчиненным интересам европейской торговли. Поскольку португальцы и другие европейские народы имели достаточно товаров, чтобы быть независимыми от вторичного экспорта товаров из Бенина, все, что осталось – это связи между «Золотым Берегом» и Европой, с одной стороны, и между Бенином и Европой, с другой.