В пятницу, ближе к вечеру, узники прибыли в Шенберг. Их разместили в здании школы. Невероятная роскошь — мало того что здесь были окна, так еще и матрасы выдали. Бонхёффер нежился в лучах закатного солнца у окна и все пытался запомнить парочку русских слов, которым его терпеливо учил лейтенант Кокорин. Заключенных из Регенсбурга разместили в соседнем классе. Два дня передышки, им дали целых два дня передышки. Атмосфера царила почти праздничная. В субботу местные жители принесли узникам немного еды — в основном картошку. Охрана смотрела на такие вольности сквозь пальцы. Более того, узники могли читать и даже делать разминку, а Пейн-Бест и вовсе вытащил из своего чемодана электрическую бритву — настоящее волшебство! — и предложил всем желающим побриться. Казалось, война и горести ее где-то далеко. Казалось, никакого народного суда не существует. Казалось, вновь возможны солнце, весна и свобода.
В воскресенье утром арестованный за дружбу с Гёрделером лидер немецкой Консервативной партии Герман Пундер попросил Бонхёффера провести службу. Поначалу Дитрих отказывался, но уступил, заметив интерес со стороны атеиста Кокорина. Бонхёффер прочитал фрагменты из Книг Исайи и Петра, провел молитву и прочитал проповедь о духовном воздействии тюремного заключения.
Заключенные находились в Альпах — там же, где разворачивалось действие любимого романа Бонхёффера — «Витико». Но в нацистской Германии счастливая развязка истории благородного рыцаря невозможна. Когда закончилась служба, в класс вошли двое неизвестных. Один из них громко произнес: «Заключенный Бонхёффер, пройдемте с нами»[895]. Это стало тяжелым ударом. Пастор замер, собираясь с мыслями, а затем трижды написал свое имя («Дитрих Бонхёффер, священник») и адрес в книге, которую хранил с Рождества: «Сравнительные жизнеописания» древнегреческого историка Плутарха. Книгу он оставил на столе посреди класса. Бонхёффер попросил капитана Пейна-Беста передать его добрые слова епископу Джорджу Беллу — он наклонился и шепотом сказал: «Это конец. А для меня — начало жизни»[896].
Охранники вывели пастора на залитый солнцем двор и посадили в машину. Фридриха Бонхёффера везли в концлагерь Флоссенбюрг.
68Гром среди ясного неба
В четверг, когда Бонхёффер и другие узники Бухенвальда прятались от налета в тюремном подвале, следствие по делу 20 июля достигло кульминации. Генерал Вальтер Буле, назначенный начальником управления вооружений, переехал в новый кабинет на военной базе Цоссен. Ранее эти помещения занимал абвер. Среди прочего в наследство Буле достался и закрытый сейф, ключ от которого был утерян. Вызвали слесаря. В сейфе обнаружили двенадцать черных папок — несколько тысяч страниц военного дневника Вильгельма Канариса и доклады абвера. Фактически это была полная партитура «Черной капеллы»[897]. Документы в сейф перед самоубийством сложил подполковник Вернер Шрадер. Он тайно использовал второй сейф в Цоссене.
Буле передал обнаруженные документы генералу СС Иоганну Раттенхуберу, главе личной охраны Гитлера, а тот отправил папки Эрнсту Кальтенбруннеру и начальнику гестапо Генриху Мюллеру. Выдержки из дневников быстро попали на стол Гитлера. Документы подтверждали худшие подозрения относительно Канариса и высокопоставленных офицеров абвера. Отныне все обнаруженные ранее документы получали подтверждение: не оставалось сомнений, абвер неоднократно связывался с британским правительством, составлял пошаговые инструкции для заговорщиков, передавал врагу информацию о датах вторжения весной 1940 года.
Гитлер был в ярости. Масштабы измены оказались даже больше, чем можно предположить. Естественно, заговорщиков следовало устранить, причем немедленно. Гитлер вызвал Кальтенбруннера и Мюллера, и днем 5 апреля было принято решение провести «скоростные» военно-полевые суды. Не заставил себя ждать и список обвиняемых.
Тем вечером гестапо сообщило лейтенанту полиции Августу Шмидту, который нес службу в полицейском госпитале на Шарнхорстштрассе, что заключенный Ганс фон Донаньи уже завтра должен быть переведен в концлагерь Заксенхаузен[898]. Шмидту приказали держать эту информацию в секрете, но тот был сторонником Сопротивления и сразу же уведомил Альбрехта Титце. Судя по срочности, ничего хорошего Донаньи не ждало. Доктор Титце позвонил Кристине, и та поспешила в госпиталь. Титце тайком провел ее в палату Ганса — встреча могла оказаться последней.
Время поджимало, а решение все никак не находилось. Титце и Донаньи подумывали о совместном бегстве, возможно в Швейцарию, но, увы, это лишь мечты. У обоих были семьи, и они понимали, какая судьба ждет их близких. Титце предложил лишь один выход: накачать Донаньи снотворным, чтобы судья решил, что он слишком болен, чтобы предстать перед судом. В полночь доктор принес бокал красного вина с люминалом. Перед уходом доктор Титце велел своему помощнику через несколько часов дать Донаньи еще одну дозу люминала[899].
В пятницу около восьми часов утра — через два года после того как Ганс фон Донаньи и Дитрих Бонхёффер были арестованы — Альбрехт Титце увидел перед главным входом в госпиталь невозмутимого Франца Зондереггера. Он ожидал, когда прибудет машина гестапо, чтобы забрать Донаньи. Титце спросил, можно ли проститься с пациентом. Зондереггер отказал. Разговор вышел напряженным.
«Это конец для Донаньи?» — «Это его собственная вина, — ответил Зондереггер. — Как он мог действовать против фюрера, который дал ему столько? Мы знаем, что Донаньи стоял за заговором 20 июля». — «Куда вы его забираете?» — «Не знаю», — солгал Зондереггер. «Ему предъявили обвинение? Будет ли суд?» — «Мы уже собрали все улики против него. Больше нам ничего не надо». — «Это означает смерть?» В ответ Зондереггер пожал плечами — и этого было достаточно[900].
Прибыла машина. Почти бессознательного Донаньи подхватили и затолкали на заднее сиденье.
Примерно в два часа дня в Заксенхаузене состоялось заседание военно-полевого суда. Судья СС Оскар Хоффман был председателем «тройки». Все было как обычно — никаких свидетелей, никакой стенограммы. Обвинителем выступал Вальтер Хуппенкотен. Донаньи пришлось защищаться самому. Врач СС осмотрел обвиняемого и признал достаточно здоровым, чтобы предстать перед судом, хотя тот не мог даже подняться с носилок. Позже Хуппенкотен утверждал, что Донаньи произнес «большую речь» в суде. Конечно же, это была ложь: Титце так накачал Донаньи люминалом, что тот едва понимал, что происходит.
После пятичасового заседания судья Хоффман признал Ганса фон Донаньи виновным в государственной измене и приговорил его к смерти. Казнь, правда, пришлось отложить: приговоренному следовало набраться сил, чтобы подняться на эшафот. Когда полубессознательного Донаньи выносили из зала суда, он поймал взгляд гестаповского следователя: «Скажите, я действительно враг государства?»[901]
Вопрос был риторическим, и ответа он не требовал.
В одиннадцать часов вечера Хуппенкотен позвонил начальнику гестапо Генриху Мюллеру и сообщил, что Донаньи осудили. Мюллер дал Хуппенкотену новое поручение. Ему следовало покинуть Берлин и отправиться в концлагерь Флоссенбюрг. Фюрер хотел, чтобы пять обвиняемых предстали перед военно-полевым судом уже завтра — все члены «группы Канариса — Остера».
69Флоссенбюрг
Флоссенбюрг считался одним из самых суровых концлагерей Германии. Здесь в сутки погибало не менее сотни человек — свирепствовали брюшной и сыпной тиф — надзиратели, сами заключенные… Показательные казни и пытки были здесь обычным делом, равно как и традиция наряжать елку перед Рождеством. Обычно дерево устанавливали рядом с виселицей.
В три часа утра в субботу колонна грузовиков, направлявшаяся во Флоссенбюрг, остановилась на берлинской трассе, чтобы подобрать прокурора Вальтера Хуппенкотена. Начальник домашней тюрьмы гестапо, лейтенант Вильгельм Гогалла, объехал разные концлагеря, забирая «особо ценных» заключенных (Prominenten). Отныне они находились под особой защитой. Страна готовилась к последнему сражению. Считалось, что Prominenten помогут выторговать устраивающие Германию условия мира.
По прибытии во Флоссенбюрг Хуппенкотен немедленно заснул. Вечером, расположившись в переоборудованной под зал суда прачечной, он вдруг понял, что одного обвиняемого не хватает. Дитриха Бонхёффера по ошибке включили в список «особо ценных» заключенных. В воскресенье утром в Шенберг, где содержали Бонхёффера и других Prominenten из Бухенвальда, отправились два надзирателя в штатском.
Процесс вел Отто Торбек, судья СС в Нюрнберге. Он прибыл в воскресенье днем — дорога до Флоссенбюрга заняла почти два дня. Торбеку пришлось добираться из Нюрнберга в Мюнхен, а там грузиться на военный грузовик, который высадил его возле Флоссенбюрга.
Когда охранники в штатском во второй половине дня доставили Бонхёффера в лагерь, военно-полевой суд уже шел. Удивительно, но абверовский заговорщик Йозеф Мюллер почему-то отсутствовал. Четверо из пяти обвиняемых — Ханс Остер, Карл Зак, капитан Людвиг Гере и Бонхёффер — предстали перед судом в тюремных робах. Адмиралу Вильгельму Канарису было позволено надеть штатский костюм. Он находился во Флоссенбюрге с февраля и каждый день носил костюм с галстуком.
Дела рассматривались по отдельности и последовательно. Наибольшее впечатление на Торбека произвел генерал Остер, который «вел себя очень мужественно» и признал вину[902]. Гере и Бонхёффер также признались. По словам Торбека, пастор Бонхёффер заявил: «Это был мой долг — долг христианина, который хочет мира»