-- Смотри.
Сначала тот не видел ничего, кроме привычной темноты. А потом рванулось над головой ослепительным светом -- сияющее, огненное, раскаленное... Майя тихо вскрикнул и прикрыл глаза рукой:
-- Свет... откуда? Что это?
-- Солнце.
-- Это сотворил -- ты?
-- Нет. Оно было раньше, прежде Арды. Смотри. И Майя
смотрел, и видел, как огненный шар, темнея -- словно остывал кипящий металл, скрылся за горизонтом. И наступила тьма, но теперь Майя видел в ней свет -- искры, мерцающие холодным светом капли.
-- Что это?
-- Звезды. Такие же солнца, как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там -- иные миры...
-- Их тоже создал Единый? Как и Арду?
-- Нет. Они были и до Эру; и он -- не единственный творец, хотя всеми силами пытается забыть об этом. Его имя -Эру -- изначально значит "пламя"; но он называет себя Единым и пытается заставить остальных верить в это.
Молодой Майя, наверно, испугался бы, скажи это кто-то другой, не Мелькор. Но сейчас страха не было: он верил Мелькору и восхищался его гордой решимостью и мудростью.
"Он воистину бесстрашен. И воистину -- могущественнейший из Айнур. Недаром Валар так боятся его."
Вала взглянул на молодого Майя, и глаза его сияли, как звезды:
-- Но почему же я раньше не видел этого? -- спросил Майя.
-- Не только ты. Другие тоже -- до времени. Только смотрят, не видя. Воля Эру. Я рад, что тебе они не смогли закрыть глаза.
И, положив руку на плечо Майя, так сказал Мелькор:
-- Ты будешь моим учеником. Я давно решил. Еще когда увидел творение рук твоих.
Он вздохнул и прибавил с непонятной грустью:
-- И все-таки первым ты сделал -- клинок...
-- Повелитель... -- выдохнул Майя.
-- Отныне имя тебе -- Гортхауэр. Нет, не "ненавистный": в разных языках одни и те же имена означают разное. В том языке, что берет начало из Тьмы, это имя означает -- Владеющий Силой Пламени.
И улыбнулся светло и спокойно:
-- Многому еще придется учить тебя, Майя Гортхауэр...
...Имен не осталось.
Приказано забыть.
Только следы на песке -- на алмазном песке, на острых режущих осколках -- кровавые следы босых ног. Но и их смыло море, но и их иссушил ветер...
Ничего.
Когда Светильники рухнули, по телу Арды прошла дрожь, словно ее разбудило прикосновение раскаленного железа. Глухо нарастая, из недр ее рванулся в небо рев, и фонтанами брызнула ее огненная кровь; и огненные языки вулканов лизнули небо. Когда Светильники рухнули, сорвались с цепи спавшие дотоле стихии. Арда содрогалась в родовых муках, бешеный раскаленный ветер срывал с ее тела гнилостный покров неживой растительности, выдирал из ее недр горы, размазывал по небу тучи пепла и грязи. Когда Светильники рухнули, молнии разодрали слепое небо и сметающий все на своем пути черный дождь обрушился навстречу рвущемуся в небо пламени. Трещины земли набухали лавой, и огненные реки ползли навстречу сорвавшимся с места водам, и темные струи пара вздымались в небо. И настала Тьма, и не стало неба, и багровые сполохи залили студенистые низкие тучи, и щупальца молний жадно шарили по беснующейся плоти Арды. И не стало звуков, ибо стон Арды, ворочающейся в родовых конвульсиях, был таков, что его уже не воспринимало ухо. И в молчании рушились и вздымались горы, срывались пласты земли, и бились о горячие скалы новые реки. Словно незримая рука мяла плоть Арды и лепила новый мир, сдирая с него засохшую корку старой кожи. И в немоте встала волна, выше самых высоких гор Арды, и беззвучно прокатилась -волна воды по волнам суши... И утихла плоть Арды, и стало слышно ее прерывистое огненное дыхание.
Когда Светильники рухнули, не было света, не было тьмы, но это был миг Рождения Времени. И жизнь двинулась.
Когда Светильники рухнули, ужас сковал Могущества Арды, и в страхе страхом оградили они себя. И со дна Великого Океана, из тела Арды вырвали они клок живой плоти и создали себе мир. И имя дали ему -- Валинор. Отныне Средиземье значило для них -враждебный ужас, и те, кто не отвратился от него, не были в чести у Валар...
Когда Светильники рухнули, не стало более преграды, что застила глаза не-Светом. И он, забытый, потерянный в агонизирующем мире, увидел темноту. Ему было страшно. Не было места на земле, которое оставалось бы твердым и неизменным, и он бежал, бежал, бежал, обезумев, и безумный мир, не имеющий формы и образа, метался перед его глазами, и остатки разума и сознания покидали его. И он упал -- слепое и беспомощное существо, и слабый крик о помощи не был слышен в реве волн, подгоняемых бешеным радостным Оссе.
...И в немоте встала волна выше самых высоких гор Арды, и на гребне ее, как на коне, взлетел, радостно хохоча, Оссе. Долго мертвый покой мира тяжелым грузом лежал на его плечах. Но он не смел ослушаться господина своего Ульмо. И теперь великой радостью наполнилось сердце его, когда увидел он, что ожил мир. И не до угроз Ульмо было ему -- он почуял свою силу. Волна вознесла его над миром, и на высокой горе увидел он Черного, и одежды крыльями метались за его плечами. Он смеялся. И смеялся в ответ Оссе, проносясь на волне над Ардой. И в тот, первый День, Майя Оссе стал союзником Черному Вале.
Вода подняла его бесчувственное тело, закрутила и выбросила на высокий холм, и отхлынула вновь. И много раз перекатывалась через него вода -- холодная, соленая, словно кровь, омывая его, смывая с тела грязь. Ветер мчался над ним, сгоняя с неба мглу, смывая дым вулканов, протирая черное стекло ночи. И когда открыл он глаза, на него тысячами глаз смотрела Ночь. Он не мог понять -- что это, где это, почему? Это -- Тьма? Это -- Свет? И вдруг сказал -- э т о и есть Свет, настоящий Свет, а не то, что паутиной оплетало Арду, источаясь из Светильников. Оттуда ему в лицо смотрела -- Вечность, и звезды шептали, и он называл ихними именами, и они откликались ему, тихо мерцая. Тьма несла в себе Свет бережно, словно раковина -- жемчуг. Он уже сидел, запрокинув голову, и шептал непонятные слова, идущие неведомо откуда, и холодный ветер новорожденной Ночи, трепал густые локоны его темно-золотых длинных волос. И именовал он Тьму -- А х э , а звезды -Г е л е , а рдяный огонь вулканов, тянущий алые руки к Ночи -Э р э. И казалось ему, что Эрэ -- не просто Огонь, а еще что-то, но что -- понять не мог. И полюбил он искать слова, и давать сущему имена -- новые в новом мире.
И сделал он первый шаг по земле, и увидел, что она тверда, и пошел в неведомое. Он видел и первый Рассвет, и Солнце , и Закат, и Луну, и удивлялся и радовался, давал имена и пел... И думал он: "Неужели э т о -- деяние Врага? Но ведь это красиво! Разве злое может быть так прекрасно? И разве Враг может творить, и, тем более -- красивое? Может, это ошибка, может, его просто не поняли? Тогда ведь надо рассказать! Вернуться и рассказать!" Он не решался искать Мелькора сам, страшась могучего Валы, потому решил вернуться и поведать о том, что видел.
Манве и Варда радостно встретили его.
-- Я думала, что ты погиб, что Мелькор погубил тебя! -ласково сказала Варда.
-- Я счастлива, что снова вижу тебя!
"Странно. Я же Майя, я не могу погибнуть!" -- удивленно подумал он. Высокий, хрупкий, тонкий, он был похож на свечу, и темно-золотые волосы были словно пламя. Тому, кто видел его, почему-то казалось, что он быстро сгорит, хотя был он Майя, и смерть не была властна над ним. И когда пел он перед троном Короля Мира, его огромные золотые глаза лучились, словно закат Средиземья отражался в них.
Он пел о том, что видел, о том, что полюбил, и те, кто слушал его, начинали вдруг меняться в сердце своем, и что-то творилось с их зрением -- сквозь яркий ровный свет неба Валинора они различали иной свет, и это был -- Свет. И боязнь уходила из душ, и к Средиземью стремились сердца, и уже не таким страшным им казался Мелькор. Светилась песнь, и создавала она -- мысль. Но встал Манве, и внезапно Золотоокий увидел его перекошенное лицо и страшные глаза. Король Мира схватил Майя за плечи, и хватка его была жестче орлиных когтей. Он швырнул Золотоокого на земь, и прорычал:
-- Ты! Ничтожество, тварь... Как смеешь... Продался Врагу! Дыхание Манве было хриплым, лицо его побагровело. Наверно он ударил бы Майя, но Варда остановила его.
-- Успокойся. Он только Майя, и слаб душей. А Мелькор искушен во лжи и злых наваждениях. -- Ласковым был ее голос, но недобрым -- ее взгляд.
Манве снова сел.
-- Иди, -- сурово сказал он. -- Пусть Ирмо снами изгонит злые чары из души твоей. Ступай! А вы, -- он обвел взглядом всех остальных, -- запомните: коварен Враг, и ложь его совращает и мудрейших! Но тот,-- он возвысил голос, -- кто поддастся искушению, будет наказан, как отступник! Запомните это!
В мягкий сумрак садов Ирмо вошел Золотоокий. Ему было горько и больно; он не мог понять -- за что? Не мог поверить словам Манве -- "Все это наваждение; Тьма это зло, и за Тьмой -- пустота." "Но я же видел, я видел!" -мучительно-болезненно повторял он, сжимая руками голову, и слезы обиды текли по его щекам. Кто-то легко коснулся его плеча. Злотоокий обернулся -- сзади стоял его давний друг, ученик Ирмо. Его называли по-разному: Мастер Наваждений, Мечтатель, Выдумщик, Чародей. И все это было правдой. Он такой и был, непредсказуемый и неожиданный, какой-то мерцающий. И сейчас Золотоокий смутно видел его в мягком сумраке садов. Только глаза -- завораживающие, светло-серые, ясные. Казалось, он улыбался, но неуловимой была эта улыбка на красивом лице, смутном в тени темного облака волос. Его одежды были мягко-серыми, но в складках они мерцали бледным золотом и темной сталью. Золотоокий посмотрел на него, и в его мозгу вспыхнуло новое слово -- А й о , и это слово значило все, чем был ученик Ирмо.
-- Что случилось? -- спросил он, и голос его был глубок и мягок.
-- Мне не верят, -- со вздохом, похожим на всхлип, сказал Золотоокий.
-- Расскажи, -- попросил Айо, и Золотоокий заговорил -- с болью, с обидой, словно исповедуясь. И, когда он закончил, Айо положил ему руки на плечи и внимательно, серьезно посмотрел в глаза Золотоокого, и лицо его в этот миг стало определенным -необыкновенно красивым и чарующим.