По дороге на казнь узники пели голландский национальный гимн: «Мой щит, моя опора, о ты, Господь мой Бог». Когда автобус остановился, приговоренные умолкли, ожидая, когда назовут их имена. В восемь утра охранники пришли за Йоханом Стийкелем, лидером антифашистов. Ему был всего тридцать один год[673]. Примерно каждые пять минут на казнь уводили очередного узника. Корнелис Друпстеен… Генерал-майор Хендрик Хассельман… Бартоломеус Бломберген…
Прошло больше двух часов. В автобусе остались лишь Мозес Хес и пастор Пёльхау. Когда назвали имя Хеса, пастор Пёльхау проводил его к месту казни. В 10:28 прозвучали последние выстрелы.
Хельмут фон Мольтке узнал о казни голландских антифашистов из своих источников, а Пёльхау рассказал ему, как все это было. Мольтке хотел обсудить произошедшее с верховным командованием, но позднее передумал. Вместо этого он поднял вопрос о жестокостях немецких солдат и эсэсовцев на оккупированных территориях. Местных жителей арестовывали и убивали — тактика тотального запугивания. Две недели в июне Мольтке ездил по войскам, рассказывая генералам войск, стоящих в Бельгии, Нидерландах и Франции, о применении международного права и необходимости подчинения этим нормам. Он был уверен: если генералы выполнят данные ему обещания, можно освободить более тысячи узников.
Затем он вернулся в Берлин, и вся его уверенность испарилась. Он присутствовал на совещании генералов и старших офицеров верховного командования. Собравшихся он назвал «отвратительными жабами»[674]. На совещании Мольтке заявил, что они обязаны сообщить Гитлеру, что директивы наподобие «Ночи и тумана» незаконны и подвергают немецких солдат риску возмездия. С ним никто не согласился. Никто не захотел ничего сообщать Гитлеру. Все принесли ему присягу верности. Приказы фюрера не обсуждают и не обдумывают — а просто исполняют. Через три дня Мольтке получил информацию по делу о растрате средств Донаньи — Бонхёффером. И эта информация тоже была отрезвляющей. «Боюсь, все обстоит не так хорошо, как я думал», — сказал он Фрейе. Мольтке чувствовал, что «все пойдет не так»[675]. И он не ошибся.
Пятого августа Мольтке обедал с Гарольдом Пёльхау. Еда была делом второстепенным. Главным пунктом меню была война. Мольтке всегда восхищала способность Пёльхау быть приятным собеседником и другом, несмотря на все тяготы его служения[676]. В Тегеле не было ничего нового, вот только нагрузка на пастора все росла и росла. Тем вечером на гильотину должны были отправить шестнадцать членов «Красной капеллы» — тринадцать женщин, причем одной из них была юная Лиана Берковиц, которая недавно родила в тюрьме девочку. Пёльхау чувствовал, что над северным Берлином, где он жил и работал, сгущаются военные тучи[677]. Люди были подавлены, все боялись бомбардировок и мечтали о мире. Если эта часть города запылает от зажигательных бомб, жители вряд ли сумеют и захотят гасить пламя. Мольтке тоже видел отблески страха и паники. Союзники окончательно закрепились в Италии. Русские наступают на Восточном фронте. В штабе абвера пакуют коробки для переезда на военную базу Цоссен за городом. Британские самолеты стали слишком часто бомбить центр города. На транспорт нельзя положиться, а телефонное сообщение то и дело прерывается. Все чаще отключают электричество. Условия жизни в Берлине настолько ухудшились, что Мольтке попросил жену не приезжать — слишком опасно. Лучше оставаться на ферме в Крайзау. Хельмут сохранил квартиру над гаражом близ Тиргартена — там он работал и встречался с заговорщиками, но ночевал он у своего друга Петера Йорка, что жил вдали от центра. Три месяца назад Мольтке привез Пёльхау горох, чтобы тот распределил его среди голодных евреев. Теперь ему самому не хватало еды. Он написал Фрейе, чтобы она прислала картошку, овощи и, если можно, сухую фасоль, «чтобы продержаться какое-то время».
«Любовь моя, — писал он, — грядет хаос»[678]. Грядущее он описал латинской фразой: patientia victrix.
Терпение побеждает.
48Сигналы
Оптимисты считали, что высадка союзников на Сицилии предвещает быстрое окончание войны. Однако новое итальянское правительство начало тайные переговоры с американским генералом Дуайтом Эйзенхауэром, командующим союзными войсками в Средиземноморье. Третьего сентября было подписано перемирие. Эйзенхауэр не объявлял о соглашении до 8 сентября — об этом было объявлено накануне запланированного британо-американского штурма итальянского порта Салерно.
Гитлер отреагировал стремительным сухопутным вторжением в Италию. Ему удалось взять под контроль бо́льшую часть страны. Десятого сентября Рим капитулировал. Немцы освободили Бенито Муссолини из-под домашнего ареста и сделали его лидером марионеточного государства Итальянская социальная республика. Союзники планировали и дальше вести военные действия в Италии, но Германия не дрогнула и не сложила оружие.
Patientia victrix.
Донаньи, Бонхёффер и Мюллер находились в тюрьме. Генерала Остера отстранили от службы. Оставшиеся в абвере заговорщики продолжали строить грандиозные планы переворота. Но пока что полагаться приходилось на малое. Через несколько дней после свержения Муссолини, в конце июля, Вильгельм Канарис вылетел в Венецию и встретился с главой итальянской военной разведки, генералом Чезаре Аме[679]. Адмирал путешествовал неофициально. Он посоветовал Аме быть осторожным: Гитлер может попытаться похитить Папу Пия XII. Идея была чудовищной, но исключать такую возможность нельзя. К счастью, когда в сентябре Германия вторглась в Италию, Геринг, Геббельс и генерал Эрвин Роммель отговорили Гитлера, объяснив, что даже он не может себе позволить начать полномасштабную войну с Католической церковью.
В июле Канарис отправил Хельмута фон Мольтке в Стамбул, предположительно, чтобы расследовать легальность некоторых кораблей, замеченных под флагом нейтральной Турции. Истинной целью этой поездки была попытка убедить союзников смягчить жесткую позицию относительно мирных переговоров. С тем же успехом Мольтке мог биться головой о кирпичную стену. В Стамбуле ему помог немецкий экспат, профессор университета Александр Рестов, имевший связи с УСС. С его помощью Мольтке связался со своим старым другом, бывшим поверенным в делах в Берлине Александром Кёрком. Сейчас Кёрк служил «чрезвычайным послом» Америки в Египте и имел прямой доступ к президенту Рузвельту.
Увы, ничего не вышло. Кёрк вежливо отклонил предложение о встрече. Он написал, что союзники твердо придерживаются требования о безоговорочной капитуляции. Обсуждать можно только один вопрос: дату капитуляции Германии[680].
Ганс фон Донаньи надеялся, что война закончится еще до того, как его дело попадет в суд, — он знал, что до суда еще долго. Кристине он говорил, что медленное течение времени в Моабитской тюрьме вызывает «огромную давящую усталость», но в то же время придает столько сил, «что он просто не может сидеть спокойно»[681].
Чтобы чем-то заняться, Донаньи стал учиться рисовать. За довольно кислой внешностью (личный секретарь Папы Пия, отец Роберт Лейбер, считал Донаньи абсолютным кальвинистом) скрывалось сердце настоящего художника. Не имея никакой профессиональной подготовки, Донаньи нарисовал чудесный этюд спящей жены. Портрет дочери Барбары с косичками напоминал работы Нормана Роквелла. Рисование позволяло выплеснуть эмоции — Манфреда Рёдера Донаньи изобразил в карикатурном виде, с огромными оттопыренными ушами и сморщенным лицом, словно тот съел лимон или с отвращением выслушал какие-то свидетельские показания.
У Донаньи было много времени для чтения. Он стал тщательно изучать Библию и говорил, что это единственная книга, способная захватить его целиком и полностью, чтобы мысли не «блуждали»[682]. Он стал перечитывать романы Диккенса, которого называл «замечательным доктором для души»[683]. Бонхёффер тоже много читал. Охранники не замечали, что порой он читает между строк — в буквальном смысле слова. В семействе Бонхёфферов разработали собственную систему обмена тайными сигналами через передаваемые Дитриху и Гансу книги. С помощью книг узники тоже передавали послания. Двигаясь с конца к началу, еле заметно подчеркивали карандашом одну букву на каждой десятой странице. Работа кропотливая, но дело стоило того.
Так, например, Бонхёффер хотел поделиться с зятем информацией, содержащейся в письме, которое он отправил в гестапо в сентябре 1940 года. Это письмо часто всплывало на допросах. В то время он боролся за сохранение отсрочки от призыва, а Донаньи внес в письмо кое-какие изменения, прежде чем Дитрих его отправил. «Я не уверен, что письмо с исправлениями Ганса обнаружено, но мне так кажется», — такое сообщение Бонхёффер передал через книгу. Послание заняло 670 страниц — вот почему Бонхёффер и Донаньи полюбили большие, толстые книги вроде «Унесенных ветром». (Кстати, этот роман по-прежнему оставался бестселлером в Германии, хотя с момента выхода прошло уже шесть лет[684].)
Даже в тюрьме Бонхёффер и Донаньи оставались в курсе антифашистской борьбы. Главным источником информации была Кристина Донаньи. Она поддерживала связь с заговорщиками, в частности с Остером и Канарисом. Ее зять Рюдигер Шлейхер был юристом Министерства авиации и имел контакты с судебным юристом Карлом Заком, который для Бонхёффера и Донаньи стал настоящим ангелом-хранителем по юридическим вопросам