Völkischer Beobachter — даже искаженные пропагандой новости лучше, чем их полное отсутствие. Вдобавок к получасовой прогулке в тюремном дворе он еще три часа выполнял какие-то упражнения в камере. Еще больше времени пастор тратил на упражнения для разума. Он начал писать большое эссе о «чувстве времени»[649]. Он продолжал писать книгу об этике. Он снова и снова перечитывал Библию, погружался в романы любимых писателей XIX века, Адальберта Штифтера и Иеремии Готхельфа, изучал «Историю христианской филантропии», а также три тома избранных эссе о Лютеранской церкви.
Визиты Гарольда Пёльхау тоже стали частью рутины. В Тегеле он был приписан как раз к корпусу 3. К Бонхёфферу он заходил почти ежедневно, главным образом для содержательной беседы[650].
Что другие узники могли знать об «Истории христианской филантропии»? Кто еще мог понять темную сторону служения Пёльхау, эмоциональную тяжесть исповедования приговоренных к смерти? Интеллектуальный обмен был поразителен. Иногда Пёльхау казалось, что они меняются местами — что он заключенный, а Дитрих Бонхёффер пастор корпуса 3.
В Тегеле у Бонхёффера имелись и другие союзники. Некоторые гражданские охранники втайне противостояли нацистской партии. В середине мая 1943 года Эберхард Бетге женился на семнадцатилетней племяннице Бонхёффера, Ренате Шлейхер. Конечно же, если бы не заключение, пастор Бонхёффер провел бы церемонию лично, но увы, он мог присутствовать на торжестве лишь мысленно. Он написал свадебную проповедь. Один из охранников, с которым пастор подружился, переправил листки с проповедью Карлу Бонхёфферу. К сожалению, тот не успел передать их Бетге вовремя — а ведь это могло стать истинным благословением.
«Жена да прилепится к мужу своему, — писал Бонхёффер в той проповеди. — Место, куда Господь поставил жену, — это дом ее мужа»[651]. Такова была традиционная, консервативная христианская концепция брака, но прежде чем заключить брак благочестивому будущему мужу стоило бы задуматься о том, что им будет управлять очень самостоятельная невеста.
Кристину Донаньи освободили 30 апреля — Карл Бонхёффер попросил об услуге своего высокопоставленного знакомого. Ее муж и брат Дитрих остались в заключении. И Йозеф Мюллер тоже, но он словно растворился в Моабитской тюрьме — связи с ним не было. Дни складывались в недели, недели — в месяцы. Еда была отвратительной («Зачастую в супе невозможно найти даже следов мяса», — жаловался Бонхёффер), а порции мизерны[652]. Грязные камеры были переполнены. Тревога нарастала. В таких условиях даже здоровый человек быстро сдаст.
Бонхёфферу было всего тридцать семь лет, но у него быстро развился ревматизм. Донаньи страдал от тромбофлебита, и состояние его быстро ухудшалось. Манфред Рёдер не допускал к нему кардиохирурга и друга семьи Бонхёффер Фердинанда Зауэрбруха. Донаньи приходилось тяжелее всех. Условия его содержания в Моабите были более суровыми, чем у Бонхёффера в Тегеле. Охранники относились к нему ужасно. Прогулки запрещены. Рёдер гораздо дольше лишал его сигарет, письменных принадлежностей и любых книг, за исключением Библии. Он конфисковал все заметки Донаньи относительно собственного дела и возможной защиты. Допросы велись почти непрерывно. Рёдер угрожал вернуть Кристину Донаньи в тюрьму, передать дело Ганса «на рассмотрение Гитлеру» и даже намекал, что его могут убить в тюрьме. Рёдер перешел все мыслимые границы, и Донаньи подал жалобу в военный суд.
В определенной степени Донаньи понимал, что сам виноват в своей судьбе. Они с Бонхёффером знали, что подвергают себя и своих родных опасности. Они не раз обсуждали арест и разработали план: Бонхёффер должен делать вид, что ничего не понимает, и твердить, что на все вопросы может ответить его зять. Они считали, что опытному юристу, каким был Донаньи, будет легче бороться с Рёдером.
И все же с драконом Бонхёффер и Донаньи боролись не в одиночку. Глава юридического отдела штаба армии Рудольф Леман испытывал симпатию к Гансу фон Донаньи, а потому помог ему и другим подозреваемым из абвера избежать увольнения из армии. Если бы их уволили, их дело передали бы в гестапо, а затем — в мясорубку народного суда, где у обвиняемых не было бы ни малейшего шанса. Военный судья Карл Зак, заговорщик, который в 1938 году вместе с Донаньи занимался защитой генерала Вернера фон Фрича, теперь стал судебным юристом вермахта и занимал верхнюю ступеньку армейской юридической пирамиды. Он сообщал Бонхёфферу и Донаньи о новых действиях Рёдера. Зак договорился с доверенным лицом и также передавал информацию Гансу или Кристине Донаньи. Этим доверенным лицом был подполковник Рудольф Маас, комендант Моабитской тюрьмы.
Манфред Рёдер был уверен, что расколол дело «Черной капеллы» и может теперь обвинить участников в государственной измене. Ему стало ясно, что агенты абвера, переброшенные в Швейцарию в рамках «Операции 7», не ведут никакой разведывательной деятельности и даже за пределы Швейцарии не выезжают. Для каких нужд использовались переведенные деньги? Постепенно расследование сосредоточилось на четырех преступлениях: измена, растрата средств Донаньи и другими сотрудниками абвера, уклонение от военной службы Дитриха Бонхёффера и заграничные поездки Бонхёффера по поручению абвера, которые носили политический характер и, следовательно, противоречили миссии абвера и интересам страны. Мог ли Рёдер доказать эти обвинения и поймать более крупную рыбу — Ханса Остера и Вильгельма Канариса?
Хотя обвиняемые практически не могли общаться друг с другом, им удалось избежать серьезных разногласий на допросах, проводимых Рёдером, Францем Зондереггером и другими следователями.
Во время обыска кабинета Донаньи Рёдер нашел документ, явно подписанный Остером. Он предлагал отправить «немецкого протестантского пастора» на встречу с представителями Ватикана, чтобы узнать, поддержит ли Папа коллективные усилия католиков и протестантов разных стран по заключению «справедливого и долгого мира» после войны[653]. Проще говоря, речь шла о мирных переговорах — в Германии это считалось изменой.
Донаньи заявил следователям, что генерал Остер одобрил отправку Бонхёффера в Рим. Остер, находившийся под домашним арестом и не имевшим контактов с Донаньи, поначалу отрицал сам факт обсуждения этой идеи с ним или кем-то еще. Агент гестапо, по поручению Рёдера работавший над делом о растрате, спросил у Вильгельма Канариса о планировании поездки Бонхёффера в Ватикан, и адмирал обеспечил ему прикрытие.
«Полагаю, он занимался сбором материалов для переговоров с Ватиканом, — сказал Канарис. — Излишне говорить, что в такой атмосфере он должен был располагать необходимой информацией, чтобы ответить на возможные вопросы»[654].
Когда Канариса спросили, почему Дитриха Бонхёффера взяли в абвер, несмотря на его прежние столкновения с гестапо, адмирал ответил, что «не был в курсе ограничений, наложенных на Бонхёффера — не знал, что ему запрещено выступать публично и что он должен жить в определенном месте»[655]. Тем не менее для абвера важны его дружеские отношения с людьми, занимающими видное положение в разных странах мира. Столкновения с гестапо абвер не интересовали. «Не было никаких оснований запрещать Бонхёфферу работать в интересах военной разведки».
Когда Бонхёффера обвиняли в уклонении от военной службы, пастор приводил убедительный контраргумент: если бы его намерение было именно таково, то летом 1939 года он остался бы в Нью-Йорке. Донаньи поддержал его в этом, заявив Рёдеру: «Когда началась война, он прервал пребывание в Америке и вернулся в Германию раньше, чем предполагалось»[656]. Бонхёффер напомнил, что пытался стать капелланом, но ему отказали. Донаньи заявил: «Мы несколько раз говорили, что он хочет исполнить свой долг в вооруженных силах… Позже кому-то из нас пришла мысль, что самым очевидным выходом станет служба в разведке». Бонхёффер сказал Рёдеру, что предложение поступить в абвер показалось ему «прекрасной возможностью реабилитироваться в глазах государственной власти». Вообще-то говорить так было грешно — ведь это ложь, хотя и во спасение[657]. «Я пошел на великую жертву, чтобы получить такую возможность реабилитации, — добавил Бонхёффер. — Я использовал свои экуменические связи в военных целях».
Бонхёффер не просто разыгрывал наивного простака, но порой прибегал к наигранному подобострастию и писал Рёдеру елейные письма, в которых пояснял показания, данные на допросах. В одном из таких писем Бонхёффер заявил, что переговоры с Шарлоттой Фриденталь касательно «Операции 7» вел Фриц Арнольд, еврей, ветеран войны, потерявший в боях ногу. А сам Бонхёффер имел с ней лишь краткую беседу. «Мне часто бывает трудно следовать за темпом ваших вопросов, — писал он, — поскольку я к такому не привык… Искренне надеюсь, что вы поверите этим моим словам. Хайль Гитлер! Остаюсь с искренним уважением, Дитрих Бонхёффер»[658].
Донаньи и Бонхёффер полагали, что их уклончивые и расплывчатые ответы, выведут Рёдера из себя, и расследование зайдет в тупик. Уверенные в себе, они начали готовиться к скорому суду. Судья Карл Зак сообщил, что им нужно запастись терпением. Время на их стороне. Гиммлер и Кейтель не особо интересуются их делом. Не следует делать ничего, что может привлечь внимание Гитлера и превратить следствие и суд в политический спектакль. Пусть Рёдер крутится, как измученный боксер, и тратит силы втуне. Зак предсказывал, что следствие, предоставленное само себе, со временем неизбежно «выдохнется»