аксим, есть ли у него девушка, где он может тусоваться… Не идти же по квартирам, опрашивать людей: не видели такого-то?
Голова просто раскалывалась. «Для начала, – сказал кто-то спокойный внутри нее, – надо пойти в аптеку и купить что-нибудь от головной боли». Уже девятый час, нужно найти круглосуточную. Катя вытащила телефон. Хорошо, что в автобусе была розетка, хотя бы телефон полностью заряжен. Ближайшая круглосуточная аптека не так уж и далеко. «Пойду туда, – решила она, – а по пути буду заглядывать во все дворы».
В аптеке ей продали ибупрофен и маленькую бутылку воды без газа. Катя с трудом отвинтила тугую крышку, прямо у кассы проглотила сразу две таблетки и запила. Ну что, надо искать Максима. Сейчас, только станет полегче…
Дойдя до бульвара, Катя присела на лавку. Вечерний воздух пах цветущими липами, бензином, разогретым асфальтом. Катя откинула голову на спинку скамейки и закрыла глаза. Спина и ноги противно ныли от усталости: все-таки пришлось в одиночку тащить на себе все, что накопилось за год жизни в общаге. Потихоньку боль отступала – лекарство действовало.
Ну и куда теперь?
Мама и раньше, еще в школе, отправляла Катю искать Макса, когда он допоздна гонял с приятелями на великах по району. У самой Кати велосипеда не было. «Ты же девочка, – говорила мать, – зачем тебе эти накачанные ноги и постоянные синяки? Упадешь еще, голову разобьешь…» Так что она ходила по дворам пешком и орала: «Макси-и-им! Максим Сухов! Макс, мама зовет!» – пока ей не удавалось случайно натолкнуться на брата и его компанию. Иногда он попросту удирал от нее, делая вид, что не слышит ее криков, и тогда Кате приходилось долго сидеть у подъезда, ждать, когда он вернется, чтобы мама не решила, будто Катя ленилась и не искала брата. Потом они вместе заходили домой, и мама выговаривала Кате за позднее возвращение, пока Макс сбрасывал кроссовки и лез в ванну.
А теперь как его искать? Кричать по дворам? Смешно. Он же может быть за несколько километров отсюда, у кого-нибудь в гостях, у него есть деньги… «Мама, – говорила про себя в детстве в такие моменты Катя, – ну за что ты меня так не любишь? Я же тоже твой ребенок!»
– Оп-па! – раздался у нее над ухом хриплый голос. – Здравствуйте, леди!
Катя открыла глаза и попыталась вскочить, но тяжелая рука тут же придавила ее к скамейке. В лицо пахнуло грязным телом, табачным дымом и перегаром.
За спиной захохотали:
– Не нравится кавалер? Ниче, нас тут много, выбор богатый!
– Говорили тебе, Николай, мойся почаще!
Мужик, которого назвали Николаем, нависал над ней неприятно близко. Перед глазами маячила неопределенного цвета рубашка с надетым поверх засаленным серым жилетом. Над ремнем не хватало пуговицы, и в прорехе торчало волосатое брюхо.
Не убирая ладони с Катиного плеча, он осклабился и ущипнул ее другой рукой за щеку.
– У-тю-тю, мамина девочка, чего так поздно гуляем?
Катя пискнула, оттолкнула его и рванулась в сторону, но мужчина цепко ухватил ее за рукав ветровки. Ткань затрещала.
Остальные обступили их и с гоготом подбадривали Николая:
– Молодец, Колян!
– Давай теперь майку, стриптиз посмотрим!
Их лица и голоса казались Кате нереальными, как будто ее окружили чудовища с виденных когда-то в детстве гравюр Гойи. Надо было позвать на помощь, но крик застрял в горле – его, наверное, свело от слезоточивой вони. Стоял теплый вечер, на высоком июньском небе проступали звезды. По той стороне бульвара иногда проходили люди – легко одетые мужчины и женщины, – но никто не обращал внимания на потасовку у скамейки. Катя еще раз дернулась, и ее схватили за воротник футболки – грубая волосатая рука с обломанными грязными ногтями, синий якорь на большом пальце.
– Ладно тебе ломаться, пошли, выпьем по маленькой…
– Отвалите, алкаши! – раздался новый голос, высокий и резкий, как сорочье карканье. Волосатая рука отпустила Катин воротник.
Кто-то ненатурально удивился:
– Гля, Кочерга! Эй, Кочерга, ты че, приревновала никак? Ты не бзди, тебе тоже достанется…
– Я что сказала-то? – повысила голос незнакомка. – Щас Володьку участкового позову, мало не покажется! Отлезли быстро от ребенка, упыри, мать вашу!
Николай резко отпрыгнул, будто кто-то дернул его за шиворот, и Катя увидела свою спасительницу. Если честно, она больше походила на самку богомола, чем на женщину. Высокая, костлявая, какая-то изломанная, она вдобавок стояла на высоченных каблуках. Одежда на ней была черная и обтягивающая. На шее намотана черная шаль, на голове – небрежный пучок. Издалека ее можно было бы принять за молодую модницу, но вблизи впечатление портила страшная худоба и белое, похожее на череп лицо с глубокими тенями под глазами.
– Иди отсюда! – резко скомандовала женщина. – Чего расселась? Мальчики понравились?
Катя вскочила, оттолкнула ближайшего алкаша и бросилась бежать по бульвару в сторону дома. Вслед ей неслись оскорбительные выкрики и смех.
Катя сама не помнила, как оказалась перед своим подъездом. Рука потянулась к домофонной кнопочке, и в голове сразу всплыло: «Не нашла? Иди ищи дальше, без Максима ужинать не сядем!» Она достала из кармана ветровки ключ. Хорошо, не выпал во время потасовки на скамейке. Рукав оторвался по шву, сквозь прореху проглядывало голое плечо.
В подъезде Катя еще несколько минут в отчаянии стояла перед закрытой дверью квартиры. Сейчас мама опять начнет ругаться, рыдать, орать, проклинать всех и вся…
Она как можно тише провернула ключ в замке и толкнула дверь. Ноздри наполнил запах раскаленного масла. Беляши! Катю затошнило от голода, желудок сжался в комок.
– Еще беляшик, Максюш?
Катя разогнулась, не закончив расшнуровывать кроссовок.
– Мам? – позвала она из коридора.
– Вернулась? – Мать выглянула из кухни, в руках у нее была деревянная лопаточка. – Заходи скорее, садись за стол! Молока не купила?
– Мама, ты почему мне не позвонила, что Макс пришел?
– Забыла я, Кать, – отмахнулась мама. – Ты не раздевайся, сходишь за молоком, как беляшиков поешь. А то утром кашу варить не на чем будет.
– Мать, беляши сгорят! – крикнул Макс с кухни незнакомым, грубым и срывающимся, голосом. – Чего ты там копаешься?
Мама повернулась и исчезла в кухне. Катя еще немного постояла, ощущая, как нестерпимо жгут глаза невыплаканные слезы. Потом нагнулась и зашнуровала кроссовки обратно.
– Я сегодня у бабушки переночую, наверное, – сказала она сдавленным голосом.
– Зачем, Кать? И за молоком не сходишь? – Масло на сковородке зашипело громче: наверное, мама жарила новую порцию…
Катя, всхлипнув, дернула ручку и выскочила за дверь.
13
Эту ночь Катя провела в бабушкиной квартире. Она еще ни разу нигде не ночевала одна и думала включить телевизор, чтобы смотреть его, пока не уснет. Но не тут-то было. Телевизор и широкая низкая тумба куда-то пропали – вместо них у стены стояло Катино старенькое фортепиано. Видимо, мама сослала его сюда, раз Катя все равно не живет дома и не играет.
Мама ей так и не позвонила. Наверное, разозлилась, что она не пошла за молоком. Макса-то послать, конечно, нельзя: вдруг опять убежит. Обида и чувство вины попеременно накрывали Катю, и она долго не могла уснуть, прокручивая в голове все события прошедшего вечера.
Душный тряский автобус, тяжеленные сумки, открытое окно в кухне, мамина пощечина, аптека, алкаши на бульваре… От этого воспоминания Катю затрясло, и она свернулась в комок на бабушкином диване, глубже зарываясь в плед. Ее могли ограбить, убить, изнасиловать – а маме все равно, главное, что Максюша пришел домой целый и невредимый. Она даже разорванный рукав не заметила, а если бы заметила, то еще и отругала бы наверняка: «Я деньги не печатаю, а ты вещи портишь». Наверное, они бы ветровкой не ограничились, если бы не та женщина…
Лицо незнакомки всплыло в памяти, и Катю передернуло. Никогда еще она не видела у живых людей такой бледности и худобы. Как же они ее звали? Каким-то простым, но странным словом. Ах да, Кочергой. Кочерга… Странное прозвище…
«Это фамилия такая, Кать, она среди девчонок самая красивая была, как из журнала», – как наяву, прозвучал в голове спотыкающийся, дрожащий голос Леночки. Они обувались у входа, Вика торопила их на автобус…
Катя вскочила, сбросив плед. Диван жалобно заскрипел. Сердце билось как сумасшедшее.
«Была у нас такая Маша Кочерга, лет на шесть меня постарше…»
Да ну, не может быть.
Леночка что-то рассказывала об этой Кочерге. Вроде как она хотела куда-то поступать в Новосибирске, в художку, что ли… Или в театральный… И не поступила, родители купили ей квартиру. Но не в Барнауле же! В Новосибирске! Не может быть, чтобы та самая Маша Кочерга…
Ну, даже если так, какая разница? Вика права: зачем Кате эти дурацкие тайны? Будто своей жизни нет. Леночка поступит в художественное училище, где ей еще в прошлом году прочили место. Ей сняли квартиру, она больше не вернется в ненавистное Лебяжье…
Но мысли как-то против воли продолжали крутиться в голове.
Мать Леночки рвала какие-то цветы с камня, ногти обломала… Что-то про ее младшую дочь…
«Младшая дочь – это же Марина, – внезапно озарило Катю, – обожаемая сестра Леночки!» С ней тоже что-то должно случиться. Дважды в одну воронку… Если это про сумасшествие, то логично: говорят, шизофрения передается по наследству. Но почему тогда Крыса сказала: «Все кончится – вот и радуйтесь»? Как это может кончиться? И почему Елена Алексеевна плакала?
И при чем тут цветы на камне?
Полная деревня сумасшедших?
Катя заерзала на диване, пружины печально застонали. «Господи, да как неудобно, пружины эти торчат везде, как бабушка только спала на нем?»
Вика что-то говорила тогда про Елену Алексеевну и Светлану Геннадьевну. Что-то связанное с Леночкой. Да, она подслушала разговор Леночки с директрисой, но тогда их интересовала только несправедливо заполненная зачетка, а там было еще что-то важное. Если бы соединить вот это, почти забытое, и то, что она сама услышала в деканате…