В истлевшем продолговатом ящике, в объятиях дюжины спящих нетопырей, лежало костлявое существо, которое мы с Сент-Джоном ограбили не так давно. Череп, уже не чистый и белоснежный, но покрытый запекшейся кровью и клочьями плоти и волос, злобно смотрел на меня фосфоресцирующими глазницами. Острые окровавленные клыки чуть приоткрылись, насмехаясь над моей неизбежной гибелью. Чудовище глухо залаяло, как гигантский пес, и я увидел, что гуль держит в грязной лапе роковой талисман зеленого нефрита. Я закричал и убежал прочь, преследуемый несмолкаемым лаем.
Мое сумасшествие принес звездный ветер…
Эти когти и зубы, заточенные о человеческие кости…
Смерть мчится на крыльях летучих мышей, столь же черных, как и руины забытых храмов Белиала…
Теперь, когда лай мертвого чудовища становится все громче и громче, а хлопанье этих проклятых крыльев все ближе и ближе, я поднесу револьвер к своему виску, чтобы обрести благословенное забвение, которое станет моим единственным убежищем от безымянного ужаса.
Говард Филлипс ЛавкрафтКрысы в стенах
16 июля 1923 года я переехал в Эшемский приорат после того, как бригада рабочих закончила многолетнюю реставрацию. Поднимать древний замок из руин – задача грандиозная, и влетела в копеечку. Но я так мечтал поселиться в родовом замке, что не сожалел о расходах. Это место считалось проклятым с начала 17 века. Во времена правления Якова Первого ужасная, хотя и необъяснимая трагедия унесла жизни хозяина замка, его жены, пятерых детей и нескольких слуг. Единственный уцелевший наследник этой проклятой семьи – мой предок, – сбежал в Америку, окутанный туманом подозрений. Его тут же провозгласили убийцей, поместье отошло в собственность короля, но обвиняемый не предпринял никаких попыток оправдаться или вернуть свое имущество. Потрясенный чудовищным ужасом, превосходящим и совесть, и закон, Вальтер де ла Фоэр, одиннадцатый барон Эшем, бежал в Вирджинию и жил там под фамилией Делафэр.
Эшемский приорат оставался незанятым сотни лет, хотя земли присоединили к имению одного из придворных по фамилии Норри. Архитекторы и археологи с интересом изучали развалины замка – эти готические башни, выросшие на саксонских плитах, под которыми обнаружились подвалы, устроенные римлянами, и тайные ходы друидов, которые жили здесь задолго до прихода первых легионов. Фундамент уходил в твердыню известковой скалы, сливаясь с ней у самого обрыва, с края которого замок смотрел на пустынную долину в трех милях к западу от деревни Анчестер. Ученые были в восторге от этой странной реликвии забытых веков, но деревенские жители ненавидели ее всей душой. Они обходили замок стороной сотни лет назад, когда здесь жили мои предки, и сейчас тоже шарахались от вновь отстроенных стен, без единого пятнышка мха или плесени. Меня шокировало такое поведение, но главное – столь долгая память.
В Америке, где я вырос, к прошлому относятся наплевательски. Нет, конечно, некоторые из наших соседей-плантаторов хвастались, что их предки сражались в Крестовых походах, плавали по океанам в эпоху Возрождения. Но только после изрядной попойки, когда провожали гостей и случайно спотыкались о рыцарские доспехи, или ударялись плечом о раму старинного портрета. В трезвом виде никто не заговаривал о прошлом. Здесь привыкли смотреть в будущее.
Поэтому в Вирджинии я никому не рассказывал о необычной традиции нашего рода: глава семьи, достигнув сорокалетия, передавал старшему сыну конверт, с требованием «Вскрыть после моей смерти». В письме содержались мрачные тайны всех поколений семьи де ла Фоэров – каждый мужчина добавлял к многовековой летописи собственные подвиги, а также честно сообщал потомкам о своих провалах и постыдных поступках.
Во время Гражданской войны наши плантации были уничтожены, а имение в Кэрфэксе выгорело дотла. Мой дед погиб в ту ночь, но, к сожалению, вместе с ним погиб и конверт, связывающий нас с прошлыми поколениями. Я и сегодня отчетливо помню тот пожар, хотя в ту страшную ночь мне еще не исполнилось и семи лет. Кроме зарева в полнеба, я вспоминаю треск рухнувшей крыши, ругань солдат, крики женщин и хоровую молитву темнокожих рабов, напоминавшую вой. Мой отец служил в армии Конфедератов и сражался где-то под Ричмондом. Мы с матерью долго скитались, пока не смогли присоединиться к нему. О конверте тогда никто не вспомнил – достаточно того, что мы остались живы.
Вскоре война закончилась, мы двинулись на север и поселились у двоюродной тетки моей матери. Я рос в богатстве и роскоши, как флегматичный янки. Окончив университет, я погрузился в деловую жизнь Массачусетса и потерял всякий интерес к семейной истории. Жуткие тайны, скрытые в густой листве генеалогического древа де ла Фоэров, обратились в пепел, пусть пеплом и остаются. О, если бы я подозревал, что однажды придется столкнуться со всем этим ужасом, то оставил бы Эшемский приорат его мху, летучим мышам и паутине!
Отец мой скончался в 1904 году, не оставив никаких конвертов ни мне, ни моему единственному сыну Альфреду, десятилетнему мальчику, которого я воспитывал один, после смерти его матери. Именно Альфред стал собирать информацию о прошлом нашей семьи. Мой сын служил в британской авиации и сбивал немцев над Ла-Маншем в 1917 году. Его приятель по Королевскому летному корпусу, капитан Эдуард Норри, вырос неподалеку от нашей фамильной резиденции в Анчестере. В тех местах до сих пор помнили де ла Фоэров, и легенды о наших предках, которые Норри поведал моему сыну, поражали размахом чудовищной фантазии – не каждый романист способен сочинять столь дикие и невероятные сюжеты. Сам Норри не воспринимал байки суеверных крестьян всерьез, а сына моего они откровенно забавляли. Все эти истории Альфред пересказывал мне в письмах с фронта. В одном из них он высказал оригинальную идею: а не купить ли нам британское поместье, в котором жили прапрапрадеды? Я горячо поддержал сына и, немного поторговавшись, выкупил Эшемский приорат в 1918 году. Правда, планы по восстановлению замка пришлось отложить, поскольку Альфред вернулся с фронта в инвалидном кресле – вражеская пуля раздробила позвоночник. В течение двух лет, что он прожил, я не мог думать ни о чем, кроме заботы о сыне, даже свой бизнес в Массачусетсе передал под управление деловым партнерам.
После смерти Альфреда я сбежал из Америки, где все напоминало о печальных месяцах медленного угасания моего сына. Разбитый, потерянный, отставной фабрикант, утративший интерес к жизни – таким я приехал в Старый Свет. И окончательно впал в уныние, когда увидел, в каком упадке находится мое новое владение в Анчестере: бессмысленное нагромождение средневековых руин, покрытых лишайниками и мхом. Единственная более или менее уцелевшая башня стала приютом для черных грачей и грязных бродяг, разорявших грачиные гнезда.
Капитан Норри, пухлый и дружелюбный молодой человек, пытался развлекать меня историческими анекдотами и воспоминаниями о боевых подвигах сына. Но апатия не оставляла меня на протяжении долгих месяцев, пока я собирал сведения о том, как выглядел замок в дни былого величия. Постепенно я нарисовал план поместья, каким оно было триста лет назад, и начал нанимать рабочих для реконструкции. Привозить их пришлось из соседнего графства. Жители деревни Анчестер все, как один, отказались – хотя я предлагал заплатить хорошую цену, золотом. Но местные испытывали угрюмую ненависть к замку моих предков. Их злость и страх постепенно передавались даже рабочим-чужакам, и те, порой, сбегали целыми бригадами. Приходилось ехать за тридевять земель и нанимать новых.
После своего визита в заброшенное поместье, Альфред рассказывал мне в письмах, как крестьяне шарахались и убегали, узнав, что он – потомок де ла Фоэров. Теперь и я убедился, что наш древний род никогда не пользовался популярностью у соседей. Меня невзлюбили с первых дней, когда узнали, что я приехал восстанавливать замок, который здесь воспринимали исключительно как прибежище демонов и оборотней. Эшемский приорат возвели на фундаменте древнего храма, разрушенного в те времена, когда только начинали строить Стоунхендж. Никто не сомневался, что там совершались кровавые жертвоприношения. Позднее на этом месте римляне проводили жестокие оргии в честь темной богини Кибелы, в знак чего высекли имя Великой Матери при входе в подземелье. Мрачные обряды не исчезли с властью Рима, саксы устраивали здесь бесчеловечные ристалища на протяжении всего периода Семицарствия. Около 1000-го года нашей эры здесь построили каменный монастырь, упомянутый в летописях как «прибежище могущественного ордена, который нельзя называть». Во время норманнского завоевания он был разрушен, а двести лет спустя Генрих Третий пожаловал этот скалистый утес и окрестные деревни моему предку, Гилберту де ла Фоэру, первому барону Эшему.
До этого момента о нашей семье не было известно ровным счетом ничего, да и после, не сказать, чтобы сохранились достоверные сведения. В одной хронике упоминается безымянный де ла Фоэр, «проклятый Богом в 1307 году», а все остальное – лишь деревенские легенды об ужасах, творящихся в замке, возведенном на фундаменте древнего храма и таинственного монастыря. Эти легенды местные жители рассказывают долгими зимними вечерами у камина, представляя моих предков как исчадий ада, и обвиняли их в периодических исчезновениях крестьянских детей на протяжении веков. Шептались и о том, что бароны нарочно склоняли своих наследников к злодейству, охотно вовлекая в черный культ не только сыновей, но также их невест, жен и дочерей. Именем леди Маргарет Трэвор из Корнуолла, жены Годфри, второго сына пятого барона, пугали непослушных малышей, а жестокость их внучки Евгении упоминается в балладе о женщине-демоне, которую до сих пор распевают в холмах и долинах Уэльса. Эти мифы вполне объясняли странное поведение известных мне потомков древнего рода. Например, скандальный случай с моим кузеном, молодым Рэндольфом Делафэром, который сбежал с мексиканской войны на карибские острова, и стал там жрецом вуду.