Больше всего она в тот момент жалела о том, что уже никогда не увидит маму, да еще стыдно было своей наготы среди полностью одетых в белое женщин и мужчин. Слезы текли сами, сколько она ни пыталась их сдерживать, и медсестра, уже другая, толстая и ласковая, подошла к ней и протянула раскрытую упаковку со стерильным бинтом. Катя громко и некрасиво сморкалась, стараясь не высунуться слишком сильно из-под спасительной простынки, которая отделяла ее от холодной, пахнущей спиртом и озоном смерти, а слезы все лились и лились, и нос все закладывало и закладывало, и доброй медсестре надоело ее жалеть, и она ушла, оставив Катю наедине с этой огромной стерильной комнатой и засохшей кровью на чужой ноге. Все обошлось, конечно, липому удалили, но Катя запомнила это ощущение беспомощной наготы, беззащитности и близкой смерти. Раздевание при посторонних всегда отбрасывало ее назад, в те детские чувства. Но истерика тут ничем не поможет. Зарина велела быть спокойной, слушаться, притвориться, что расслабилась.
Катя подошла к двери в парную, потянула ее на себя. Дверь открылась неожиданно легко, и оттуда вышло ароматное облако горячего пара. В полумраке виднелась сетка с камнями и два яруса струганых деревянных полков, тоже застеленных белыми простынями. Пахло в парной так, как пах чай, которым ее поили в доме, – ромашкой и мятой. Катя решилась, стянула трусы и быстро юркнула в пар, захлопнув за собой дверь.
Почти сразу, как будто стояла снаружи и ждала, в парную вошла Наталья Степановна с большой деревянной кружкой. Вслед за ней в узкую дверь просочилась Зарина.
– Ох, Катерина, какая же ты у нас красавица! – Старуха восхищенно оглядела Катю. – Стройная, гладенькая, все при ней! Правда, Зарина? Только глазки какие напуганные, нехорошо! Ну-ка, давай согреемся чуток!
Она сунула ей в руки кружку. Внутри колыхалось что-то черное, похожее то ли на черничное желе, то ли на мазут. Тяжелый приторный запах коснулся Катиных ноздрей, и сердце пустилось вскачь, как вспугнутый заяц.
– Пей, Катюша. – Наталья Степановна внимательно смотрела Кате в лицо. В полутьме ее морщины сгладились, сделав старуху очень похожей на Елену Алексеевну. Только у той Катя никогда не видела такого алчного, жесткого взгляда.
«Соберись», – сказала себе Катя, медленно поднося кружку к губам. Жидкость качнулась, запах усилился, вызывая желание швырнуть отраву подальше в угол. Но так не пойдет, нет, надо, чтобы все выглядело естественно. Ну же, всего один глоток…
Подавиться этой дрянью оказалось легче легкого, а вот проглотить наверняка было бы задачей посложнее. Неужели хоть кто-то справлялся? Как только рот наполнился тягучей плотной жидкостью, рвотный рефлекс сразу дал о себе знать, и Катя согнулась пополам, пачкая себя, чистые белые простыни, решетчатый деревянный пол. Кружка выпала и покатилась к двери, разливая содержимое по полу. Нестерпимая вонь усилилась до предела, запахло горелым – наверное, несколько капель попало на камни.
– Ай, Катерина, какая же ты неуклюжая! – услышала Катя у себя над головой недовольный голос бабки. – Все засвинячила, ты полюбуйся только! Зарина, неси нам новые простыни! В моечной посмотри, там в шкафу на нижней полке!
– Давайте я еще налью. – Катя увидела, как пухлая рука в родинках подняла кружку. – Там термос на шкафу, да, Наталья Степановна?
– Налей, налей, – сварливо отозвалась та, – нам тут истерики ни к чему. Слышишь, Катерина? Ну-ка, глотни-ка воды из ковшика, умойся! Садись давай на полок, сейчас тебя парить будем березовым веничком! Да чего там эта чурка возится так долго?
Она заставила Катю выпрямиться и под руку довела до полка. Стащила с него грязную простыню и усадила девушку прямо на голые доски.
Стукнула толстая деревянная дверь.
– Вот, Наталья Степановна, я принесла. Давайте я ее сама попою, – предложила Зарина, подходя к Кате с кружкой в руках.
– А простыни что, не нашла? – Бабка сердито цыкнула. – Давай, да следи, чтоб опять не выплюнула, у меня там не цистерна сварена!
Обод деревянной кружки ткнулся в Катины губы. Кружка по-прежнему воняла той гадостью, но цвет был не такой насыщенный, и жидкость уже не напоминала желе.
– Пейте, Катя. – Зарина наклонила кружку, и в горло Кате полился обычный сладкий черный чай. Она глотала, вытирая обеими руками выступившие на глазах слезы.
– Что, допила?
– Допила, Наталья Степановна. – Зарина продемонстрировала пустую кружку.
Бабка открыла дверь парной и поманила Зарину за собой.
– Ну пойдем тогда, а девочка пусть отдыхает, прогревается. Да простыни грязные прихвати, а то дух-то какой тяжелый от них поднялся.
Дверь за ними закрылась, и Катя вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она вдохнула глубже – слизистую ожгло разогретым паром, голову повело. Так и угореть можно! Может быть, лечь? Она вытянулась на полке, устроилась поудобнее и закрыла глаза, стараясь дышать спокойно и медленно. Нужно сделать вид, что эта дрянь подействовала, а то, чего доброго, заставят пить еще.
Под веками плавали красные круги, переплетались, сливались, образовывали причудливые фигуры. Кате вдруг почудилось, что доски под ней качаются и расползаются, что она вот-вот упадет. Она подскочила и с размаху приложилась рукой о каменку – пальцы обожгло. Это все еще Крысина таблетка или она просто сомлела от жара? Дышать становилось все труднее. Катя ощупью нашла дверь, толкнула ее и вывалилась в моечную, но и там все пропиталось отвратительным запахом. Катя не могла думать ни о чем, кроме воздуха, даже на то, что она голая, было уже наплевать. Дышать! Она толкнула дверь, ведущую из моечной в комнату с диванами.
Там все было залито золотым закатным светом. Наталья Степановна в кресле, спиной к Кате, что-то неторопливо выговаривала Зарине, а сбоку, у жерла печки, на низкой скамеечке сидела Маруся в длинном платье и шуровала кочергой. Катя пригляделась и заметила, что у ног женщины грудой свалена ее одежда. Вот Маруся разогнулась, взяла из кучи Катин свитер… и затолкала его в огонь!
– Вы что делаете?! – в ужасе закричала Катя, и три головы повернулись к ней.
– Ты куда выскочила? – ахнула Маруся, вскакивая. – Ну-ка брысь назад!
– Катюш, не кричи. – Наталья Степановна, охнув, поднялась из кресла и пошла к Кате. – Так надо, не волнуйся, Катюш. Мы тебе другую одежду купим, зачем тебе эти обноски…
– Это не обноски! – Катя поймала тревожный взгляд Зарины и осеклась.
– Катюш, так надо. – Старуха опять вцепилась ей в локоть и повела обратно в парную. – Это же обновление, очищение, понимаешь? Ты выспишься, отлежишься – и поедем с тобой в город, по магазинам, купим, что понравится. Ленка моя, знаешь, какая талантливая до этого дела? И одежку подберем, и обувку – все подружки обзавидуются! Зарина, – крикнула она через плечо, – неси простынку и чаек! Не прогрелась девочка, не расслабилась, надо еще посидеть…
Зарина застелила полок свежей простыней, усадила Катю и снова сунула ей кружку со сладким чаем. Катя медленно пила, закрыв глаза и твердя про себя: «Спокойно, спокойно, спокойно…» На изнанке век вертелись золотые и красные круги, звуки то отдалялись, то приближались. Неужели всего одна капля этой дряни может сотворить такое? А что было бы от целой кружки? Господи, там не одного черта увидишь, а целую тысячу! А был ли вообще тот черт, мужик в перьях, Ваня из Старицы, или девчонки просто сходили с ума, лежа нагишом в стылом темном доме и галлюцинируя от мерзкого бабкиного варева?
– Допила? Ну теперь ложись, давай веничком пройдемся. Марусь! – Бабка приоткрыла дверь и повысила голос. – Поди сюда, я-то стара уже веником махать!
– Давайте я, – тихо предложила Зарина, забирая у Кати кружку и помогая ей улечься на верхнем полке.
– А ты умеешь? – засомневалась Наталья Степановна. – Тут с понятием надо подходить, а у вас, нерусей, наверное, и бани-то нет.
– Умею, – кивнула Зарина.
Катя услышала плеск, потом зашипели камни, по бане поплыл горячий березовый пар и на время разогнал кумар разлитого по полу омерзительного зелья. Потом на живот легла горячая мокрая тяжесть. Воздух становился все жарче, и Катя не могла не думать о том, что в печке сейчас сгорает ее одежда. Удобные лыжные штаны, уютный свитер, черный пуховик, который в прошлом году подарила мама. В уголках глаз снова стало мокро – хорошо, что в пару и поту этого все равно никто не видит. Наверное, глупо расстраиваться из-за шмоток, когда на кону жизнь, но ведь это тоже часть ее жизни, которую у нее хотят отобрать! И эту часть ей уже никто не вернет.
Зарина сначала гладила ее распаренную кожу душистыми мокрыми ветками, потом начала ритмично похлопывать. От каждого движения веника расходились волны свежего терпкого запаха. Наталья Степановна уселась на нижней скамейке и заговорила что-то в такт хлопкам – Катя разбирала только свое повторяющееся имя и какие-то ласковые слова. В голове нарастал мерный гул, как будто в черепушке плескалось море. Слова сливались с этим гулом, плавно качали Катю на тяжелых волнах, погружали в бездумное, безмысленное состояние. Внезапно она почувствовала резкую острую боль в плече и открыла глаза. Зарина нагнулась к ней, будто бы поправить волосы, и шепнула:
– Не слушайте ее, не надо эти слова поганые слушать!
Легко сказать – не слушать! Навязчивый ритм змеей вползал в сознание, убаюкивал, отключал. В отчаянии Катя начала вспоминать стихотворения, которые учила в школе. Как хорошо, что это у нее никогда не получалось легко. Вспоминалось с усилием, над некоторыми словами приходилось думать, и эти размышления помогали Кате балансировать на поверхности вязкой трясины, куда ее затягивали старухины приговорки.
«Плакала Саша, как лес вырубали…» Повинуясь крепким Зарининым рукам, она перевернулась лицом вниз, и веник начал гулять по спине. «Ей и теперь его жалко до слез. Сколько тут было кудрявых берез!..» Что же там дальше? И почему такое слезливое вспоминается, как нарочно? «Не ветер бушует над бором, не с гор побежали ручьи – мороз-воевода дозором обходит владенья свои…» Блин, еще хуже. Строчки цеплялись за крючок ритма бабкиных наговоров и тянулись за ним, к