– Не могла же она просидеть в этой каморке десятки лет, – воскликнул Гризвел.
– Могла, – процедил сквозь зубы Брюкнер, – если она уже не человек.
Шериф резко вывернул руль и автомобиль свернул с дороги на извилистую тропу.
– Куда мы едем? – напрягся Гризвел.
– В пяти милях отсюда живет отшельник, старый Жакоб. Он в подобных делах дока, наверняка расскажет, в чем тут секрет. Есть вещи, в которых белые люди не смыслят ровным счетом ничего. А черные неплохо разбираются в черной магии, – шериф понизил голос и оглянулся, словно опасаясь, что мертвец на заднем сиденье подслушает их разговор. – Жакоб родился лет сто назад, где-то на Антильских островах. Хозяин, купивший его, был добр и обучил маленького раба грамоте, а когда тот вырос – дал ему свободу. Жакоб поехал путешествовать по всем островам Карибского моря, был он и в Африке, на родине далеких предков. А потому, ему известны многие тайны, в том числе, – Бюкнер заговорил еще тише, – тайны вуду.
– Вуду, – как эхо повторил Гризвел. – Надо же, вуду…
Он не думал, что на Юге в ходу эта жуткая магия. Гризвелу казалось, что колдовство – прерогатива Новой Англии, с ее готическими крышами и мрачными парками, аллеи которых помнят шаги салемских ведьм. Но то, с чем пришлось столкнуться здесь – угрюмые сосны, заброшенный дом, древние легенды, жестокие и ужасные – куда опаснее того зла, что таится на Севере.
– А вот и хижина старика Жакоба, – сказал шериф, притормаживая.
Гризвел оглядел поляну и маленькую лачугу, полускрытую в тени деревьев. Тут росли не только сосны, но и высоченные кипарисы, и замшелые дубы, а сразу за домиком Жакоба расстилалось болото, заросшее ряской. Из трубы на крыше хижины вился сизый дым. Вслед за шерифом Гризвел поднялся на крыльцо и вошел в дверной проем, прикрытый одеялом. В комнате без окон, освещаемой только пламенем очага, сидел темнокожий старик и помешивал похлебку в котелке. Его шея была дряблой, а лицо изборождено морщинами, как у древней черепахи. Глаза старика заросли бельмами и напоминали темные омуты, подернутые туманом.
Шериф подтолкнул Гризвела к плетеному креслу, а сам опустился на грубо оструганную скамью, рядом со стариком.
– Жакоб, – сказал он без всяких предисловий. – Тебе известно, кто скрывается в поместья Блассенвилей. Долгие годы меня это не заботило, но прошлой ночью в их чертовом доме зарубили человека. Твое слово может спасти вот этого юношу, но если ты будешь молчать – его повесят, вместо убийцы. Расскажи мне все, не бери грех на душу.
Жакоб повернул лицо к шерифу, туман в его глазах не рассеялся, но задвигался, как бегущие по небу облака. Он долго молчал, но потом произнес звучным голосом:
– Блассенвилли… Плохие то были люди, сэра. Злые и гордые. Хорошо, что они все померли…
Он забормотал что-то невнятное.
– Так кто скрывается в доме? – встряхнул старика Бюкнер.
– Мисс Сесилия была самая гордая из них, сэра. Самая злая и гордая. Слуги ее боялись и ненавидели, а Жанна – сильнее прочих. Жанна была мулаткой, в ее жилах текла кровь белых людей. Жанна тоже была гордая, а мисс Сесилия била ее кнутом, как презренную рабыню.
– Кто прячется в поместье Блассенвилей? – закричал шериф.
Туман рассеялся, теперь в глазах старика плескалась тьма.
– Прячется, сэра? А мне-то откуда знать…
– Ты знаешь. Все ты знаешь, Жакоб. Говори, почему старые слуги сбежали из этого дома все разом?
Старик почесал лысую голову.
– Потому что всем хочется жить, сэра. Всем, даже такому дряхлому пню, как я…
– На что ты намекаешь, Жакоб? Кто-то грозился убить тебя, если раскроешь тайну?
– Это не «кто-то». Это не человек, а боги черных болот. Эту тайну охраняет Большой Змей – бог над всеми богами. Если я проговорюсь, Большой Змей пошлет своего младшего братца, который зацелует меня до смерти. Младший братец с белым месяцем на голове. Я продал душу Большому Змею, а он взамен научил меня делать зувемби…
Бюкнер вздрогнул.
– Зувемби? Я слышал, как это слово шептал умирающий и в его голосе был весь ужас мира. Кто такие зувемби?
Старик задрожал и стал отнекиваться.
– Ну что вы пристали ко мне? Я ничего не говорил. Нет! Не говорил!
– Ты сказал: зувемби, – настаивал шериф.
– Зувемби, – повторил старик, кивая. – Они были женщинами, но потом стали чудовищами. Когда готовится изумрудное питье для создания зувемби, колдуны Гаити бьют в барабаны, отмечая это великое событие. Зувемби очень ценятся на Невольничьем Берегу, поскольку им не нужны еда и вода, а живут они дольше обычных людей. Дамбала, бог чистого неба, велел своим жрецам кланяться творцам зувемби, потому что они равны богам. Но смерть ждет того из творцов, кто поведает о зувемби белому человеку.
Жакоб замолчал, и его глаза снова подернулись туманом.
– Ты уже рассказываешь о зувемби, – рявкнул Бюкнер.
– Я не должен говорить о них белым, – бормотал старик.
Гризвел догадался, что хозяин лачуги давно впал в старческое слабоумие, он говорит сам с собой, словно не замечая присутствия посторонних.
– Однажды я плясал на черном обряде вуду, и стал творцом зувемби… Я умею варить изумрудное зелье, но ни один белый не должен знать об этом… Прошу прощения, сэра, но, похоже, я заснул… Вы спрашивали, кто прячется в поместье Блассенвилей? Я не могу этого объяснить, ведь вы сочтете меня просто суеверным дураком. Но, призываю бога белых людей в свидетели…
Старик потянулся за сухим валежником, сваленным у очага, и вдруг с воплем отдернул руку, в которую впилась тонкая змея с приплюснутой головой. Жакоб пытался стряхнуть смертоносную тварь, но та снова и снова вонзала ядовитые зубы в его предплечье. Старик попытался встрать, но не удержался на ногах и рухнул прямо в очаг. Шериф выхватил револьвер из кобуры и метким выстрелом убил гадюку.
– Жакоб умер? – прошептал Гризвел.
– Яда у этой мерзости хватит на дюжину крепких мужчин, – пробормотал шериф, рассматривая дохлую змею.
– И что же теперь делать? – простонал Гризвел.
– Надо оттащить тело на лежанку. Здесь нет двери, но если натянуть и закрепить одеяло, то зверье не пролезет, чтобы обглодать труп старика. Если мы выживем ночью в проклятом доме, то утром вернемся сюда и отвезем Жакоба в город. Давайте, беритесь за ноги…
Гризвел поморщился от отвращения, но ухватился за грязные ноги старика. Они перенесли старика на грубую кровать, и вышли из лачуги. Солнце клонилось к горизонту, и за деревьями будто полыхал пожар в полнеба. Шериф снова сел за руль, и они поехали к заброшенному поместью Блассенвилей.
– Жакоб предупреждал, что Большой Змей пришлет к нему младшего брата, – дрожа, произнес Гризвел.
– Ерунда! В этих болотах живут тысячи змей. Все они любят тепло и не прочь погреться у очага. Никакой магии тут нет! – немного помолчав, шериф добавил, уже не так уверенно. – Хотя, прежде я никогда не видел, чтобы змея кусала вот так, сразу, не зашипев на человека. Да и гадюк с белым месяцем на голове прежде не встречал.
Автомобиль выехал на дорогу и Бюкнер прибавил скорости.
– Думаете, мулатка по имени Жанна столько лет прячется в доме? – спросил Гризвел.
– Вы слышали бормотание Жакоба? Если Жанну превратили в зувемби, то она может прожить сотню лет без пищи и воды.
Они проехали последний поворот к поместью, и Гризвел увидел дом на холме.
– Голуби, – шепнул он, когда машина съехала с дороги и остановилась.
Бюкнер присвистнул от удивления.
Над черной крышей, на фоне алого заката, серым облаком взлетела голубиная стая.
– Наконец-то они показались и мне, – шериф вытер пот, выступивший на лбу.
– Они являются только к тем, кто обречен на смерть, – побледнел Гризвел. – Тот бродяга их видел, помните? Брэннер их видел. И я тоже…
– Ну, посмотрим, – резко бросил Бюкнер, выходя из машины. В руке он сжимал револьвер.
Гризвел быстро поднялся по лестнице, стараясь не глядеть на следы мертвеца, и проскочил в комнату с камином. Бюкнер вошел следом и расстелил на полу одеяла, взятые из лачуги старого Жакоба.
– Я лягу поперек двери, – решил он. – А вы устраивайтесь там же, где и прошлой ночью.
– Давайте разведем огонь в камине, – предложил Гризвел, вглядываясь в сосновый лес, темнеющий в проеме окна.
– Не стоит этого делать. У вас керосиновая лампа, у меня электрический фонарик. Включим их, когда послышится подозрительный звук. А пока будем ждать. Умеете стрелять из револьвера?
– Не знаю… Никогда не стрелял, хотя и знаю, как это делается.
– Тогда лучше и не начинать. Оружие оставьте мне, – шериф сел на одеяла, скрестив ноги по-турецки, и зарядил свой «смит-вессон», а потом и запасной «кольт».
Гризвел нервно ходил по комнате, не желая расставаться с последними лучами солнца, как скупец – с золотыми монетами. Подойдя к камину, он пошевелил вчерашние угли. Они с Брэннером развели огонь в левом углу, а справа остался слой древнего пепла. Скорее всего, до них камин разжигала мисс Элизабет Блассенвиль в ту страшную ночь…
Думать об этом не хотелось. Гризвел разгреб носком сапога пыльные головешки. Среди золы мелькнул клочок бумаги. Ничего себе! Это записная книжка с обгоревшей кожаной обложкой и испорченными страничками.
– Что нашли? – окликну Гризвела шериф.
– Мне кажется, это дневник. Разобрать почти ничего нельзя, чернила выцвели, а бумага рассыпается под рукой, – он листал ветхие страницы, пытаясь разобрать неровные строчки в свете керосиновой лампы. – Хотя вот тут можно кое-что прочесть. «Я знаю, в этом доме есть еще кто-то, кроме меня. По ночам за моей дверью слышатся крадущиеся шаги. Кто там? Одна из сестер вернулась? Или это тетя Сесилия? Но зачем им прятаться? Мне страшно. Боже, что делать? Я боюсь здесь оставаться, но идти мне некуда!»
– Ого! – воскликнул Бюкнер. – Это явно писала мисс Элизабет Блассенвиль! Читайте, что там дальше!
– Там почти ничего нельзя разобрать, – посетовал Гризвел. – «Мои сестры мертвы. Я чувствовала, как они умирали – страшно и мучительно. Кто убил бедняжек? Они всегда были добры к Жанне…» Дальше лист оборван… Следующая запись: «…эта старуха назвала имена Жакоба Блаунта и Жанны, но так и не сказала, в чем они виноваты. Наверное, боялась…» Дальше не прочесть… А, вот еще: «Нет! Не верю! Она или умерла, или сбежала. Хотя… Она родилась на Гаити и не раз намекала, что посвящена в тайны вуду. Она плясала на их ужасных шабашах, я уверена. Боже, неужели такое возможно? Если она скребется за дверью моей спальни, и так протяжно свистит по ночам… Наверное, я схожу с ума! Нет! Нельзя оставаться в этом доме. Иначе меня ждет та же ужасная участь, что и моих сестер…»