[812]. Сусанне нелегко было сдержать эмоции, отвечая на вопросы брата о других людях. Ганса фон Донаньи частично парализовало от дифтерии — Дитрих счел это хорошей новостью. По крайней мере, тот останется в больнице, и его не смогут сразу вернуть в тюрьму. Брата Клауса не арестовали — тоже хорошее известие.
Сусанна сказала, что несколько дней назад арестовали друга Дитриха, Ганса фон Гефтена из Министерства иностранных дел, причем вместе с женой. Новость была ужасной, но ожидаемой: младшим братом Ганса был адъютант Штауффенберга, Вернер фон Гефтен. Дитрих беспокоился о судьбе пятерых детей Гефтенов. Он был расстроен, что союзники решили не обращать внимания на попытку покушения и никак не выразили публичной поддержки.
В Тегеле все стало по-другому. Дитрих никогда еще не слышал такого перестукивания — узники передавали друг другу закодированные сообщения и «разговаривали» о попытке покушения. Он сказал, что условия содержания и отношение к нему со стороны охранников после 20 июля не изменились, но Сусанна заметила, что выглядит он хуже, чем обычно.
Неделей ранее Бонхёффер писал Бетге о вере. Однако теперь, в разговоре с сестрой, он был настроен более пессимистично: «После этого все может сложиться не так, как мы надеялись»[813].
Сусанна пожала руку брату, потом господину Кноблоху и выкатила велосипед из ворот тюрьмы. Ей было трудно не обернуться. По щекам струились слезы.
59Хранитель
Следователь гестапо Франц Зондереггер был многим обязан военным прокурорам, которые попросили его помочь в расследовании дела о растрате средств. Он занимался этим делом неустанно, как робот. В половине восьмого утра 21 июля Зондереггер стоял перед дверью дома Бонхёфферов[814]. У него были вопросы о Гансе фон Донаньи. Карл Бонхёффер предложил ему поговорить с дочерью.
Зондереггер поехал в дом Донаньи, но Кристине было нечего сказать. Следователь хотел знать все об отношениях ее мужа с бывшим коллегой по абверу, генералом Хансом Остером. Кристина ответила, что ничего не знает. На этом разговор закончился. Но время для беседы было выбрано очень странное — с момента покушения не прошло и суток. Зондереггер явно пытался связать Донаньи с заговором 20 июля.
Карл Бонхёффер решил, что зять должен знать об этом, и через несколько дней отправился к нему. Протестантский Фонд Хофбауэра держал сиротский приют, школу и больницу на сотню коек. Все здания располагались в тихом местечке неподалеку от реки Хафель. Председатель фонда, управляющий и директор школы были членами Исповедующей церкви. Конечно же, их заменили на преданных нацистам «немецких христиан», а часть больницы передали под нужды армии. Персонал больницы имел опыт работы с инфекционными болезнями. Изоляторы идеально подходили для пациентов с дифтерией, но Донаньи поправлялся очень медленно. Карл Бонхёффер нашел его в «печальном состоянии»[815]. Как врач, он отметил, что лицо и горло больного выглядят лучше, но руки, ноги и спина серьезно пострадали, что вызвало «ужасный паралич». Полное выздоровление потребует времени.
Когда делом 20 июля занялось множество следователей, тревога Донаньи из-за «Хроник позора» возросла безмерно. Собственное здоровье волновало его меньше. Лучше быть больным, чем повешенным. Он по-прежнему не знал, что произошло с его «книгами». Где они? В чьих руках?
У «Хроник» была долгая и сложная история, и важную роль в ней сыграл Вернер Шрадер. В 1914 году его призвали в армию. После войны лейтенант Шрадер стал преподавать историю и немецкий язык в техническом училище в маленьком городке Вольфенбюттель в Нижней Саксонии, славящемся своими красивыми фахверковыми домиками. В 1927 году его избрали лидером консервативной ветеранской организации «Стальной шлем» (Stahhelm). Через несколько лет он начал открыто критиковать Адольфа Гитлера и его штурмовиков.
Гитлер всегда был злопамятным. В 1933 году, когда он стал канцлером, Шрадер лишился учительской работы и угодил в один из недавно созданных концентрационных лагерей[816]. Позднее, освободившись, но так и не найдя работы, Шрадер вновь поступил в армию в чине капитана. В 1936 году об антифашистских настроениях Шрадера узнал Вильгельм Канарис и тут же перетащил его в абвер. Шрадера приписали к мюнхенскому отделению, а после вторжения в Польшу в 1939 году перевели в штаб верховного командования в Берлин.
Как и Донаньи, Шрадер начал собирать доказательства военных преступлений нацистов. Он был участником несостоявшихся заговоров 1938 и 1939 годов. После этих неудач Канарис убедил генерала Франца Гальдера создать небольшой отдел абвера на военной базе Цоссен. Начальником этого отдела стал теперь уже майор Вернер Шрадер, а в подчинении у него было четыре человека. Большую часть времени эти люди посвящали планированию очередного переворота.
Свои документы о военных преступлениях Шрадер хранил в доме матери, в городке Гросс-Денкте, близ Вольфенбюттеля. Он согласился принять и объемные тома «Хроник позора» Донаньи. Более свежие документы хранились в сейфе Остера в штабе абвера. Поначалу Шрадер сложил материалы «Хроник» в металлические ящики, а потом спрятал их на ферме зятя в Гросс-Денкте. Там же хранился военный дневник Канариса, переданный ему самим адмиралом. В конце 1939 года, когда Канарис приказал уничтожить все компрометирующие документы в штабе абвера, майор Фридрих Хайнц по желанию Донаньи и с помощью Вернера Шрадера перенес все (в том числе документы из Гросс-Денкте) в подвалы Прусского государственного банка в Берлине.
По настоянию Донаньи Шрадер переправил все коробки, папки и документы из банка и кабинета Остера в штабе абвера в сейф на базе Цоссен. Сделать это было нелегко. Ему пришлось много раз ездить в банк, полагаясь на помощь своего шофера, сержанта Курта Керстенхана.
В апреле 1943 года Донаньи арестовали, Остера отправили в отставку — Шрадеру пришлось взять ответственность за «Хроники» на себя. К июню 1944 года он превратился в настоящего сторожевого пса, охраняющего документацию заговорщиков. Его повысили до подполковника, и теперь он возглавлял группу контрразведки, благодаря чему имел доступ к детонаторам и пластиковой взрывчатке и смог передать их Штауффенбергу[817]. Он посещал Канариса, когда тот находился в Лауэнштайне, и рассказывал о том, как Гиммлер обошелся с абвером. Когда Канарис вернулся в Берлин, именно Шрадер рассказал ему об операции «Валькирия».
После провала «Валькирии» у Шрадера появилось немало причин для тревоги. Гестапо могло проследить, откуда взялась взрывчатка. Были и другие доказательства его участия в заговоре 20 июля. Кроме того, если его арестуют, никто не сможет сохранить документы, спрятанные в Цоссене.
Ждать ареста Шрадер не мог. Он решил как можно быстрее перепрятать «Хроники» Донаньи и все остальные документы — может быть, даже вывезти их из страны. У Шрадера было два гражданских водителя с автомобилями, модифицированными по его указанию: одна машина имела швейцарские номера и тайник под полом для хранения секретных документов; у другой был огромный бак, вмещавший почти 360 литров бензина[818].
Днем 26 июля сержант Керстенхан отвез подполковника Шрадера на военную базу Цоссен. Два гражданских водителя следовали за ними. Они не ожидали, что меры безопасности после покушения так усилят. База была практически блокирована. Из Цоссена невозможно было вывезти и листка бумаги, не говоря уже о коробках. Шрадер оценил ситуацию, развернулся и уехал ни с чем.
Через два дня, спустя несколько часов после разговора Дитриха Бонхёффера с сестрой в Тегеле, Вернер Шрадер в своем кабинете в Цоссене пустил себе пулю в лоб, оставив жену, сына и записку на столе: «В тюрьму я не пойду. Я не позволю им пытать меня»[819].
60Никакой жалости
25 июля Аллен Даллес из Берна послал депешу в штаб УСС «Немецкий заговор (продолжение)»[820]. Прогнозы были мрачными. Он писал: «Кажется сомнительным, что из попытки путча против Гитлера может вырасти военный переворот». Во главе неудачного заговора стояли Штауффенберг, Ольбрихт и Бек, но участвовали и «бывшие члены организации Канариса». Даллес добавлял, что «кровавая чистка, естественно, будет безжалостной».
Через неделю премьер-министр Уинстон Черчилль выступал перед палатой общин со своей оценкой хода войны. Во Франции, в Италии и на Средиземноморье все шло успешно — равно как и на Восточном фронте. Черчилль высоко оценил Иосифа Сталина и советские войска, «которые проделали основную работу по уничтожению немецкой армии»[821]. Премьер-министр был полон оптимизма. Он заявил, что можно «с абсолютной уверенностью» утверждать, что Гитлер и нацизм будут «обращены в прах»[822].
В конце речи премьер-министр весьма жестко высказался о заговоре 20 июля: «Высшие чины Рейха убивают или пытаются убить друг друга, тогда как армии союзников сжимают кольцо вокруг обреченных, чья власть с каждым днем тает»[823].
Пренебрежительная оценка немецких заговорщиков вызвала гнев англиканского епископа Джорджа Белла — и как члена палаты лордов, и как друга Дитриха Бонхёффера. Он написал зятю Бонхёффера, Герхарду Лейбхольцу, который все еще перебивался оксфордскими стипендиями и временной преподавательской работой. «Не могу выразить словами, как близка мне ваша с женой тревога за Дитриха. Господь, храни его». Белл писал о своем раздражении от выступления Черчилля, но пояснял, что премьер-министр «живет исключительно в мире боя» и часто забывает обо всем остальном