– Кать, ну ты чего там все время читаешь? – зазывали ее Вика и Надя. – Иди лучше к нам! Хочешь мелирование? Круто получится!
Катя вообще-то хотела челку, но вид ножниц в Надиных руках ее немного пугал. Поэтому она, помявшись, согласилась на мелирование, и в ее вьющихся каштановых волосах появились блондинистые прядки.
– Мне кажется, – задумчиво проговорила она, когда Надя поднесла зеркало к ее затылку, – выглядит так, будто я очень сильно испугалась…
– Поболтай мне тут! – Вика шутливо замахнулась на нее расческой. – Красота какая, вон как прядки блестят! Челку точно не надумала?
– Пока нет, – быстро сказала Катя, подскакивая со стула. – Спасибо, конечно, но я еще немножко подумаю…
– Думай, думай! – Надя села на освободившееся место и, вытянув правую руку, стала ее рассматривать. – Ну что, Вик, будешь мне узоры на ногтях рисовать?
Леночку они все привыкли не замечать. Она и раньше тихо сидела на кровати, погруженная в какие-нибудь свои дела. Но теперь Катя видела, что она все чаще откладывает блокнот и карандаш в сторону и берется за телефон. Читала она или смотрела что-то, Катя не знала. Эта новая Леночка с ранее не свойственной ей ревностью берегла свои вещи от чужих глаз. Почти не вступала в разговоры с соседками по комнате, не участвовала в косметических марафонах и даже ела отдельно. Никто не отгонял ее от совместно сваренной кастрюли супа, но она совсем перестала участвовать в готовке и, наверное, считала, что не имеет права пользоваться чужими трудами. Чаще всего она жевала у себя на кровати какой-нибудь бутерброд или печенье прямо из пачки, запивая все это водой из бутылки. Она теперь вообще почти постоянно жевала – и к концу мая новые модные джинсы сходились на ней с заметным трудом.
– Слушай, а кобыла-то наша не беременна? – с недовольством спросила как-то раз Вика, когда они втроем с Надей сидели на скамейке у здания клиники после занятий. Послеобеденное солнце пригревало уже совсем по-летнему, и всем хотелось как можно дольше находиться на воздухе. Самые отчаянные даже ездили после занятий на пляж – открывать купальный сезон.
– Да что ты ее все кобылой-то зовешь? – возмутилась Катя, пытаясь сосредоточиться на никак не поддающейся пониманию формуле из учебника по фармакологии. – С чего ты взяла?
– Да вон она какая жирная, – прошипела Вика, взмахнув руками, как рыбак, поймавший «во-о-от такую рыбу». – И жрет еще все время!
– Ну, если все время жрать, то безо всякой беременности разжиреешь, – рассудила Надя. – Здесь она ни с кем не встречается, целыми днями в комнате койку давит. А если бы она с зимы беременная ходила, то у нее уже живот бы торчал, а он так, висит просто. И прокладки я у нее в сумке видела, помнишь, Вик?
– Кать, ну ты как думаешь? – перебила Вика. – Ты же с ней общаешься.
– Я? – Катя искренне удивилась такой постановке вопроса. – Она вообще ни с кем не общается. Сидит со мной за партой и молчит, на дежурствах в клинике тоже молчит. Если спросишь что-нибудь, то отвечает. Иногда.
– Вот овечка. – Вика презрительно поджала губы. – Строит из себя невинную жертву, а у самой, поди, давно уже в зачетке все экзамены проставлены. На пятерки сдала, пока на койке валялась с телефоном. Даже рисовать перестала – заметили, до чего обленилась?
– Обленилась?
– Ну да! – Вика ехидно усмехнулась. – Мы тут с Надей глянули в ее блокнот, пока вы в клинике дежурили. Думаем, че она там рисует? Так вот – ничего! Ничего хорошего! Пыталась, видимо, рисовать нас в комнате – не дорисовала, все зачеркала. Все незаконченное, все кривое какое-то, скучное, даже посмотреть не на что – грязь одна от карандаша с резинкой!
– Вы рылись в Леночкиных вещах? – Катя тупо смотрела на Вику с Надей.
Надя равнодушно пожала плечами. Вика немного смутилась:
– Ну и что? Мы вообще-то зачетку ее искали. Думали, проставила ей Лен Лексевна все зачеты и экзамены автоматом или нет? Если бы да, то…
– То что? – Катя вообще не понимала, что происходит. У нее даже голова немного закружилась. Как так – взять и залезть в чужие вещи?
– А то! – разозлилась Вика. – Достала она со своей мохнатой лапой! Не прибирается, не готовит, даже привет-пока из нее не выдавишь! Всю атмосферу в комнате отравляет! В девять свет гасите, с утра ее будите, всяко помогайте, жопу вытирайте… Я на это не подписывалась, Кать! И ты не подписывалась, так? Вон экзамены на носу, следующая неделя – зачетная! И что, опять за нее конспекты писать? А потом блевотину за ней по полу вытирать и радоваться, что нашей юродивой опять ни за что сессию закрыли. Или что на этот раз она надумает? Вены вскроет? На помойке червяков наестся?
– Вика, ты чего орешь? Тебя в соседнем селе слышно!
Катя не заметила, когда это Мишка успел к ним подойти. Вика тут же смутилась и замолчала – впрочем, ненадолго:
– Ой, Миш… Хорошилова меня бесит. А тебя что, не бесит? Ты знаешь, как она зачеты получает?
– Нет, – растерялся Мишка. – А как?
– А очень просто! – Вика встала и подбоченилась. – Она Лен Лексевну шантажирует! Убью себя, говорит, если зачетов не будет. И вообще, учиться мне тут не надо, не хочу и не буду. Лучше таблеток наглотаюсь. Помнишь, как она в марте отравилась? Лен Лексевна всем тогда сказала, что пирожком на барахолке, ха-ха-ха. Так она это уже не первый раз проделывает, как я слышала. А Лен Лексевна ей раз – и зачетку под подушечку кладет. А в зачетке – все зачеты и экзамены одним числом проставлены! Надь, ну скажи, правду я говорю? Вот! Здорово, Миш? Помнишь, ее Крыса выгнала? Вот она ее пятого выгнала, а девятого зачет поставила, когда Хорошилова еще под капельницей лежала. – На слове «лежала» Вика изобразила пальцами кавычки. – Такие уж у нас, Миш, условия. Все равны, но некоторые равнее! Вот тебя Крыса завалит на экзамене – будешь пересдавать и стипендии лишишься. А она зайдет, постоит молча минуты три – и выйдет с пятеркой в зачетке. Такие дела, Миш.
Мишка обескураженно глядел на нее, сунув руки в карманы. Во время Викиной пламенной речи к скамейке подошли еще ребята из группы: Димка Истомин, Таня Комаровская, Валька Останний. Все они внимательно слушали. Мишка наконец опомнился.
– Да ну, – севшим голосом сказал он. Прокашлялся и повторил: – Да ну! Ну не может быть такого!
– Еще как может, – зло усмехнулась Вика. – Это мне Лен Лексевна рассказывать запретила, вот я и молчала до сегодняшнего дня. Она мне отчислением угрожала. Только я не боюсь! Я против несправедливости! Если Хорошиловой все зачеты за просто так достаются, пусть и остальным так же ставят!
Нестройный гул голосов поддержал последнюю Викину реплику.
– Или пусть ее отчисляют – и тогда все будет по-честному, – распалялась Вика. – Пусть берет академ и заново сдает все сессии. Нас с вами даже на работу никуда не возьмут! Вот увидите! Потому что по такому ветеринару, как Хорошилова, весь наш курс судить будут!
– Я не буду ветеринаром.
Вика замолчала и обернулась. Из клиники вышла Леночка. Прижимая к груди сумку, будто защищаясь от собравшихся, она повторила тонким дрожащим голосом:
– Я не буду ветеринаром. Я забрала документы.
Все уставились на Леночку. Вика, как рыба на суше, открывала и закрывала рот.
Леночка, помолчав, добавила:
– Завтра я съеду из общежития и зачеты уже не буду сдавать. Я поступаю в другое место.
– Куда? – внезапно спросила Катя, и все посмотрели на нее.
– В Новосибирское государственное художественное училище, – тщательно, чуть ли не по слогам выговорила Леночка. – Я буду учиться на художницу, как и хотела! А эту зачетку я оставила здесь, в деканате. Она мне больше не нужна!
Кате почудился в глазах Леночки какой-то нездоровый огонек, как будто она не радовалась, а, наоборот, была в отчаянии. Но это ее фантазии, конечно, – из-за чего же здесь отчаиваться? Сбывается мечта! Наверное, когда сбывается такая большая, всеобъемлющая мечта, человек становится немного похож на сумасшедшего…
– Поздравляю, Лен! – сориентировалась тем временем Надя. – Это же отлично! Сама видишь, ветеринария – не твое.
– Я всегда это знала. – Леночка прикрыла глаза и прислонилась к стенке, будто речь давалась ей с большим трудом. – А теперь и остальные наконец поняли. Община согласилась оплатить мне обучение в НГХУ. Больше я вас не буду беспокоить.
– Да ты что, какое беспокойство! – Вике, похоже, было безумно стыдно за свое выступление, и она пыталась загладить резкие слова примирительной болтовней. – Это же круто, что ты будешь учиться там, где всегда хотела. А как тебе удалось их переубедить? Ты же говорила, художник им не нужен, нужен ветеринар…
– Да какой из меня ветеринар, – вяло улыбнулась Леночка. Ей явно стало легче общаться, как только она решила уйти из колледжа. – Сразу было понятно, что я не справлюсь.
– Может, тогда устроим проводы? – внезапно предложила Вика. – Ну, веселые такие! Ты же по собственной воле отчисляешься, никто тебя не выгнал, поступаешь туда, куда и хотела и где тебя уже ждут… Тортик, шарики?
– Я не возражаю, – пробормотала Леночка сконфуженно. – Если хотите…
– Тогда вперед, за тортиком! – воскликнула Вика. – Давайте скинемся! Миш, сгоняешь на велике? Только не урони!
Шариков с гелием в поселковом магазине не оказалось, так что в ход пошла все та же новогодняя гирлянда. Ее повесили на дверной проем, окна открыли настежь, и в кухне запахло сиренью. По сравнению с обычными запахами – «Фэйри» и подгоревшего масла – это было вполне себе празднично. В кухню набилась почти вся группа, стало тесно. Резали тортик, кто-то принес из комнаты еще один чайник – включали по очереди, чтобы не выбило пробки. Баба Таня пыталась ворчать, но ее никто не слушал, и она в итоге махнула рукой на разгулявшуюся молодежь.
Про виновницу торжества тоже быстро забыли. Катя с подоконника видела, что Леночка сидит, съежившись, в самом темном углу и вяло ковыряет кусок торта. Сначала ей задавали какие-то вопросы, на которые она еле слышно отвечала, но потом общий разговор ушел в сторону. Начали обсуждать новые фильмы, которые Катя не смотрела (ага! деградация!), каки