Я почувствовал, как разом оборвались все нити, связывающие меня с жизнью. В глазах потемнело от боли, а страх, который я испытал, просто невозможно передать словами. Во рту появился мерзкий и, вместе с тем, сладкий вкус приближающейся смерти. Я упал на коврик возле камина, и милосердное забвение окутало меня мерцающей дымкой.
Я очнулся в кромешной тьме. Я не только стоял на ногах, но и куда-то шел. Совершенно не представляя – куда. Холодный ветер навязчиво дул мне в лицо, словно желая напомнить, что у меня есть лицо. И тело. И мысли, которые понемногу пробуждались и подгоняли меня вперед. Я двигался против ветра, сквозь ночную тьму, куда более густую, чем даже тьма египетская – без единого проблеска. Не было видно ни луны, ни звезд, ни огоньков свечей в окнах домов. Только ночь, до самого горизонта. Каким-то чудом в окружающем меня мрака вдруг проступило еще более темное пятно – неужели такое возможно?! Я увидел черную гладь болота, напоминающую зеркало. То самое зеркало. Здесь тоже клубились туманы, но только угольно-черные, а потому едва различимые, но вот, поверхность воды покрылась мелкой рябью и из глубины вырвались лучи света. Сверкающие нити протянулись от ближнего берега до едва различимого торфяного островка. Мне было страшно, но здесь, как и в Лазурной спальне, я ощущал присутствие еще одной души – души Ральфа Кардинака, которая влекла меня за собой в топкую трясину. Я чувствовал, что один неосторожный шаг грозит мне неминуемой гибелью, но все равно пошел, а после – побежал, прямо к торфяному островку. Там, возле него, что-то плыло по воде. Я не мог разглядеть это в темноте, но точно знал, что это. Оно приближалось бесшумно, без малейшего всплеска и так плавно, будто кто-то невидимый тянул его за веревку. И вот из черноты болота во мраке ночи появилось нечто еще более темное – ну как, скажите, как такое возможно?! Продолговатый ящик, напоминающий грубо сколоченный гроб. Я стоял на торфяном островке и ждал, пока ящик не прибьет к берегу. Дрожащими руками коснулся я деревянной крышки, на которой не было ни надписей, ни креста, потянул из воды, преодолевая невиданное сопротивление, будто семь бесов держали гроб под водой. Сердце мое, сердце Ральфа Кардинака, переполнилось яростью. Я рванул ящик, еще раз, еще. Во мне проснулась дикая сила, я вытащил его на берег и, преклонив колени, яростно дернул крышку, обламывая ногти. Кровь хлынула из прокушенной от ужаса губы, перед глазами заплясали огни, а в ушах раздался звон колокольчиков. Я перестал дышать, чувствовал, что легкие вот-вот лопнут от напряжения, но не мог вдохнуть, пока не открою гроб. Пот стекал с моих бровей и капал на щелястую крышку. Я знал, что через секунду умру, если она не поддастся. Но нет! Я не мог умереть. Я не должен умереть, слышите? И поэтому я снова напряг все свои силы и дернул.
Раздался страшный скрежет. Вырвался ли он из моего горла или это сломались черные доски – я в тот миг не понимал. Но когда заглянул в гроб, закричал еще пронзительнее: я увидел лицо – бледное, искаженное гримасой последней боли, застывшее навсегда. Мертвое лицо. Мое лицо…
Меня нашли на следующее утро. Хозяин проснулся за час до рассвета и обнаружил, что входная дверь не заперта. Он заподозрил неладное и проверил своих постояльцев – благо, их в холодное время года бывает немного. Обнаружив Лазурную спальню пустой, он сбегал за полицейским. Тот привел собаку, которой дали понюхать мои вещи. Очень скоро она взяла след. Сначала я долго шел по шоссе, потом резко свернул и углубился в болото. Здесь они нашли мой башмак, утонувший в грязи, а потом увидели и меня самого, лежащего без сознания на торфяном островке в полусотне ярдов от берега. Меня перенесли в гостиницу, где я пролежал три недели в лихорадке и бреду. Бредил я много и нес, по уверению хозяина, всякую чушь. Про видения и убийство, про зеркало, про черный гроб на болотах. Конечно, рядом со мной не обнаружили никакого гроба, хотя ногти на пальцах были сорваны под корень, а в ладонях торчали черные занозы. Но я не спорил и не убеждал никого в своей правоте. Еще не хватало, чтобы меня признали душевнобольным!
Я так и не посетил школу-интернат Питс-Сковэнз, а после происшествия в Корнуолле уволился с должности инспектора, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье. Но свято место пусто не бывает, и уже следующей зимой я получил письмо от своего преемника:
21, Честерхэм-Роад, Кенсингтон.
3 декабря 1891 года
Дорогой Рэсколл,
Мы давно не переписывались, но я на днях вернулся инспекторской поездки в Питс-Сковэнз. Рад доложить, что вас помнят в «Королеве Индии», где вы проболели некоторое время. Я тоже остановился у них и хозяин гостиницы пересказал мне историю, которая произвела на вас столь сильное впечатление. Представьте себе, у древней байки появилось продолжение. Летом в поместье Треммен-холл открыли гончарную мастерскую. Вы помните болото за гостиницей? Его решили осушить, чтобы устроить глиняный карьер. И на дне, у торфяного острова, нашли идеальный скелет человека. Кости были совершенно чистыми и белыми. Рядом с телом нашли серебряную табакерку, на крышке которой выбито слово «ФЭЙ». Говорят, это сокращение от девиза Кардинаков, которые владели Треммен-холлом до того, как замок перешел к Перкинсам. В деревне никто не сомневается, что это кости последнего сквайра, загадочно исчезнувшего более ста лет назад после любовной интриги, как все думали. На самом же деле его закололи в спину. Нечестная игра! Но, если это и так, то убийца давным-давно сошел в могилу.
Надеюсь, вам было интересно узнать подробности запутанной истории.
С уважением, Дэвид Мэйнвинг.
Постскриптум. Кстати, я полагаю, вам знакомо зеркало из Лазурной спальни? Меня очень впечатлила изысканная резная рама, и я купил его за насколько золотых. Жаль только, само зеркало разбилось по неосторожности, но заменить его не трудно. Главное, рама в порядке! Так что жду вас в гости, буду рад, если вы посмотрите на мое новое приобретение и выскажете свое мнение.
Френсис Мэрион КроуфордВерхняя полка
Когда застольная беседа доходит до сигар – тут уж два пути. Или кто-нибудь из гостей побалует всех интересной историей, или, как только рассеется табачный дым, все разойдутся по домам. На этот раз слово взял Брисбен. До тех пор я не обращал внимания на этого человека, и тут только сумел разглядеть его. Это был настоящий искатель приключений: высокий, мускулистый, широкоплечий, его лицо напоминало гранитную скалу, а в голубых глазах плескались океаны. Одной короткой фразой он обрубил все разговоры за столом.
– Вы видели призраков? – спросил Брисбен, и сам же ответил, – Я – видел!
Все заговорили разом: ну, что за чушь, какие призраки, мы ведь образованные люди…
Брисбен, напротив, замолчал. Отрезал кончик сигары, поднес спичку и долго-долго раскуривал. Когда все возражения смолкли, а слуга принес шампанского, продолжил спокойным голосом:
– Я не раз бродил по морям и океанам. Видел Тихий, Индийский, а уж сколько раз пересекал Атлантику – и не сосчитаешь. Через эту узкую лужицу я, обычно, перебирался на одном и том же пароходе. Не буду называть его, скажу только, что это самый комфортный пароход, курсирующий между Бостоном и Ливерпулем. Жаль, что теперь ноги моей больше не будет на этом корабле…
Он затянулся и выпустил дым.
– Но свой последний рейс через Атлантику я запомнил навсегда. Выпал мне билет в сто пятую каюту. Я всегда беру нижнее место, поскольку полка там гораздо шире, чем наверху. Замечали вы такое? Вот и в тот раз поднялся на борт, передал стюарду саквояж и показал билет. Стюард сразу спал с лица, согнулся в три погибели и поплелся впереди меня, будто приговоренный – к эшафоту. Идти нам пришлось долго, сто пятая была почти у самого носа. Заходить внутрь стюард категорически отказался, поставил саквояж у порога и поскорее ретировался. Даже за чаевыми не протянул руки. Мне это показалось странным, но я пожал плечами и тут же выбросил стюарда из головы. Оглядел каюту: все, как обычно на этом пароходе. Матрацы в заплатках, но зато мягкие. Одеяла и полотенца – застиранные до тонкости, но зато чистые. Вода в графине чуть желтоватая, но на трансатлантических рейсах мне приходилось пить и похуже, уж поверьте. Нижняя полка оказалась широкой, чуть ли не вдвое против верхней, а это самое главное для уютного сна.
Пароход отправился без опоздания, качки не наблюдалось, а легкий бриз освежал гуляющих по палубе пассажиров. Я не люблю эти бессмысленные хождения взад-вперед, ненавижу раскланиваться с незнакомыми людьми на каждом шагу, а смотреть на китов или айсберги мне уже не интересно. Знаете, что говорят про китов и про айсберги? Если хоть раз в жизни увидел, считай, что видел их всех. Поэтому я всегда скрываюсь в кают-компании. Здесь подают отличные закуски, а у новичков они вызывают одинаковую реакцию: лицо постепенно зеленеет и через пару секунд они уже бегут прочь, спеша извиниться – ах, ох, нездоровится. В итоге бывалые путешественники остаются в уютном уединении от докучливых бесед.
Первый вечер принес мне сплошные разочарования: в кают-компании не продохнуть от нахлынувших пассажиров, а на палубе, по случаю отличной погоды, было еще многолюднее. Я отправился в каюту, чтобы пораньше лечь спать, и разозлился еще больше. Помнится, когда я брал билет, мне обещали отдельную каюту. А тут я обнаружил саквояж, трость и иные вещи попутчика. Сам он явился ближе к полуночи, когда я дремал, накрывшись пледом. Я рассмотрел его мельком, сквозь ресницы. Рыжий, как таракан, и такой же противный. Одет как мошенники с Уолл-стрит, из тех, кто всегда готов пустить по ветру ваши денежки. Да уж, повезло… С таким и парой слов перемолвиться не захочется. Придется подстраиваться под его привычки, чтобы свести все разговоры к минимуму. Будет приходить поздно – я лягу пораньше, а по утрам стану исчезать из каюты, пока он спит. Да, путешествие станет менее комфортным, но зато не придется даже здороваться с этим скользким типом.