сомневался в его решимости. Хватит ли ему смелости действительно привести план в исполнение?
В понедельник, 26 сентября, ближе к вечеру, в Рейхсканцелярию пришла делегация из трех человек. Британский посол Невилл Гендерсон, первый секретарь посольства сэр Ивон Киркпатрик и советник Чемберлена сэр Горас Вильсон официально доставили письмо от британского премьера. В нем Чемберлен пытался деликатно сообщить, что чехи отвергли Годесбергский меморандум как «совершенно неприемлемый». Французы отреагировали аналогично. Переводчик читал, и Гитлер постепенно разъярялся все больше.
«Смысла в дальнейших переговорах больше нет! — визгливо вскрикнул он. — Первого октября я получу от Чехословакии все, что мне нужно. Если Британия и Франция решат вмешаться — пусть. Мне нет до них никакого дела!»
Вечером фюрер собрал в Берлинском дворце спорта пятнадцать тысяч ликующих нацистов. Велась прямая радиотрансляция его выступления. Американский журналист Уильям Ширер, освещавший это выступление для CBS, не мог припомнить, чтобы Гитлер когда-либо находился в такой ярости. Более часа он говорил о том, что Чехословакия — это искусственно созданная страна, возникшая в результате большой «лжи» после Первой мировой войны, и с того времени президент Бенеш, «отец лжи», терроризирует судетских немцев[230].
«Целые области обезлюдели, — ревел Гитлер, бесстыдно искажая истину, — деревни сожжены дотла. Немцев изгоняют газом и гранатами. А Бенеш сидит в Праге и думает: „Со мной ничего не случится, Британия и Франция всегда помогут мне…“ Сейчас я требую принудить герра Бенеша к честности после двадцати лет. Он должен передать территории 1 октября… И сегодня я заклинаю тебя, мой Немецкий народ, встань за мной мужчина к мужчине, женщина к женщине!»
Это выступление лишь подлило масла в огонь, на что Гитлер и рассчитывал. На следующий день Франция начала укреплять свои позиции вдоль границы с Германией. Дороги, ведущие из Парижа, были забиты людьми, стремящимися покинуть город. Чехи призвали около миллиона солдат. Чешская армия не стояла на месте, и Гитлер приказал выдвинуться к границе семи дивизиям вермахта. В Лондоне населению стали раздавать противогазы. Школы эвакуировали, пациентов срочно выписывали из больниц. Чемберлен мобилизовал Королевский флот, но в восемь часов вечера выступил по радио, чтобы успокоить соотечественников — и нанести последний удар по свободолюбивым чехам.
«Как бы ни сочувствовали мы небольшой стране, столкнувшейся с угрозой со стороны большого и сильного соседа, — сказал премьер, — мы ни при каких обстоятельствах не можем втягивать в войну всю Британскую империю просто ради ее защиты. Если нам придется драться, то по более весомому поводу».
Через два часа успокоившийся Адольф Гитлер отправил Чемберлену телеграмму с сообщением, что он все еще открыт для переговоров.
В Берлине заговорщики готовились к решительным действиям. Приближалась полночь 27 сентября. Фридрих Хайнц собрал около шестидесяти солдат, студентов, рабочих и социалистов. Хайнц хотел, чтобы все выглядело как народное восстание, а не военный путч. Он разбил своих людей на небольшие группы и разместил их в одном из надежных домов абвера, расположенном близ Рейхсканцелярии на Вильгельмштрассе. Переворот казался неизбежным.
На следующее утро людей Хайнца перевели в штаб армии в комплексе Бендлерблок, где майор выдал им пистолеты, ручные гранаты и патроны. Все было готово. В другой части Бендлерблока Ханс Остер, которого Канарис только что серьезно повысил, получал свежую информацию по Чехословакии от Эриха Кордта. Остер считал, что у них достаточно доказательств того, что Гитлер собирается начать войну, и они должны вмешаться. Он постоянно был на связи с Гальдером и Вицлебеном. Последний находился в кабинете Гальдера и ожидал приказа. Оба генерала умоляли главнокомандующего Браухича дать заговору зеленый свет. Как говорится, промедление смерти подобно. Но Вальтер фон Браухич навечно застрял где-то посередине. Он сказал Вицлебену, что хочет пойти в Рейхсканцелярию и еще раз ознакомиться с ситуацией, прежде чем начать действовать. Заговорщики замерли в неопределенности. Ожидание… Ожидание…
Накануне Гитлер сообщил Чемберлену, что готов к дальнейшим переговорам. Чемберлен мгновенно ответил предложением провести международную конференцию. Он написал Бенито Муссолини, приглашая дуче присоединиться к переговорам и убедить Гитлера. Когда Браухич вошел в Рейхсканцелярию, вся эта информация буквально обрушилась на него. В два часа дня Гитлер отправил Чемберлену вторую телеграмму — он предлагал провести переговоры на следующий день в Мюнхене. Чемберлен и Даладье быстро согласились. Муссолини выразил готовность стать посредником. Наспех организованная встреча в Мюнхене показалась Вальтеру Браухичу благословением. Теперь можно не принимать решения. Нельзя же начать переворот, когда переговоры возобновились и в Германию должны были прибыть главы трех европейских государств.
Возможность устранить Гитлера окончательно исчезла на следующий день, когда было объявлено о мирном соглашении. Радовались все, кроме Чехословакии. Гитлеру и его армии вновь удалось захватить территорию без единого выстрела. А солдаты победоносной армии, как выяснилось, не склонны рисковать собственными жизнями и идти на государственную измену. Генерал Вицлебен и майор Хайнс пришли в квартиру полковника Остера, чтобы обсудить ситуацию.
«Для этого несчастного, глупого народа он снова стал обожаемым фюрером, единственным и неповторимым, посланным Германии самим Богом, — сказал Вицлебен, скрывая за сарказмом глубокое разочарование. — А мы — мелкая группа реакционеров и обиженных офицеров и политиков, которые осмелились в момент величайшего триумфа величайшего государственного деятеля всех времен мешать его дальнейшему продвижению!»
Переговоры проходили в штаб-квартире нацистской партии в Мюнхене — в Фюрербау, «доме фюрера»[231]. Гитлер, Муссолини, Даладье и Чемберлен собрались в одном зале, периодически склоняясь над картами. Два представителя чешского правительства находились в другом помещении. Они ничего не решали. Их роль — безропотно подтвердить свое согласие, когда сделка будет заключена. Один из сопровождающих Чемберлена откровенно сказал им: «Если вы не примете наших условий, будете разбираться с немцами в одиночку».
Большая четверка[232]разделала Чехословакию, как рождественского гуся. Гитлер получил желаемое. Германия получала контроль над почти 30 тысячами квадратных километров чешской территории, где было сосредоточено 80 % текстильной промышленности, 70 % производства железа, стали и электроэнергии и 60 % угля. Венгрия получала порядка 20 тысяч квадратных километров, а еще почти 1,7 тысячи квадратных километров отходило Польше. Ни о каких финансовых компенсациях речь не шла — Гитлер и слышать об этом не хотел. Он заявил Чемберлену: «Наше время слишком дорого, чтобы тратить его на такие пустяки». То, что осталось от Чехословакии, недолго сохраняло независимость. Через неделю президент Эдвард Бенеш бежал в Лондон, а нацисты очень скоро организовали переход власти к прогерманскому правительству.
Премьер Невилл Чемберлен вернулся в Лондон триумфатором. Он сумел добиться «почетного мира», который обеспечит стабильность в Европе[233]. Уинстон Черчилль, присутствовавший при этом, назвал Мюнхен «полным и неприкрытым поражением» Британии. Барон Джордж Ллойд, который в августе встречался с заговорщиком Эвальдом фон Кляйстом, оценивал ситуацию примерно так же, но обошелся без публичных заявлений. В письме к другу он так охарактеризовал дипломатические усилия Чемберлена: «Если не уступил вначале, лети снова и снова»[234].
Государственная измена напоминает театр, где у каждого одна, а то и две роли. Чтобы участвовать в заговоре против Гитлера в Третьем рейхе, нужно было постоянно играть роль истинного нацистского патриота — только так удавалось огородить себя от нежелательного внимания. Третьего октября 1938 года адмирал Вильгельм Канарис и полковник Ханс Остер приняли на себя эту роль и покорно присоединились к военному каравану, который отправился в торжественный путь по новым немецким территориям — Судетской области.
Близ города Эгер на реке Огрже они наткнулись на кортеж Гитлера. Канарис и Остер вышли из машины и принялись управлять движением и сдерживать толпу. Проезжая мимо, Гитлер крикнул: «Это Канарис!» Он приказал водителю остановиться, чтобы поздороваться с адмиралом, который всего несколько дней назад планировал его свержение.
Вечером Остер вернулся в Берлин и остановился у генерала Эрвина фон Вицлебена. Там же находились Ялмар Шахт и Ганс Гизевиус, заговорщик из Министерства внутренних дел. Они обсудили все еще напряженную обстановку в Европе. Опасаясь за свою судьбу, они разожгли камин и сожгли все документы, связанные с неслучившимся переворотом. Они с грустью смотрели, как мечты о Германии без Гитлера превращаются в прах.
И все же заговор не умер. Пришлось решать важную проблему — как быть, потеряв важного участника. Отказ Ганса фон Донаньи тянуть за «нужный» конец веревки во время расследования дела Вернера фон Фрича не остался незамеченным — на это обратили внимание и отъявленный нацист Роланд Фрейслер из Министерства юстиции, и личный секретарь Гитлера, интриган Мартин Борман[235]. В конце сентября Борман написал министру юстиции Францу Гюртнеру письмо с вопросом, почему Донаньи занимает такой высокий пост, не являясь членом партии[236].
Сигнал был понят правильно: Гюртнер сообщил Донаньи, что и ему самому, и его семье стоит «сменить обстановку». Мюнхенское соглашение еще обсуждалось, а Донаньи уже начал работать судьей верховного суда в Лейпциге, в 160 километрах к югу от Берлина