[339]во время Гражданской войны в США применял генерал Шерман. Варшава стала Атлантой вермахта — от города остались тлеющие руины. Семнадцатого сентября Советский Союз атаковал Польшу с востока, и ситуация стала поистине безнадежной. Польский президент Игнаций Мосцицкий подал в отставку и бежал в Румынию. Варшава пала 27 сентября. Страна капитулировала через девять дней.
Вильгельм Канарис побывал на фронте вслед за первой волной войск[340]. Наземная война была для него внове. Он никогда не видел ничего подобного. Черные от копоти, разбомбленные улицы Варшавы, усыпанные обломками и трупами… Он никогда не слышал ничего подобного. Немцы зверствовали. Триста польских солдат сдались в плен. Их заставили раздеться и расстреляли. Один из специальных эскадронов смерти СС — Einsatzgruppen — поджег синагогу в городе Бендзин во время пятничной службы. Шестьдесят человек сгорели заживо. В одном католическом приходе в Западной Пруссии были убиты 214 священников.
Все эти события были ни много ни мало частью продуманной кампании террора. Гитлер не ограничился оккупацией Польши. Он хотел создать государство-донор, чье население — рабы — будет, как пчелы, служить Третьему рейху. А для этого нужно было сломить польский дух, уничтожить культурное наследие и идентичность. Гейдрих говорил Канарису: «Мы оставим простой народ, но аристократы, священники и евреи должны быть убиты»[341].
Двенадцатого сентября Канарис и полковник Лахузен побывали на Южном фронте. В городке Ильнау в Верхней Силезии они встретились с Гитлером. Фюрер путешествовал на личном поезде из тринадцати вагонов под кодовым названием «Америка» — эдаким штабом на колесах. Его сопровождали десять эсэсовцев, несколько генералов, радисты, сигнальщики, секретари, повара, фотограф, водитель, два врача и два человека, обязанностью которых была чистка серебряной посуды[342].
Адмирал провел с Гитлером лишь несколько минут. Они обсудили, может ли Франция представлять какую-то опасность. Гитлер был уверен, что французы не нападут[343]. Канарис хотел встретиться с генералом Вильгельмом Кейтелем и передать ему ряд жалоб. Адмирал осудил бомбардировку Варшавы, сказав, что это подрывает позицию Германии в сообществе наций. Кейтель ответил, что ничего не мог сделать. Воздушную войну планировали Гитлер и Геринг — они считали ее чрезвычайно эффективной. По некоторым оценкам, только в Варшаве погибло не менее 20 тысяч человек.
Канарис больше не поднимал вопрос жертв среди мирного населения. Он считал истребление священников и интеллигенции грубейшим нарушением правил ведения войны. «Когда-нибудь мир сочтет вермахт ответственным за это», — сказал он. Кейтель вновь повторил, что ничего не мог сделать. Гитлер сам решил прибегнуть к таким мерам устрашения и назвал их «политической генеральной уборкой»[344]. Культурный геноцид унес шестьдесят тысяч жизней.
Руки всех старших офицеров были в крови. Канариса отличало лишь наличие истинного внутреннего компаса. «Война, которая ведется безо всяких моральных принципов, никогда не будет выиграна, — сказал он руководителю разведки Леопольду Бюркнеру. — На земле все еще существует божественная справедливость»[345]. Карл Гёрделер встретился с Канарисом, когда тот вернулся из очередной поездки в Польшу. Адмирал выглядел «совершенно подавленным»[346], но все же нашел способ успокоить свою совесть. В Польшу пригласили иностранных военных атташе из Берлина, и Канарис решил воспользоваться этим случаем. Он договорился с испанским атташе Хуаном Луисом Рокаморой, и тот на своей машине вывез в Берлин пятерых поляков, а затем временно спрятал в своей квартире. Рокаморе сообщили лишь, что эти люди «принадлежат к элите» и им угрожает опасность[347].
Канарис непосредственно помог польскому военному атташе в Берлине, полковнику Антонию Шиманскому. Они хорошо знали друг друга по военно-дипломатическим кругам[348]. Двадцать третьего августа Канарис обедал с полковником и сообщил, что вот-вот начнется война. Шиманский действовал соответственно. Его жена Галина и трое детей уехали к родственникам в Польшу, а он сам остался в Берлине до полной эвакуации посольства.
Когда началась война, полковник не смог связаться с семьей. Отчаявшаяся Галина Шиманская в Польше обратилась к случайному немецкому офицеру и сказала, что знакома с адмиралом Вильгельмом Канарисом. В то время адмирал находился в Познани, в трехстах с лишним километрах от Варшавы, но довольно близко к тому городу, где оказались Шиманские. Канарис послал за ними машину. Они долго беседовали, и он посоветовал ей эмигрировать. «Швейцария, — сказал Канарис. — Вот лучшее место».
Подготовка документов заняла несколько недель. Канарис привез Галину и детей в Берлин, затем в Дюссельдорф, а оттуда — на границу с Швейцарией. Галина Шиманская сняла квартиру в Берне и связалась с польской миссией в изгнании. Вскоре после этого ее завербовала британская внешняя разведка MI6.
Германия и Советский Союз, не тратя лишнего времени, объявили победу. За неделю до того как польское правительство признало поражение, они подписали «Договор о дружбе и границах» и разделили Польшу. Впрочем, на «охоту на ведьм» это никак не повлияло — нацисты продолжали планомерно уничтожать евреев и других «врагов Рейха».
3 октября 1939 года, помощник начальника европейского отдела Госдепартамента Роберт Пелл отправил из Вашингтона телеграмму Раймонду Гейсту. В ней содержалась деликатная и срочная просьба. Когда началась война, раввин-хасид Йосеф Шнеерсон из Латвии находился в основанной им близ Варшавы иешиве — духовном еврейском учебном заведении. Шнеерсону, его семье и нескольким ученикам удалось бежать. «Любавичский ребе», как его называли ультраконсервативные хасиды, имел очень немного последователей в США, но его благополучием обеспокоились весьма влиятельные персоны, в том числе сенатор от Нью-Йорка Роберт Вагнер и судья Верховного суда Луис Брандейс.
Как писал Пелл, «хотя Госдепартамент не хотел бы вмешиваться в дела граждан иностранных государств», было необходимо, чтобы Гейст сотворил чудо — связался со своими контактами в Германии, чтобы они спасли раввина Шнеерсона[349]. Пелл советовал обратиться к Гельмуту Вольтату, одному из главных и самых уважаемых экономических советников правительства. Когда-то он учился в Колумбийском университете в Нью-Йорке и был женат на американской учительнице.
«В ходе беседы с Вольтатом можете сообщить ему… о заинтересованности нашей страны в этом конкретном деле», — писал Пелл. Возможно, «придется связаться и с военными властями». Гейст связался с Вольтатом. Тот передал деликатную и срочную просьбу Вильгельму Канарису. Адмирал приказал майору абвера Эрнсту Блоху найти Шнеерсона[350]. Блох идеально подходил для этого задания: опытный солдат и частично еврей. Канарис сказал, что найти пятидесятидевятилетнего раввина с развевающейся седой бородой библейских масштабов будет несложно: «Он похож на Моисея».
Блох взял с собой двух офицеров абвера. Им нужно было обвести вокруг пальца и перехитрить эсэсовцев, которые вылавливали евреев совсем не для того, чтобы их спасти. Задание заняло два месяца, но Блоху удалось найти в Варшаве раввина и семнадцать членов его семьи, на грузовике и поезде доставить их в Берлин и сопроводить до границы с Латвией.
Раймонд Гейст не встречался с раввином Шнеерсоном и не благодарил майора Блоха. К этому времени он уже уехал из Берлина. Организация спасения раввина стала одним из последних его дел в Германии. Девятого октября он покинул страну, закончив почти десятилетнюю службу в американском консульстве и посольстве. Гейст уехал в Италию, отдохнул, а затем из Генуи отплыл в Нью-Йорк, куда и прибыл 21 октября[351]. Он направился в дом сестры в Кливленде. В июле газета The New York Times опубликовала статью о Раймонде Гейсте, назвав его «безупречным „устранителем проблем“, на которого свалилось больше разнообразных и сложных сложностей, чем на любого другого сотрудника миссии, находящегося сейчас в Берлине»[352]. Газета привела данные, которые показывали, насколько тяжела была его работа. С июня 1933 по апрель 1939 года в консульство было подано 286 210 заявлений на визу. В силу иммиграционных ограничений выдать удалось лишь 74 789 виз. Сердце Гейста разрывалось из-за необходимости отказывать отчаявшимся людям и просить об услугах таких людей, как Герман Геринг и Гельмут Вольтат.
Девятого ноября он написал из Кливленда своему начальнику и давнему другу Джорджу Мессерсмиту: «Надеюсь на следующей неделе приехать в Вашингтон, если, конечно, почувствую себя лучше. Я не мог приехать в Вашингтон сразу же… Мне слишком тяжело встречаться с людьми»[353].
В конце января 1940 года он прервал свой «домашний отпуск». В личном деле сохранился документ, где говорится, что «из-за опасности нервного срыва он был переведен» и назначен начальником отдела по делам потребителей при Госдепартаменте в Вашингтоне. Бумажная работа. Соединенные Штаты в войну не вступили, но Раймонд Гейст уже пострадал от постоянного контакта с некрасивым злом. Но ему еще повезло. Дипломату не требовалась виза, чтобы вырваться из щупалец этого зла.