Вопрос устранения Адольфа Гитлера был сложным. Ханс Остер считал, что его нужно убить. Избавиться от нацистской чумы. Вбить кол в сердце, как вампиру. Более зрелые и спокойные Бек, Гёрделер и Канарис так далеко не заходили. Когда Беку пришлось принести присягу Гитлеру в августе 1934 года, он пробормотал: «Это самый черный день в моей жизни». Чувства его не изменились, но нарушить кодекс чести он не мог. «Убийство всегда остается убийством», — заявил он.
Был выработан более сдержанный курс действий. Если Гитлер вторгнется в Чехословакию, заговорщики немедленно его арестуют. А вместе с ним Геринга, Гиммлера и Гейдриха[218]. Затем психиатры оценят психическое состояние Гитлера. Юридической стороной вопроса занимался Ганс фон Донаньи, а его «Хроники позора» могли служить убедительным доказательством[219]. Кроме того, Остер раздобыл медицинские документы Гитлера времен Первой мировой войны. Донаньи и еще один заговорщик, Отто Джон, юрист из немецкой авиакомпании «Люфтганза», уже проконсультировались с уважаемым психиатром, который был готов выступить экспертом в суде, с тестем Донаньи, Карлом Бонхёффером. Изучив документы Гитлера, доктор Бонхёффер весьма аккуратно высказал свое предварительное впечатление: «Судя по этому, с высокой степенью вероятности можно сказать, что этот человек не в своем уме».
Несколько дней Бек и Остер общались почти непрерывно. Они готовили заговор, собирали головоломку государственной измены. Захватить Гитлера в Рейхсканцелярии должна была группа под командованием офицера абвера, майора Фридриха Хайнца. Глава связистов, майор Эрих Фельгибель должен был проследить за блокировкой всех каналов связи.
Как бы тщательно ни был бы спланирован переворот, риск гражданской войны оставался очень высоким. Поэтому Бек рассматривал и другие варианты. В мае 1938 года он написал Гитлеру три служебные записки, пытаясь убедить его пересмотреть отношение к Чехословакии. Генерал предупреждал, что немецкая армия не готова к ведению полномасштабной войны[220]. Гитлер ни разу не ответил. Шестнадцатого июля Бек передал письмо молчаливому главнокомандующему Вальтеру фон Браухичу, напомнив, что преданность фюреру должна иметь границы. «Долг солдата подчиняться приказам заканчивается, когда знания, совесть и чувство ответственности не позволяют ему выполнить определенный приказ, — говорилось в письме. — Исключительные времена требуют исключительных мер»[221].
Бек был умен. Бек был принципиален. И Бек слишком много на себя взял. Через несколько недель он предложил Браухичу лично сообщить Гитлеру, что большинство высших генералов «не могут принять на себя ответственность за подобную войну», а потому у них нет иного выхода, кроме как «подать в отставку со своих постов». Это требовало внимания уже не только Браухича. В Генеральном штабе прошло совещание, на котором обсудили призыв Бека к скоординированной отставке. Гитлеру о совещании не сообщили (что само по себе было актом неповиновения), но его незримое присутствие чувствовалось. Никто из генералов не последовал призыву Бека. Он серьезно просчитался, начав борьбу самостоятельно. И обратного пути не было.
На следующий день после визита барона фон Клейста к Уинстону Черчиллю Гитлер отправил в отставку генерала Людвига Бека. Бек согласился уйти по-тихому, что спасло его от тюремного заключения — или от казни. В честной беседе Бек заявил, что больше не может терпеть и «смотреть, как банда преступников развязывает войну». Избавившись от обязанностей командующего, он мог сосредоточиться на разработке планов переворота и предотвращения войны.
Новым начальником Генерального штаба стал генерал Франц Гальдер. Он занял пост 27 августа 1938 года. Бек сам рекомендовал его для этой работы, втайне надеясь (он не раз слышал, как презрительно Гальдер отзывался о Гитлере), что тот поддержит заговор[222]. Пятидесятичетырехлетний Гальдер был моложе Бека и не пользовался авторитетом. Короткий ежик на голове, пышные усы, глубокая впадина на подбородке — он напоминал сурового университетского футбольного тренера, который считает маневры обманом, а шлемы — признаком слабости.
Гальдер действительно презрительно отзывался о Гитлере («безумец, преступник»), обсуждал возможность взрыва его личного вагона и втянул в заговор президента Рейхсбанка Ялмара Шахта. Но эта прямота вызывала сомнения. Не был ли он нацистом-флюгером? Быть может, его неприязнь к Гитлеру — желание держать нос по ветру?
Отдать приказ о начале действий заговорщиков мог только Гальдер или Браухич. Но Браухич был слишком робок и никого не мог вдохновить. Гальдер начал действовать, проявляя еще большую осторожность. Он считал, что большинство высших офицеров считают готовность Гитлера захватить Судетскую область чистым блефом. Чтобы убедить этих скептиков примкнуть к заговору, следует сидеть тихо, пока Гитлер не раскроет свои карты. И Гальдер был готов ждать до того момента, когда Гитлер отдаст приказ выступать. Но промедление грозило опасностью. Что, если времени для начала действий и остановки войны попросту не хватит? Что, если Гальдеру просто недостает решимости?
Когда Бек отстранился от активной службы, движущей силой заговора стал Ханс Остер. Восьмого сентября он пришел в штаб 3-го корпуса в Берлине[223]. За закрытыми дверями он встретился с генералом Эрвином фон Вицлебеном, карьерным офицером в чисто прусской традиции. Пятнадцатью годами ранее Остер служил в четвертой дивизии в Дрездене под командованием Вицлебена.
Не каждый генерал может повести за собой армию. Вицлебен мог, потому что 3-й корпус отвечал за защиту Берлина. Именно поэтому Остер хотел с ним поговорить. В строжайшей тайне. Он сообщил Вицлебену о заговоре. Если что-то не получится, Остеру нужен генерал, которому можно доверять и который способен поднять армию против Гитлера и правительства.
Вицлебен спросил, не блеф ли все рассуждения Гитлера о Чехословакии? Остер ответил: «Нет». Тогда Вицлебен заговорил о слухах среди высшего военного командования: говорили, что заключена тайная сделка, «по которой Германия взялась защищать Европу от большевизма», а в обмен западные страны позволят Гитлеру расширить территорию за счет Чехословакии. Остер ответил, что такой тайной сделки не было.
Получив ответы на свои вопросы, генерал Эрвин фон Вицлебен присоединился к заговору и совершил первый акт измены.
17Выходные на природе
В пятницу, 9 сентября, няня разбудила двоих детей Сабины и Герхарда Лейбхольц и велела им умываться и одеваться[224]. Семилетняя Кристиана и одиннадцатилетняя Марианна уже были одеты, когда в комнату вошла фрау Лейбхольц и объявила, что в школу сегодня никто не пойдет. Семья уезжает на выходные в Висбаден.
Лейбхольцы жили в тихом университетском городке Гёттинген, где никогда и ничего не происходило. Курортный Висбаден славился горячими источниками еще со времен Римской империи. Доехать туда можно было за несколько часов. «Мы вернемся в понедельник», — сказала Сабина няне, никак не объяснив своего необычного поступка. Она велела девочкам надеть две пары белья. Кроме того, у нее был сюрприз — приехали дядя Дитрих и его друг, герр Бетге. Сабина собрала корзинку для пикника. Герхард усадил девочек на заднее сиденье своего кабриолета «Форд», и они отправились в путь. Бонхёффер и Бетге ехали позади на «Ауди» Дитриха.
Герхард Лейбхольц был весьма уважаемым юристом, но в силу еврейского происхождения он в 1935 году лишился работы в Гёттингенском университете. Это заметно осложнило финансовое положение семьи. Девочек стали дразнить в школе. По воскресеньям по улицам города расхаживали штурмовики и орали жуткие песни: «Давайте, солдаты, повесим евреев, давайте, солдаты, застрелим евреев!» Герхард часто бродил по своему большому саду, размышляя о политике и о будущем. Сабина написала Дитриху, что ее муж «не способен сохранять прежнее хладнокровие»[225].
По пути Герхард остановился, чтобы купить фонарик. Когда они вновь выехали на дорогу, Сабина сказала девочкам, что пикник отменяется. Это было бегство. «Мы едем не в Висбаден, — сказала она. — Ночью мы попытаемся перейти границу Швейцарии, потому что положение в стране очень серьезно».
Несмотря на юный возраст, Марианна и Кристиана знали, что Германия вот-вот может начать войну с Чехословакией. Они не знали, что покинуть страну их родителям посоветовал другой дядя, Ганс фон Донаньи[226]. Этот план семья обсуждала уже несколько месяцев, но недавно в Министерстве юстиции заговорили о грядущих изменениях нацистских законов. В любой день евреям могли приказать носить специальные паспорта с литерой J. Выезд из Германии планировали ограничить, а то и вовсе закрыть. Те, кто не уедет сейчас, могут оказаться в ловушке.
Лейбхольцам пришлось принимать решение стремительно. Багаж мог вызвать у пограничников подозрения и породить проблемы. Они решили оставить все, что у них было, даже одежду. Вот почему Сабина заставила детей надеть две пары белья.
До пограничного пункта в Базеле было несколько сотен километров. Девочки пересаживались из одной машины в другую, чтобы не скучать в дороге. Они сидели сзади и пели песни. Дядя Дитрих научил их песне Шуберта «Песня над водой»: «Блики мерцают на глади хрустальной, лебедем челн наш по волнам скользит… Время скользит по волнам, исчезая, ночью прохладной сменяется день…»
Проехав около 160 километров, путники остановились отдохнуть. День выдался очень солнечным. После пикника они неловко простились, не зная, когда увидятся вновь. Бонхёффер и Бетге возвращались в семинарию, а Лейбхольцам предстояла дальняя дорога до Швейцарии. Дитрих стоял на дороге и махал рукой, пока машина Герхарда не скрылась за холмом и не пропала из виду.