«Это они про перо», – поняла Катя. Если бы Леночка не заметила перо, если бы Крыса не поймала ее с ним… «Выжимать пришлось», – кажется, так она сказала. Все-таки Леночка не хотела ее убивать, пыталась защитить от своей страшной сказки. Но куда там…
– Жалко девочку… – шепотом сказала Зарина.
– А свою не жалко? – Руки Натальи Степановны ни разу не сбились, она продолжала равнодушно расчесывать Катю, как будто весь этот разговор ее совсем не волновал. Да, наверное, и не волновал. Сколько девчонок она вот так бросила в пасть этому своему черту из дома в лесу?
Зарина промолчала.
– То-то и оно. Своя рубашка ближе к телу, так ведь? Сказано же тогда было: как камень зацветет – так не вернется девка из дома, повенчается жизнь со смертью. Поди, не хочешь свою Маринку в гроб укладывать?
– В какой гроб-то? – вступила Маруся. – Степановых ляльку он с собой забрал, ты ж говорила…
Вот теперь рука у старухи дрогнула, и гребень рванул Катю за волосы. Она еле удержалась, чтобы не ойкнуть.
– Не поминай! – злобно зашипела Наталья Степановна. – Совсем дура? Сегодня, да еще под ночь! Или соскучилась?
– По чем скучать-то, – лениво отгавкнулась Маруся. – Я и не запомнила ничего. Было да было – уже как и не было.
– Еще бы ты запомнила, я тебя потом из-под кого только не вытаскивала. Спасибо хоть, пустоцветом тебя оставил, а то бы точно в подоле приволокла!
Катя затылком ощутила, как сзади сгущается, собирается в комок застарелая ненависть, даже в глазах потемнело. Лоб чем-то защекотало, будто по нему пробежало насекомое, и лицо обдало несвежим старческим дыханием:
– Что, Катерина? Думала, хитрая, обманула бабку? А глазами-то дергаешь!
Катя обмерла. В этот момент она отчетливо поняла, что чувствует суслик, застывший в свете фар посреди дороги за секунду до того, как его собьют. Не будь она так распарена, ее прошиб бы холодный пот. Она лежала неподвижно и старалась даже не дышать под пристальным взглядом Натальи Степановны.
– Какими глазами, бабусь? Ты сама уже травок своих нанюхалась, – буркнула Маруся, оттирая старуху от кресла. – Она на мне мешком висела, тяжелая, зараза. Не знаю, как ее в санки поволоку, вон какую жопу отъела.
– Да уж не больше твоей, – хмыкнула Наталья Степановна, отходя. Катя услышала стук двери и шорохи – наверное, старуха снимала с крючка свою длинную шубу. – Разболталась тут. Одевайся давай и дуй за санками, по темноте-то в лесу не такая смелая будешь.
Господи, бабка просто пыталась взять ее на испуг, с опозданием поняла Катя. Какие там движения глаз она могла разглядеть в полумраке? Чаек и мазь в итоге сослужили хорошую службу. Пошевелись она – тут-то бы ей и конец. Крыса со своими уколами уехала, конечно, но никто не помешал бы Марусе просто придушить Катю и силком влить ей в горло еще какую-нибудь отраву.
На какое-то время ее оставили в покое. Она прислушивалась, пытаясь понять, что происходит, но за гулом огня в печи разбирала только шаги и обрывки фраз. Потом щелкнула дверь, по комнате прошел сквозняк, Кате на лицо упало несколько снежинок, захолодив пылающие щеки. Маруся сгребла ее за плечи, Зарина подхватила за ноги. Катя обвисла насколько могла безвольно, молясь про себя, чтоб не уронили: вряд ли ей хватит силы воли не заорать, если она приземлится копчиком на кафель.
– Ишь как ее разобрало-то, – пропыхтела Маруся, протаскивая Катю в дверь. Скрипнули петли, и Катя вдохнула лесной морозный воздух с легкой примесью дыма. – Вообще лыка не вяжет, ты погляди. Обычно как отлежатся, так хоть идут сами.
– Так она в парной все чайком залила, на камни попала, аж у меня у самой голову повело, – отозвалась сзади Наталья Степановна. – Надышалась еще вдобавок к тому, что выпила. Оно и хорошо, хорошо. Сейчас по холодку прокатим ее, слегка оклемается, а больше и не надо, чтоб не дергалась. Давайте, укладывайте ее в санки, ягодку нашу. Да поосторожнее, дура, куда ты спиной на борт?
– А зачем ей та спина? – грубо хохотнула Маруся, нагибаясь. Катя едва не схватилась за ее толстую потную шею – так страшно было опрокидываться с закрытыми глазами. Зарина снова придержала ей голову, и вот уже Катя лежала навзничь на чем-то твердом. Ноги задрались, шкура распахнулась, открывая голое тело. Она приготовилась терпеть холод, но холода не было, ветерок только приятно гладил кожу. – Полежать и на сломанной можно, а ходить ей уже никуда не надо.
– Ноги ей закинь. – Бабка одернула шкуру, запахнув ее на Катиной груди.
– Может, еще подержать? Сам не управится? – опять гыгыкнула Маруся, сталкивая Катины ноги с бортов лодки внутрь, в меховую груду.
– Дура, – досадливо сказала бабка. Санки дернулись. – На кого я деревню оставлю, как помирать-то? Ленка к нам носа не кажет. Думала тебя научить, так ты же дура, только ложку в ухо не несешь. Рот свой поганый закрой и тяни санки, чтоб потом плакать не пришлось!
Заскрипел снег. Маруся обошла лодку и, наверное, взялась за веревку, потому что сани снова резко дернулись и поехали.
– Хорошо в итоге вышло. – Наталья Степановна шла рядом, и Катя не решалась открыть глаза, чтобы посмотреть, в какую сторону они едут. – Ты гляди, как все гладенько легло! Ленка-то со Светкой все переживали, пугали, что народ из деревень бежит. Камень у них зацвел, ну надо же. А мы вот возьмем, да и чужую девку сунем ему – и ничего, никто не побежит, еще и новые приедут. Наши-то все возвращались, никто не помер!
Перед Катиным внутренним взглядом пронеслись черная язва на бедре у Кочерги, одутловатое равнодушное лицо Маруси, Леночкины пустые глаза с расширенными зрачками. Ну, не померли, да, тут не поспоришь.
Снег скрипел под ногами трех женщин, потом добавился шорох о борта лодки. Наверное, добрались до опушки, где тропа стала уже. Вдруг шаги замерли, санки по инерции немного проехали вперед и тоже остановились.
– Зарина, – услышала Катя голос Натальи Степановны, – ты домой иди, отдыхай. Завтра с утра придешь ко мне, пойдете с Марусей в доме приберете.
– А как же сани тащить? – Зарина говорила спокойно, но Катя слышала в ее голосе скрытое напряжение. – Там ведь в горку потом.
– Маруська сдюжит, – усмехнулась Наталья Степановна. – Она выносливая, да и похудеть ей не помешает. А то как боров, хоть режь на праздник!
Маруся промолчала, только сани дернулись и снова поехали, кажется, даже быстрее, чем до того.
– Тогда пойду, – сказала Зарина. – До завтра, Наталья Степановна!
Шаги проскрипели совсем рядом, потом звук начал отдаляться. Вот теперь она осталась совсем одна с этими страшными бабами. Что, если они сейчас просто завезут ее в лес и убьют? Ведь так они поступили с этой Степановых лялькой? «Господи, господи, помоги мне…»
Катя попыталась вспомнить строчки маминой молитвы, но они как будто сделали свое дело и стерлись из памяти. Голова была совершенно пуста – только стайкой стрижей метались в ней разрозненные мысли, звонко ударяясь о стенки черепа. Зарина ушла выводить машину. Или нет, это Марина, то есть Марьям. Но ей же всего пятнадцать, хотя, наверное, в такой глуши с детства садятся за руль, а потом уже быстро сдают экзамены в автошколе. Леночка еще говорила, что у них есть отец-алкоголик, куда они его дели?
– Девочку ей жалко, – прервал ее мысли скрипучий голос старухи. – Жалостливая нашлась! Устроила бы там комедию, времени и без того мало осталось. Может, и сгодится вместо Наташки, но еще воспитывать надо.
Маруся промолчала, только прибавила шагу. Скрипел снег под ногами впереди и позади лодки, визжали полозья. Катя вдыхала холодный хвойный воздух, из головы постепенно уходил тяжелый туман. Впереди сопела Маруся. Дорога пошла под уклон, и Катя с трудом подавила желание вцепиться в борта руками. Что-то такое Леночка говорила про старый рукав реки, который зимой замерзает… Старуха вроде бы приотстала, и Катя рискнула чуть приподнять ресницы.
Прямо над головой стояло высокое зимнее небо, еще синеватое, не налитое зрелой декабрьской тьмой, и с него смотрели яркие колючие звезды. Наверное, было около шести вечера – а Кате казалось, что она не меньше суток провела в бане и перед тем еще сутки из нее вытягивали жилы уговорами. Судя по пару, поднимающемуся от лица, и заиндевелым волосам, мороз был неслабый, но Катя по-прежнему не чувствовала холода. Кожа горела от бабкиной мази, в груди, в пояснице и внизу живота как будто зажглись маленькие солнышки, от которых по телу разливалось шипучее тепло. Все тело стало мягким, податливым и чувствительным, она ощущала каждую ворсинку шкуры, в которую была завернута, каждую неровность на дне лодки, улавливала малейшие оттенки запахов: хвоя, сосновая кора, дым оставшейся позади бани, сырой запах пота взмокшей от натуги Маруси, терпкие травяные ароматы собственных волос.
Лодка мягко скатилась вниз, немного проехала по ровному, потом рывками пошла наверх. На подъеме бабка наконец догнала внучку, и Катя снова зажмурилась, но по тому, как резко стало темнее, поняла, что они вошли под глухой полог ельника. Маруся сбавила шаг: наверное, запыхалась вытягивать санки из оврага. Теперь они снова шли плавно, шурша бортами о сугробы по бокам тропинки. Катя слышала, как глухо бухается снег с потревоженных шагами еловых лап. Сзади откашлялась Наталья Степановна.
– Ну здравствуй, хозяин, здравствуй, щедрый! – завела она тем же напевным речитативом, каким бормотала в бане про косточки и веточки. – Вот и солнце пропало, время твое настало, темное время, холодное время. Ночь ворота отворила, зима снега расстелила, пора и свадьбу играть, договор исполнять. Выйди из смертной тени к честной постели, везем тебе невестушку, везем красавицу. Возьми свое, не журись, а нам наше дай, не скупись. Ночку с ней погуляй, а после… – Она осеклась, а потом тихо и торопливо проговорила: – …Насовсем забирай, да и сгинь, пропадай. Слово мое крепко!
Последнюю фразу она выкрикнула таким звонким голосом, какой сложно было заподозрить в ее престарелом горле. И столько в этом крике было живого, неподдельного ужаса, отчаянного желания хотя бы себя убедить, что слово действите