Штаб гестапо уцелел, но работать в нем было невозможно. Использовать можно было лишь несколько камер. Двадцать заключенных срочно отправили в концлагеря. Канарис, Остер и Карл Зак оказались в группе, отправленной во Флоссенбюрг, в четырехстах с лишним километрах от границы с Чехословакией. Бонхёффер и Йозеф Мюллер попали в машину, которая отправлялась в Бухенвальд, почти в трехстах километрах к югу.
Бухенвальд открылся в 1937 году и был рассчитан на восемь тысяч заключенных. К февралю 1945 года в нем содержалось свыше 11 тысяч евреев, цыган, военнопленных, членов немецкого Сопротивления, дезертиров, преступников и тысяч заключенных, перевезенных из лагерей в Польше, которая уже находилась в руках Красной армии. Узников гестапо поместили в особую зону, отделенную от основного лагеря. Здание было построено за периметром. В подвале имелось двенадцать камер, рассчитанных на двух человек. Туда их и отправили — условия оказались самую малость лучше, чем в Берлине.
Кроме Бонхёффера и Мюллера, в Бухенвальд доставили еще пятнадцать заключенных: капитана Людвига Гере, заговорщика из абвера; генерала Александра фон Фалькенхаузена, бывшего главу оккупационного правительства Бельгии и Северной Франции, которого арестовали за дружбу с Карлом Гёрделером и фельдмаршалом Вицлебеном; пленного советского офицера Василия Кокорина; агента британской разведки капитана Сигизмунда Пейн-Беста, схваченного эсэсовцами во время операции 1939 года в Нидерландах.
Казалось, что пассажиры тонущего огромного океанского лайнера неожиданно оказались в одной лодке, и теперь им нужно выжить. Соседом Бонхёффера по камере оказался генерал Фридрих фон Рабенау, которого в 1942 году отправили в отставку за то, что он был недостаточно лоялен Гитлеру. Какое-то время он был посредником между Гёрделером и Людвигом Беком. После отставки Рабенау изучал богословие, и им с Бонхёффером было о чем поговорить. Рабенау познакомил Бонхёффера с Пейн-Бестом, и у Дитриха появилась возможность вспомнить английский язык и поговорить с капитаном. После шести лет заключения Бесту было приятно поговорить с совершенно новым человеком.
В воображении Адольфа Гитлера капитан Пейн-Бест занимал весьма странное положение. Гитлер все еще мечтал когда-нибудь доказать миру, что Георг Эльзер, устроивший в ноябре 1939 года взрыв в «Бюргербройкеллер», действовал по наводке и с помощью британского правительства. А пока что Эльзера содержали в Заксенхаузене, где он делал мебель и музыкальные инструменты и порой бывал в борделе для охранников.
Пейн-Бест ухитрялся носить монокль даже в заключении. В Заксенхаузене к нему относились по-особому, и в Бухенвальде, куда он попал в феврале, привилегии сохранились. Он получал двойной паек, ему было позволено иметь радио, пишущую машинку и неограниченное количество личных вещей. У него было два набора шахмат, и один он одолжил Бонхёфферу и Рабенау. Заметив, что Бонхёффер ходит в тюремных деревянных сабо, отдал ему пару туфель для гольфа[877].
Бухенвальд был частью тюремно-промышленного комплекса, куда входили 30 тысяч каторжных лагерей, 980 концлагерей и тысяча лагерей для военнопленных. Большинство лагерей действовали по заданию специального отдела СС. Отдел «Немецкие экономические предприятия» (Deutsche Wirtschaftsbetriebe) был своеобразным комплексом, куда входило более 25 подразделений, производивших все — от цемента до лекарств. Одно из подразделений занималось добычей камня и располагало пятью каменоломнями (одна из которых находилась в Бухенвальде) и шестью заводами по производству кирпича и черепицы. Для любимого проекта Адольфа Гитлера по превращению Берлина в город, «сравнимый с городами Древнего Египта, Вавилоном или Римом», требовались миллионы тонн камня[878]. Гитлер задумал столь грандиозный план перестройки города, что собирался даже переименовать Берлин в Германию.
Одним из элементов первого этапа перестройки стал стадион, построенный для летних Олимпийских игр 1936 года. Война затормозила осуществление самых грандиозных проектов — например, строительство гаргантюанского «Зала народа» с куполом в шестнадцать раз больше купола собора Святого Петра в Риме. Гитлер хотел завершить строительство к 1950 году, когда новый Берлин должен был принять грандиозную Всемирную выставку. Конечно, для этого Германия должна была сначала победить в войне, а это с каждым днем казалось все менее вероятным.
Комендант Бухенвальда Герман Пистер был настолько уверен в скором приходе союзников, что каждый день приглашал одного из своих самых важных узников, генерала Фалькенхаузена, слушать военные сводки по радио. Затем генерал отражал перемещения войска на карте, чтобы Пистер видел, как изменилась ситуация.
Пейн-Бест чувствовал царящую вокруг панику. В конце марта он записал в дневнике, что прошлый месяц оказался для него тяжелее, чем все шесть лет до этого. «Сомневаюсь, что мне удастся выбраться. Скорее всего, если наши войска подойдут слишком близко, меня просто застрелят»[879].
Первого апреля, в Пасху, Бет и Бонхёффер слышали гром американской канонады — американцы подошли к городу Верра, примерно в сотне километров к западу от Бухенвальда. Казалось, что приближается какой-то гигант — он громко топает по немецкой земле. Охранник подвального блока велел всем заключенным быть готовыми в любой момент собраться за двадцать минут. Он сказал, что приказ об эвакуации Бухенвальда могут отдать в любой момент.
65Неопределенная жизнь
После бомбардировки 3 февраля в тюрьме гестапо осталось лишь несколько заключенных, в том числе Ганс фон Донаньи и Фабиан фон Шлабрендорф. Последнего ожидал очередной народный суд с новым судьей вместо «Бесноватого Роланда» Фрейслера. Донаньи содержали в камере номер двадцать восемь. Он превратился в настоящего инвалида, и охранники даже перестали запирать его камеру[880]. Хотя Курт Ставицки хотел сломить дух Донаньи, отказывая ему в простейших гигиенических процедурах, отправлять и получать письма, а также посылки от жены было можно. Супруги не виделись уже полгода. Двадцать первую годовщину свадьбы они отметили в переписке. Их письма проходили через руки цензоров, но оставались единственным способом выражения безграничной любви и передачи важных просьб (Гансу «отчаянно» нужно было белье, кроме того, он потерял свои очки, а еще требовались деньги на сигареты и нацистскую газету Völkischer Beobachter — единственный источник информации о том, что происходило в Германии). Он стоически переносил нечеловеческие условия содержания, отказываясь хоть в чем-то пойти навстречу следователю. Через три недели гестапо это надоело, и Ставицки отстранили от дела[881]. Франц Зондереггер снова взялся за работу. Донаньи считал его «хитроумным» противником, но хотя бы не бессердечным[882]. Они с Кристиной воспряли духом и снова стали обмениваться тайными сообщениями в передачах.
Двадцать пятого февраля Ганс сообщил, что использует свою болезнь для затягивания следствия и что он не так слаб, как кажется. Днем он изображал «беспомощного больного человека», а по ночам заново учился ходить и поддерживать равновесие. Он считал, что к концу апреля — середине мая война кончится, но не был уверен, что получится водить Зондереггера за нос так долго. «Единственный выход — выиграть время», — писал он. Требовалась очередная серьезная болезнь.
Он попросил жену вновь заразить его дифтерией.
Седьмого марта Кристина принесла в тюрьму посылку. На одном из контейнеров была красная пометка — «Заражено». Внутри лежал комок ваты и шоколадные конфеты. На следующий день Ганс передал с обратной посылкой сообщение: он пожевал вату и съел шоколад. Беспокоило его лишь одно: а вдруг у него развился иммунитет к дифтерии? Донаньи также сообщал, что к нему заходил Зондереггер и пытался выбить признание: Генрих Гиммлер хочет выпустить заговорщика из тюрьмы, потому что «он хочет, чтобы вы поправились»[883].
Донаньи на эту чушь не повелся. Он больше надеялся на дифтерию — нужно любой ценой избежать суда, даже если болезнь окажется смертельной. На дне бумажного стаканчика он мелко написал: «Я предпочитаю неопределенную жизнь определенной смерти».
Вторая доза бацилл оказалась неэффективной, но Донаньи не знал, что его тесть уже давно старается выиграть для него время[884]. Карл Бонхёффер получил разрешение пригласить для оценки состояния Донаньи нейтрального врача. Он предложил для этой роли Альбрехта Титце, главу отделения внутренних болезней полицейского госпиталя в Берлине. Доктор Бонхёффер не стал сообщать, что он — давний друг отца Титце, доктора Александра Титце, вместе с которым когда-то работал на медицинском факультете университета Бреслау. Карл Бонхёффер знал, что Альбрехт Титце никогда не вступал в нацистскую партию, но не знал, что он входит в группу Сопротивления, куда также входили лейтенант полиции, содержательница борделя, где часто бывали нацистские офицеры, и комик Эрих Каров, хозяин кабаре. Титце прятал евреев и других «неугодных» и использовал служебное положение, чтобы фальсифицировать медицинские документы политзаключенных и подольше держать их в больнице. В особых случаях он даже делал ненужные операции. Он поддерживал самые близкие отношения со своим другом из тюрьмы Тегель, пастором Гарольдом Пёльхау.
Девятнадцатого марта Титце осмотрел заключенного Донаньи прямо в камере, пропитанной смрадом. Ганс зарос, волосы его сбились в колтуны, он много недель не мылся, пропах потом и калом. Доктор Титце отметил признаки психического и физического нездоровья и настоял на немедленном переводе заключенного под его присмотр. Через два часа Ганса фон Донаньи перевели в полицейский госпиталь на Шарнхорстштрассе, близ Тиргартена. Титце не собирался лечить нового пациента от дифтерии — нужно было найти способ спасти его от казни. Несколько недель доктор и его помощники отмывали и откармливали заключенного. Одному медбрату Титце поручил регулярно массировать руки и ноги Донаньи — мышцы ослабели не только от паралича, но и от полного бездействия в тюрьме.