В следующие несколько месяцев состоялось еще 17 судов по делу «Красной капеллы». Судьи разбрасывались смертными приговорами, словно конфетти. Впрочем, государственные следователи уже обратили свои взоры в ином направлении: на абвер.
У двух истинных нацистов, работавших в штабе абвера, зародились подозрения. Начальник финансового отдела Йоханнес Тёппен обратил внимание на сто тысяч долларов, переведенных в швейцарский банк в августе 1942 года для финансирования разведывательной деятельности еврейских агентов абвера. Это была вторая по величине сумма по его опыту — больше перечислили лишь на операцию «Пасториус» для диверсантов, проваливших свою миссию в Америке. Тёппен сообщил Канарису о необычном переводе. Адмирал отмахнулся. Но Тёппен не успокоился и в декабре отправил в Базель берлинского юриста[592]. Тот выследил и допросил всех агентов «Операции 7». Бонхёффер узнал об этом и сообщил Донаньи, а тот переговорил с Канарисом, который положил конец любопытству Тёппена, просто уволив его.
К несчастью, до домашней тюрьмы гестапо Канарису было не дотянуться. Один из лучших и самых неподкупных следователей гестапо (и один из немногих, кто не был членом нацистской партии) Франц Зондереггер занялся делом Шмидхубера. Как только в его распоряжении оказались кнуты и орудия пыток, убедить Вильгельма Шмидхубера заговорить стало делом несложным. Тот рассказал Зондереггеру, что абвер установил каналы связи с британским правительством через Ватикан и протестантские церкви в Швейцарии. Ганс фон Донаньи велел ему открыть счет в швейцарском банке, куда поступили деньги по «Операции 7». Он обвинил Людвига Бека и других генералов в государственной измене.
К середине февраля Зондереггер составил шестидесятистраничный доклад. Он называл заговорщиками и участниками незаконных предприятий Донаньи, Остера, Мюллера и Бонхёффера и высказывал сомнение, что они действовали самостоятельно. «Разве мог Канарис ничего об этом не знать?»[593] Копии доклада вскоре легли на стол Манфреда Рёдера. Агенты гестапо давно интересовались постоянными поездками агентов абвера в Италию. Предполагалось, что майские планы вторжения на Запад в 1940 году утекли к врагу через абвер, а Ватикан был посредником.
Неизвестных предателей внутри верхушки власти и армии в гестапо стали называть «Черной капеллой» (Schwarze Kapelle)[594]. Франц Зондереггер и Ищейка Гитлера взяли след. Они были преисполнены решимости остановить «концерт».
42Точки невозврата
14 января 1943 года, на следующий день после согласия Марии фон Ведемейер выйти замуж за Дитриха Бонхёффера, президент Франклин Рузвельт и премьер-министр Уинстон Черчилль встретились с французскими генералами Шарлем де Голлем и Анри Жиро на марокканском курорте близ Касабланки. 11 дней эта четверка и их помощники тщательно разрабатывали стратегию совместных действий.
Когда конференция завершилась, было сделано заявление для прессы. Рузвельт, который обычно умело обращался с прессой, выступил неудачно, упомянув об абсолютном условии окончания войны, которое не подлежит обсуждению. Начал он с упоминания о Гражданской войне в Америке: «У нас был генерал У. С. Грант — US Grant, Улисс Симпсон Грант. Но в годы моей молодости его называли Безоговорочная Капитуляция — Unconditional Surrender — Грант». А затем добавил: «Уничтожение военной мощи Германии, Японии и Италии означает безоговорочную капитуляцию Германии, Италии и Японии»[595].
Черчилль повторил то же самое, заявив, что цель войны — «безоговорочная капитуляция преступных сил, которые принесли миру бурю и разрушение»[596]. В действительности премьер-министр даже не подозревал о подобной позиции союзников, пока президент не открыл рот. И госсекретарь Корделл Халл об этом не догадывался. Даже сам Рузвельт — по крайней мере, так говорил он сам. Генерал Грант «просто всплыл в памяти», утверждал он. Ультиматум в итоге не отозвали то ли из стеснения, то ли из гордости. Так «Безоговорочная капитуляция» случайным образом стала девизом.
Иосифа Сталина также приглашали в Касабланку, но тот — из-за сложной ситуации на фронте — прибыть не смог. Сталинградская битва подходила к своему кровавому завершению. За неделю, пока шла конференция в Касабланке, растерзанная 6-я армия и 4-я танковая дивизия сдались, потеряв в общей сложности 300 тысяч человек. Даже Адольф Гитлер понимал, что это поражение станет точкой невозврата для немцев. Это была настоящая катастрофа. Германия потеряла 800 тысяч солдат — убитыми, ранеными, пропавшими без вести или пленными. Впрочем, Сталину победа досталась дорого — Красная армия потеряла более миллиона человек. Однако это меркло на фоне того, что отныне немецкая военная машина больше не могла называться непобедимой.
Когда Сталинградская битва подходила к концу, Вильгельм Канарис вылетел в Турцию[597]. Он хотел встретиться с Джорджем Эрлом, бывшим губернатором-демократом Пенсильвании, а ныне военно-морским атташе США в Стамбуле. Этот человек представлял американские интересы на Балканах. Эрл дружил с Рузвельтом и несколько дней провел в Касабланке, на конференции. Канарис боялся, что условие безоговорочной капитуляции не позволит заговорщикам в абвере осуществить заговор против Гитлера. «Нет, наши генералы этого не проглотят», — сказал он Эрвину фон Лахузену, получив известия из Касабланки[598].
По просьбе Канариса агенты абвера проследили за Эрлом до его временной резиденции в «Парк-отеле» в Стамбуле. Отель располагался по соседству с немецким консульством[599]. Прибыв в город, Канарис на следующий же день постучал в дверь номера Эрла. На встречу Канарис пришел в гражданской одежде и плаще. Они никогда не встречались прежде, Канарис не предупреждал Эрла заранее, но тот пригласил гостя войти. Канарис склонил голову и представился на немецком: «Адмирал Вильгельм Канарис, шеф абвера».
Эрл свободно говорил по-немецки и знал, кто такой Канарис. Адмирал не стал тратить время даром и сразу перешел к сути дела. Он объяснил, что жесткая позиция союзников по вопросу мирных переговоров практически гарантирует продолжение войны, результатом чего станет «уничтожение Германии как военной державы и превращение России в главную силу Европы».
Джордж Эрл с такой оценкой согласился.
«Вы считаете, президент Рузвельт действительно потребует безоговорочной капитуляции?» — спросил Канарис, добавив, что генералы вермахта не выступят против Гитлера, если это приведет к очередному унизительному миру, подобному Версальскому.
«А какие условия для них приемлемы?» — спросил Эрл, но Канарис оставил вопрос без ответа.
«Может быть, вы могли бы обсудить этот вопрос с президентом? — сказал он. — Днем я покидаю Стамбул и вернусь через шестьдесят дней. Надеюсь, у вас будет что мне сказать». С этим словами он поклонился и распрощался.
Эрл написал доклад о встрече с Канарисом и на следующий же день отправил его Рузвельту с дипломатической почтой. Примерно через месяц адмирал позвонил, чтобы узнать, есть ли «какой-то прогресс». Эрл ответил, что все еще ждет ответа президента Рузвельта.
«Очень жаль», — ответил Канарис и бросил трубку. Больше они не беседовали.
Джордж Эрл был не единственным американцем, к которому обратился Канарис. Он связывался также с Управлением стратегических служб США (УСС) — разведывательной службой военного времени. В начале 1943 года полковник Флоримонд Дьюк, глава балканского отдела в Вашингтоне, слал телеграммы полковнику Юлиусу Амоссу, офицеру отделения УСС в Каире. Канариса обозначали буквой «К» или кодовым номером 659[600]:
26 февраля
К снова в Берне… зарегистрировался в отеле «Сент-Готтард» как доктор Шпиц.
5 марта
Недавно он ездил на Балканы и посетил также Турцию. Ищет контактов с американской секретной службой. Если сочтете это разумным, можно будет организовать его возвращение в Каир в удобное для вас время.
10 марта
Понадобится время, чтобы удовлетворить [sic!] желание К встретиться с вами. В настоящее время он на юге Испании.
Канарис пытался связаться и с британцами. Он передал главе британской разведки MI6 Стюарту Мензису предложение встретиться на оккупированной территории Франции[601]. Посредником выступала Галина Шиманская, польская эмигрантка, работавшая на MI6. Мензис был готов к встрече, но Министерство иностранных дел не хотело рисковать осложнением отношений с Советской Россией: могло показаться, что Британия ведет односторонние переговоры с врагом. Кроме того, к этому времени британские шифровальщики взломали большую часть секретных кодов абвера. Адмиралу Канарису просто нечего было предложить англичанам.
В феврале Рут фон Кляйст-Ретцов послала внучке письмо, в котором намекала на серьезные проблемы у Дитриха Бонхёффера. Мария фон Ведемейер несколько недель раздумывала над этим предупреждением, и ее тревога выплеснулась на страницы дневника. «Ты действительно в опасности?.. Прости мою слабость. Я должна связаться с тобой»[602].
Девятого марта Мария позвонила Дитриху, нарушив соглашение об отказе от контактов. «Здравствуй, — произнес Дитрих, подняв трубку. — Что случилось?» Поначалу Мария ничего не ответила. Слезы душили ее. Но потом Дитрих рассмеялся, а потом рассмеялась и она, и мир снова показался им правильным и безопасным. Позже Мария записала в дневнике: «Когда ты смеялся и просил меня не беспокоиться, я все сразу же поняла… Мои тревоги и слезы были не нужны».