Она сунула руки Кате под нос, качнулась вперед на стуле, не удержалась и упала, ударившись головой об угол стола. Лоб наискось прочертила алая струйка крови. Катя вскрикнула и вскочила с дивана. Хотела поднять Кочергу, но ее оттолкнул ворвавшийся в кухню в одних трусах Александр.
– Маша, очнись! – Он схватил Кочергу за плечи и сильно тряхнул. Кочерга как бы нехотя раскрыла опухшие красные глаза.
– Маша, сколько я тебе говорил: вмазалась – иди спать! – Он легко поднял женщину за подмышки и поставил на ноги. Подвел к кухонной раковине и начал умывать. Кровь потекла в сливное отверстие, темные волосы надо лбом выбились из пучка и намокли. Катя стояла и смотрела.
– Уходите отсюда! – рявкнул мужик через плечо. – Что вам от нее надо?
– Маша мне хотела рассказать… – растерянно начала Катя.
– А вы слушайте побольше, – буркнул Александр, промокая Кочерге лоб зеленым кухонным полотенцем. – Вы совсем маленькая еще, не понимаете? Она наркоманка, героиновая наркоманка, ваша новая подружка! Она вам еще и не то расскажет. Кошелек проверьте, чтобы потом сюда не бегать с полицией. И давайте уже идите, загостились, пожалуй!
– Куда идти? – растерялась Катя.
– У вас что, дома нет? – недовольно спросил мужчина, поднимая полубессознательную Кочергу на руки. – Вот домой и идите. А вашей Маше спать пора.
«Бай-бай да люли…» – вертелось в голове у Кати, пока она шла ночными улицами, прижимая к себе рюкзак и опасливо вертя головой. «Хоть сегодня умри…»
Значит, Кочерга не сумасшедшая, а наркоманка. А есть ли разница между этими двумя состояниями? Можно ли верить этому бреду про камень, которому приносят в жертву девственниц и младенцев? И о какой жертве речь, если девушки возвращаются? Она-то надеялась, что рассказ Кочерги что-то прояснит, но он еще больше все запутал. Может, завтра снова прийти и дорасспросить ее, пока Александр на работе? Эта мысль вызывала у Кати только ужас и отвращение.
Она рассчитывала зайти в супермаркет, но тот оказался закрыт. Значит, уже больше двух часов ночи. Интересно, что об этом думает мама? Будет орать? Мысли у Кати от усталости путались, ноги на автомате несли ее вперед. Она окончательно утратила всякую бдительность и на повороте во двор врезалась в какую-то черную фигуру, уронив от неожиданности рюкзак.
– Катька!
– Мама?
Мама схватила Катю за плечи, вглядываясь ей в лицо.
– Что, Максим опять потерялся? – спросила Катя, поводя плечами.
– Дома спит, – зло сказала мама. – А ты… ты… – Она вдруг разрыдалась, вцепившись в дочь. Катя оторопело стояла, опустив руки.
– Катька, дура ты моя! – рыдала мама. – Ну хочешь, я скажу этим, чтобы не въезжали? Катька, я люблю тебя! Все для тебя сделаю! Хорошая ты моя! Я так испугалась! Ну куда ж ты пошла-то без телефона, без куртки? Куртку я зашила твою. Катька, Катеринка ты моя…
Катя, как ни держалась, тоже зашмыгала носом и обняла маму, крепко прижавшись к ней всем телом.
– Не надо, – выдавила она сквозь слезы. – Я понимаю, деньги нужны… Потом, когда отучусь…
– Катька, пойдем домой! – Мама нагнулась за Катиным рюкзаком и зазвенела ключами в кармане. – Замерзла, ласточка моя! Я тебе сейчас ванну наберу, картошечки с мясом разогрею…
От звуков ласкового маминого голоса Катя совсем размякла. Все это, вчера и сегодня, был просто неприятный, тягомотный сон, черт с ним совсем. Как в детстве, она уцепилась за мамину руку и потерлась щекой о ее плечо. Вместе они зашли в подъезд, и дверь хлопнула за спиной, отсекая наполненные тревогой сутки.
15
Лето промелькнуло как одна неделя. Мать устроила Катю на временную подработку к подруге в страховую компанию, и там днем она бесконечно вносила в базу данных скучные однотипные исправления, прерываясь только на короткий обед в заставленной коробками кухне, а вечером надевала фартук и перчатки и вместе с приходящей уборщицей отмывала офис. По выходным они с мамой обдирали в комнатах обои, красили стены, белили потолки – и к августу квартира посвежела, даже вездесущий запах ладана выветрился. Правда, икон на обновленной стене стало еще больше.
Да, это были совсем не те сладостно долгие три месяца, что в школьные годы, с бабушкиной дачей, загоранием на крыше и купанием в парной водице обской старицы. На саму реку бабушка не пускала, пугала, что унесет течением, но старицу к июлю затягивало вонючей ряской, и они с Иркой все-таки бегали тайком на Обь… Теперь бабушки не стало, а маме было не до дачи. И Кате тоже. Иногда она с грустью вспоминала ту ленивую свободу, стопки старых книжек на чердаке, запах горячей от солнца спелой малины – но даже съездить глянуть времени не находилось. Хорошо, что соседи обещали присмотреть за участком.
О бабушкиной квартире по молчаливому уговору больше не вспоминали, но по маминым оговоркам Катя поняла, что жильцы все же въехали и платят вовремя. Она и сама замечала, что с деньгами стало получше: в холодильнике чаще появлялось мясо, а в вазочке на микроволновке – фрукты. В августе они с мамой все-таки съездили на дачу и несколько часов по жаре обирали заросшие кусты малины и смородины, а еще через неделю с трудом дотащили от рынка до дома несколько огромных пакетов с перезревшими сливами и персиками. Весь вечер Катя перебирала фрукты, отрезала гнилушки, выбрасывала косточки. Даже ночью ей снились сливы – толстые пузатенькие косточки, ярко-красная мякоть, пятнистая тонкая кожура, только тронь – лопается… Катя уже спала, а мама на кухне всю ночь варила варенье.
Макс домой приходил только ночевать. Маму и это уже устраивало. Она больше не закатывала истерик и не бегала искать его по дворам – лишь бы был дома к одиннадцати. Новый компьютер у него так и не появился, так что дома он только ел, спал и лежал в ванне с телефоном. Брат стал молчалив и серьезен, денег больше не предлагал, подарков не приносил. Катя пыталась поговорить с мамой, но та отмахивалась, сердилась и замыкалась в себе. «Ну что ты пристала, Катька? На работу он устроился – вот и все». Отчаявшись, Катя забросила попытки призвать маму к здравому смыслу, и в итоге эту тему тоже стали обходить стороной.
Они еще пару раз встретились с Иркой, но прежней близости уже не было. Даже посидели в старой пиццерии, но там Ирка все время морщила нос от запаха горячего масла и косилась на часы – такой же металлический браслетик, как у ее Антона, но поизящнее, – и беседа как-то не клеилась. Потом Ирка позвала ее погулять вечером по городу вместе с Антоном и его другом, и эту прогулку Кате даже вспоминать не хотелось. Другу она сразу не понравилась – впрочем, как и он ей. Общение вышло натянутым, и очень скоро Ирка вдруг «вспомнила» о какой-то частной вечеринке, где вход только по приглашениям и куда надо срочно бежать. С тех пор они даже не переписывались. Наверное, Катя со своим ветеринарным факультетом и работой то ли наборщицей, то ли уборщицей совсем не вписывалась в новую Иркину реальность.
Бульвар, на котором встретила Юльку и ее компанию, Катя старалась пробегать побыстрее, но иногда все же окидывала настороженным взглядом памятную скамейку. Наверное, с местными алкашами и неформалами у нее теперь не совпадал график: ей ни разу не довелось увидеть ни парня по кличке Ветер, ни женщину по фамилии Кочерга. Катя даже не знала, огорчаться этому или радоваться. Та ночь осталась в памяти гротескным безумным сном, которому не было места в реальности, и повседневная жизнь мало-помалу убеждала ее в этом.
В конце августа ей выплатили деньги сразу за два месяца. Катя ни разу не держала в руках такой большой суммы.
– Обновим тебе гардероб, – радовалась мама. – Новые сапожки купим, новую сумку…
– Да у меня есть… – Катя везде таскала с собой подаренный Леночкой рюкзак.
– Это несерьезно: вон какие лямки тонкие! Положишь в него учебники – сразу порвется! Купим хороший, практичный рюкзачок.
Катя вспомнила тягучий летний запах крема «за три тыщи» и смиренно вздохнула. Знала же, что мама не даст ей самостоятельно решить, куда пойдет зарплата. Тем более новые сапоги и правда были нужны, да и осенняя куртка пообтрепалась.
Последнюю неделю они потратили на обход магазинов и вещевых рынков. Мама к покупке одежды подходила основательно: все должно было быть добротным, немарким, женственным и удобным. Кате с трудом удалось отстоять право купить вместо высоких черных сапог ботинки со шнуровкой на тракторной подошве: пришлось сослаться на деревенскую грязь.
Перед самым отъездом мама, стесняясь, предложила продать ее гитару.
– У меня коллега просит, сын захотел учиться. Ты же все равно не играешь, Катьк, а? Будут тебе как раз и денежки, поди, всю стипендию на шоколадки продула.
Катя сначала возмущенно вскинулась, а потом как-то сникла и молча кивнула.
– Так продавать? – не поняла мама. – Если не хочешь…
– Продавай, – ответила Катя уже вслух. – Продавай, конечно, зачем она мне?
– Вот и я так думаю, – обрадовалась мать, вытаскивая черный чехол из-за шкафа. – Все лето не притронулась, вот я и… За чехол еще рублей триста попросим, да? Как раз на такси до твоего колледжа! Она мне уже и деньги отдала, кстати, я просто вот у тебя хотела сначала спросить…
Мама даже проводила ее на вокзал, вопреки сложившейся традиции, и долго-долго махала ей с перрона, так что Катя вынуждена была тоже махать и махать, мешая этим старушке-соседке.
– Ну когда ж вы уже напрощаетесь! – раздраженно вздохнула та. – Мне таблетки по расписанию пить, а перед этим надо покушать!
Наконец перрон с мамой скрылся из виду, и Катя залезла на верхнюю полку, так и не извинившись перед старушкой. На душе было как-то погано. Гитара еще эта… Всего какой-то год с небольшим назад она думала, что станет певицей. Представляла себя с гитарой на обложке альбома. А теперь пианино сослано к бабушке, гитара досталась неизвестному сыну маминой коллеги. Может, и он тоже мечтает о несбыточном? На ум пришел другой парень с гитарой, Ветер, и косички в кармашках фотоальбома. Катя вздрогнула от отвращения. А ну ее, эту гитару. Ей, Кате, или петь на лавочке, собирая мелочь в шляпу, или никак. Связки не смыкаются.