-- Нет. Теперь -- нет.
-- Чего же ты желаешь? Говори -- все будет как ты выберешь. Ведь ты можешь видеть грядущее -- загляни. Реши.
-- Не хочу. Мне это не нужно, я выбрал. Нужно ли мне говорить, что я избрал, Повелитель?
-- Нет. Благодарю тебя. Только знай... впрочем, ты уже это сам знаешь. Тяжело знать -- предвидеть -- и не сметь сказать.
-- Да. Я не смогу ничего изменить сам... Молчание.
-- Нет. Иначе это будет та же проклятая предопределенность.
-- Но зачем тогда мой дар!
-- Тот, кто стоит на развилке, спросит -- туда ли я иду? Знающий скажет -- да или нет. Но не скажет -- почему. И не скажет -- как дойти, иначе нет смысла дороге.
-- Я отвечу, Повелитель.
* * *
"Сталь кольца -- оковы на устах моих, на сердце моем. Я знаю. Я вижу. Я молчу. Я не смею менять -- предопределенность и зло, что я призову на головы других. Я не смею судить. Не судья, а слуга... Сталь кольца -- как печать, как клеймо, как судьба... Лунный камень и ночь, и молчанье пути, я не смею, я смею... Молчать -- и идти..."
(Девятый Назгул)
Звали ее Исилхэрин, и была она в родстве с королевским домом Нуменора. Когда шла она -- спокойная и отрешенная -- в своем темно-вишневом бархатном платье, расшитом по плечам черным стеклярусом, все говорили: "Вот идет Исилхэрин прекрасная, холодная как осенняя луна." Многие искали руки Исилхэрин белолицей, Исилхэрин черноволосой, красавицы с темно -синими глазами, но спокойно отвергала всех она, не объясняя на то причин.
Лишь одного мимолетного взгляда хватило им, чтобы искать друг друга потом всю жизнь. Почему они не остановились, не заговорили тогда? Лишь несколько минут спустя поняли они, что эта короткая встреча -- их судьба. Но оба уже затерялись в толпе.
Через семь лет, вернувшись из Средиземья, он увидел ее на пристани, и, не раздумывая, подошел к ней, едва сойдя с корабля. И, не говоря ни слова, шли они рядом по улицам белой гавани. Наконец, остановились они у заросшей плющом ограды дома, и спросил он:
-- Госпожа моя, я не знаю вашего имени, но мне кажется, что я давным-давно знаю вас. Скажите, могу ли я просить вашей руки?
-- Господин мой, только вас мыслю я своим супругом. Но, боюсь, нам не быть вместе. Я скажу вам все, хотя это может стоить мне жизни. Выслушайте меня.
-- Я приму все, что бы вы не сказали, ибо воистину наша встреча дарована Валар.
Она странно улыбнулась в ответ.
-- Войдемте, господин мой.
-- Я доверюсь вам, хотя вы, возможно, возненавидите меня. Уже давно наша семья не верит в мощь и милость Валар. Я не знаю, откуда идут предания о творении Арды в нашем роду, но они не похожи на те, что поведаны нам Элдар. Мы почитаем Древнюю Тьму, ибо она старше Света, и силы ее -- древнее Арды. Древнее Айнур и самого Эру. Мы не отвергаем Валар, но не они главные в этом мире. Мы равно чтим Свет и Тьму, но Тьму мы ставим выше.
Она вздохнула.
-- Вот и все. Вы возненавидите меня -- пусть. Вы можете, если захотите, выдать меня -- пусть. Я полагаюсь на вашу совесть. Другого судьи, кроме вас, я не приму. Я в ваших руках. Решайте.
Он сидел, низко опустив голову. Затем тихо заговорил:
-- Мне трудно понять вас -- слишком все это непривычно и неожиданно. Тяжело мне. Но знайте -- никогда я не предам вас. Это мое слово.
Непростой и нескорой была их любовь. Много раз покидал он Нуменор и, возвращаясь из смертных земель, становился он все суровее и задумчивее, и, хотя по счету нуменорских лет был он еще молод, седина уже начала пробиваться в его черных волосах, и все больше боевых шрамов было на теле его.
-- Я становлюсь другим. Словно Забытые земли меняют меня, и нет мне больше радости здесь. Мне кажется, я перестаю быть воином. Или я стал трусом? Не могу убивать их. Дикари, жестокие, злобные... А мне жаль их. Как же не понять -- не мечом и огнем... Да и почему, кто дал мне это право -- судить? Не понимаю... Почему -- низшие? Темные -- да, грубые. Но разве мы не были такими в свое время? И убивать их -- за это? Именем Валар? Обращать их в рабов?
Он закашлялся.
-- Нет, госпожа моя. Вы можете услышать обо мне много нелестного. Что я и трус, и не подчиняюсь приказам, и не уважаю Великих... Верьте или не верьте -- это ваше дело. Но убийцей я больше не стану. Я видел людей Харада. Они ровня нам, нуменорцам, хотя и не Валар их вели. Наверное, я начинаю верить Тьме...
И еще восемь лет прошло -- а он не возвращался. И вести были всякие -- что он убит, что он в плену или, еще хуже, сбежал к врагам.
Но он опять появился -- ночью постучался в дверь ее дома. Он был теперь совсем седым, и уродливый шрам пересекал его лицо через лоб и левую скулу. И впервые Исилхэрин потеряла самообладание и плакала у него на груди. Когда утром расставались они, она заметила странный перстень на его руке - похоже, что был он из стали, с очень темным камнем. Она ничего не спросила, но, перехватив ее взгляд, он странно посмотрел на нее и грустно улыбнулся.
Утром он уехал, а через неделю Исилхэрин взошла на корабль, что плыл на восток, и в руке держала она ветку омелы. Такой он увидел ее в гавани куда, повинуясь неясному зову, пришел он этим утром. И все смотрели на прекрасную Исилхэрин, которую словно минули эти пятнадцать лет -- она была по-прежнему свежей и юной.
Однажды они шли по главной площади и ее привлекло странное оживление у дверей высокого храма.
-- Что это? -- спросила она.
Он угрюмо молчал. А затем сказал -- резко и хрипло:
-- Жертвоприношение. Всесожжение во славу Валар. Уйди.
Исилхэрин застыла от ужаса. Эти слухи доходили до нее, но она не верила.
-- Их -- живыми? -- выдохнула она.
-- Да. Но я помогу им...
Он накрыл кольцо рукой, и она увидела, как побледнело и покрылось потом его лицо. И те двое, что были прикованы к столбу -- спина к спине, вдруг повисли на цепях.
-- Все. Они мертвы. Им не будет больно. Идем отсюда.
И вновь была война. И сердце Исилхэрин болело от недоброго предчувствия. А потом она узнала, что он схвачен и под судом, потому что не дал перебить людей в небольшом харадском городке, взятом после двухдневной осады. Разъяренные сопротивлением солдаты ворвались, убивая всех на своем пути. Слов они не слушали. Тогда он дрался против своих, а потом, когда понял, что это безнадежно -- все говорили об этом по-разному -- он выкрикнул какое-то жутко звучащее заклятье, и три черных тени пролетели над пожарищем, и нуменорцы в ужасе отступили, бежали от пылающих развалин. Его, израненного и жестоко избитого приволокли в крепость и бросили в гарнизонную тюрьму. Обвинения были тяжелые -- измена и ересь. Но прежде, чем был произнесен приговор, в суд вошла Исилхэрин и сказала:
-- Вина на мне. Это я -- служительница Тьмы. Я околдовала его. Он невиновен.
И теперь они стояли у столба -- спина к спине, и их руки были скованы вместе -- ее руки с его руками, и одна цепь притягивала их к столбу. И стиснув зубы, он изо всех сил молил -- пусть она умрет. Пусть умрет сейчас, быстро, без боли. Он понимал, что если так будет, силы кольца не хватит, чтобы убить его. Он слишком был измучен, чтобы заставить кольцо убить их обоих.
"Пусть умрет. Пусть умрет быстро", -- билось у него в сердце.
И когда ее мертвая голова запрокинулась ему на плечо, он облегченно вздохнул. За себя он не боялся.
Ему было дано видеть то, что не дано другим, и потому он увидел перед собой фигуру в черном плаще с обнаженным мечом. Он понял -- не раз ему приходилось из милости добивать смертельно раненных. И с улыбкой принял он удар ледяного клинка в сердце.
-- Госпожа моя, далек твой путь, но я найду тебя. Ночь ведет тебя, Тьма ведет меня, но рядом наши дороги. Я найду тебя, я найду тебя...
ПЕСНЬ ДЕВЯТИ
Под ущербной луной мчались десять теней над серебристыми туманами и сухим ковылем степей -- на юго-запад. Слабыми звездами тихо мерцали их короны и шлемы, мечи и шпоры. Те, кто видел их в этот глухой час, сочли их лишь ночными облаками, хотя странно было, что неслись они навстречу ветру.
Словно огненное око виделось им сверху жерло Ородруина, полное крови Арды, и туда -- резко вниз -- устремились десять теней. Плащи их отлетели назад, словно крылья камнем падающих на добычу охотничьих беркутов. Черный нуменорец -- первый в летучей кавалькаде -- быстро спешился и подал руку Властелину, помогая ему сойти с коня, ибо был тот еще очень слаб.
Он стоял у развалин поющего замка и, казалось, слышал хаос обрушившихся звуков, режущих слух, словно предсмертный хрип, рвущийся из разорванного горла. Здесь были обломки его замысла, его памяти, его боли и скорби, его воли и решимости. Память. Она не погибла, она навеки была в нем. Он обернулся, и Девять увидели слезы в его глазах, и непонятно было -- капли светятся от скорбного взгляда ущербной луны или от сияния, исходящего из его светлых глаз? Пророк улыбался -- он один знал, что сейчас должно произойти, и Властелин улыбнулся ему в ответ, но грустной была улыбка на его измученном лице.
Он обернулся к луне, и поднял руки. И Девять, сами не понимая, почему, соединили свои руки с кольцами в одном пожатии, объединяя их силу. И Музыка встала перед их глазами, и сердце вело ритм ее. Черные поющие стены, чернее ночной тьмы, еще зыбкие и неопределенные, встали перед ними, и звезды светили сквозь них, и растворились в черноте и стала она светящейся. Пели звезды, пел туман, затянувший чашу гор, и огонь Ородруина оранжево-розовым пятном размывался в нем.
Казалось, Черная хроника Арды вставала перед ними черным замком,и Память и Скорбь, Воля и Боль сплетались воедино, расцветая в ночи ущербной луны, и Сердце давало им суть и определенность.
Он опустил руки, и все вдруг ощутили, как устали они. Он не обернулся к ним.
-- В трудах моих вы все имеете часть, -- дрогнувшим голосом сказал он, -- Пусть каждый из вас по замыслу своему создаст Музыку, и да вплетется она в Песнь Темного Творения. А я буду слушать и дам Музыке вашей суть и плоть.