Леночка повозилась еще немного, а потом вдруг заговорила:
– У нас в Лебяжьем есть одна традиция, что-то вроде договора между деревней и лесом. – Голос с соседней кровати звучал ровно, но Катя вздрогнула. – Уж не знаю, насколько тебе это покажется странным, все-таки двадцать первый век. Но она очень старая, эта традиция. Конечно, в советские времена такого не случалось, потому что… ну, ты понимаешь.
– Понимаю, – откликнулась Катя. У нее аж живот свело от волнения. Неужели сейчас все наконец станет ясно? Так, надо успокоиться, не хватало еще в туалет проситься, как на лекции.
Леночка тем временем продолжала:
– Каждый год выбирают девушку, которая будет, ну, как бы исполнять этот договор. Никто не думал, что меня выберут: обычно берут девчонок не младше шестнадцати, крепких, здоровых, спокойных и лучше всего таких, которые прямо там родились. Это все не про меня, конечно, кроме возраста.
– А почему… – вставила Катя, но Леночка как будто не заметила.
– Ну и вот, а в декабре тетя Ира Маслова забрала дочерей и уехала в отпуск. Но никто не обратил на это внимания, потому что все уже понимали, что в этом году пойдет Аня Корнеева. Ей было почти восемнадцать, самая старшая из подходящих. Она сама тоже понимала. – Леночкин голос был жутковато-спокойным, и Кате мерещилась за ним та зимняя ночь, женский шепот в темноте, тонкие отчаянные крики… – Когда женщины пришли к Корнеевым, Аня им предъявила тест на беременность, положительный. У нее и живот уже начал расти. Как только от родителей скрыть ухитрилась? Оказалось, что еще летом они с парнем из Старицы нарушили запрет…
– Какой еще запрет?
– Ну, у нас не принято девушкам до восемнадцати спать с парнями. И все об этом знают. Потому что на зимний обряд лучше всего подходят девственницы.
«Ну или хотя бы не сильно шлюхи», – всплыло в голове у Кати. Она будто снова оказалась в той тесной кухне, где по стенам скользят фиолетовые блики, длинные зеленые шторы колышутся, как водоросли, и тень Кочерги на стене танцует, изогнувшись, будто ее треплет невидимым течением.
– А Корнеева девственницей уже точно не была, да еще и пузатая. – Леночка говорила отстраненно, как будто с чужого голоса. – Если бы она хотя бы просто с ним переспала, хотя бы не забеременела…
– То что?
– То никаких проблем бы не было. Сходила бы на обряд, а потом с богатым приданым вышла замуж, раз уж так приперло.
– И…
– И ее выгнали.
– Как выгнали?
– Ну а как выгоняют? У нас дома все общинные, земля тоже. Либо девушка уезжает, без вещей, в том, что на ней надето, либо, если семья ее выгонять не хочет, у них все забирают: и дом, и хозяйство – и валите на все четыре стороны с тем, что на себе унесете.
– Как-то жестко.
– Жестко. – В темноте Катя не видела лица соседки, но по голосу чудилось, что она… улыбается? – А как еще?
– А что ее родители?
– Ну а что им оставалось? Отправили ее.
– Но… но как так можно? Это же их дочь! Почему они не подумали, как она будет одна, беременная?
– А у них в семье еще одна дочь и совсем маленький сын. Почему же Аня сама не подумала, как они будут жить после ее поступка? Она же знала правило, просто не захотела соблюдать, а теперь ее родители виноваты. Не уследили за дочкой. Если такая умная, то пусть и едет туда, где корни и традиции ничего не значат. Пусть живет сама, без общины. Этого же она хотела, когда с Семеновым спала?
Леночка не кричала, говорила тихо, но каждое ее слово падало как камень, как железный брусок. Такого тона Катя от нее еще не слышала.
– А парню, значит, ничего?
– Почему ничего? И его выгнали. У его родителей тоже трое младших и хозяйство – почему они должны все бросать из-за того, что Владик писюн в штанах удержать не может?
Катя в ужасе переваривала услышанное. Это было куда страшнее, чем рассказ Кочерги про каких-то замученных младенцев и поливание камня кровью. Он и правда звучал как наркоманские бредни, если подумать, а тут нормальная жизнь, комната в общаге, девчонка, с которой она полгода просидела за одной партой, ровным, спокойным голосом вещает какую-то средневековую дичь.
– Так уж у нас принято. Не нравится – уезжай.
Катя промолчала.
– Им дали времени на сборы до вечера. А потом родители их на вокзал отвезли и там оставили. Уж наверное дали денег и на дорогу, и комнату снять, они же все-таки родители. Но им теперь все равно туго придется, семьям их. Выгнать-то они вроде как выгнали, но все всё понимают. Помнят, как они деревню подвели, прокатились на чужих спинах. Им теперь тоже никто помогать не поторопится, сама понимаешь. – Леночка хмыкнула и сменила позу.
Теперь она сидела, обхватив руками коленки. Катя поежилась и тоже села под одеялом. Ей уже не хотелось, чтобы Леночка продолжала, но она продолжила:
– Стали звонить Масловой, просить срочно вернуться или хотя бы Настю прислать ближайшим самолетом – билеты за счет общины, конечно, и компенсация за испорченный отдых. Она у нас фельдшером была, поэтому отпуск в определенное время и все такое. А она, оказывается, там нашла какого-то военного моряка и замуж за него вышла, возвращаться даже не собиралась. Дом оставила со всеми вещами – ключ, говорит, возьмите под крылечком. Машину продала. Заранее все продумала, наверное, знала уже про Корнееву и поняла, чем пахнет. Испугалась за своих и сбежала, бросила общину. И остались только мы с Маринкой.
Катя затаила дыхание. Слышно было, как шуршит вода в трубах душевой за стенкой и как что-то – может, мышь? – царапается под шкафом.
– Ты помнишь, наверное, как я отбивалась. – Теперь Леночка говорила медленно, будто нехотя, и злая насмешка из ее голоса пропала. – Сейчас уже и не знаю, чего отбивалась? Ну привезли меня в Лебяжье, отвели в этот дом, утром забрали – и всего-то.
– Всего-то?
– Ну да.
– А Кочерга говорила… – брякнула Катя и тут же замолчала. Атмосфера в комнате неуловимо изменилась.
– Какая кочерга?
– Ну эта, Маша, кажется… – Катя уже жалела, что не сдержалась.
Леночка зашевелилась на кровати, зашелестело одеяло.
– Откуда ты ее знаешь?
– Ты же сама мне про нее рассказывала, еще осенью, помнишь?
– Ты так сказала, как будто сама с ней разговаривала. У нас в деревне про нее никто ничего не знает, я думала, она… уехала. Куда-нибудь далеко.
– Она в Барнауле живет, – вздохнула Катя. – И я ее случайно встретила этим летом. Она меня спасла от алкоголиков, которые ко мне привязались.
– И как она? – с какой-то болезненной жадностью спросила Леночка. – Как она живет?
– Она… она наркоманка, Лен, – с сожалением сказала Катя. – Живет с каким-то мужиком в его квартире, и у нее на ногах такие язвы от уколов, и она очень худая и… и страшная. И говорит… ну, всякие странные вещи.
– Странные вещи? – Леночкин голос снова стал тонким и напряженным. – Какие странные вещи?
– Ну… – Катя растерялась. Она не ожидала, что рассказ превратится в допрос. – Она говорила, что тоже ходила на этот зимний обряд… и что-то про мертвого ребенка…
– Мертвый ребенок? – Леночка захихикала в темноте. – Ну надо же!
Кате вдруг стало стыдно. Вот зачем она влезла с этими бреднями?
– Эта Маша вообще-то всегда была странная, – вдруг сказала Леночка. – Я думаю, она и раньше что-то принимала. А еще она очень зла на общину, вот и наговорила тебе всякого. Никто у нас детей не убивает, дети вообще священны! Чем больше детей, тем больше шансов, что наша община будет крепкой, сильной и здоровой.
– Ну а с чего она на вашу общину так разозлилась? – Катя вдруг осмелела, может быть, потому, что Леночка смутилась и сбилась со своего железного тона. – Если и надо-то было всего одну ночь в каком-то доме просидеть?
– А она что-то другое говорила?
Кате стало неловко, как будто своим рассказом она могла как-то навредить Кочерге. Хотя куда уж там хуже?
– Она… ну, она говорила про Липатовых… это ведь Елена Алексеевна – Липатова?
– Ты же сама знаешь, – спокойно ответила Леночка.
– Ну… да. Что они нашли подходящий камень…
– Для чего подходящий?
– Да мне-то откуда знать, Лен! Ты же сама говоришь, она наркоманка, и я тебе так говорю! Она что-то рассказывала про ребенка каких-то алкоголиков, которого на этом камне принесли в жертву. И будто бы из камня кто-то вышел и потребовал себе жену, ну или не жену, я не знаю, вроде бы в обмен на хорошую погоду и все такое…
Леночка засмеялась. Она откинула голову и смеялась долго, как-то раздельно выговаривая свое «ха-ха-ха», будто воздух у нее в легких кончился и смех приходилось буквально выдавливать.
– Кать, ну ты сама себя слышишь? – простонала она, отсмеявшись. – Как вообще в наше время можно взять и принести кого-то в жертву? В большом городе ребенок пропадет – тут же полиция и поисковые отряды на ушах стоят. А в деревне, где все друг друга знают, и вдруг пропал ребенок – думаешь, никто бы внимания не обратил?
– Она говорила, там маргиналы какие-то, алкаши… – промямлила Катя. Леночка, конечно, права, а Кочерга просто лапши ей навешала, попугать хотела любопытную дурочку.
– Нет в Лебяжьем никаких маргиналов, – отрезала Леночка прежним железным тоном. – Пьют некоторые, не без этого. Но еще никто не допивался до того, чтобы рассказывать про людей из камня, которые младенцев едят!
– Она не говорила, что это человек, просто…
– А кто? Черт с рогами? И что же он ее не съел тогда? Побрезговал?
– Лен, ну что ты на меня-то злишься? Не я же это придумала! – Катя сама не заметила, как повысила голос.
– Да тише ты! – шикнула Леночка. – Сейчас баб Таня услышит, вот она нас точно сожрет, не хуже черта.
Катя прыснула. Леночка тоже захихикала в кулак.
– Нет никаких чертей в камне, – назидательно произнесла она после небольшой паузы. – И погода тут тоже ни при чем. Это все сергеевские придумали, потому что завидуют, а работать, как мы, ленятся. Просто так вышло, что вся эта история с камнем совпала с окончанием кризиса, вот и все. Бабушка Наталья хотела себе все заслуги приписать, вот и подгадала. Просто повезло.