[903]. Зак и Канарис все обвинения отвергали. Адмирал утверждал, что участвовал в заговорах против Гитлера с целью их раскрытия. Впрочем, правда ли это, уже не установить — суды в Рейхе велись без стенограммы, так что полагаться приходится только на слова Торбека.
Хотя судья действовал методично и спокойно, процесс не сильно отличался от заседаний «Бесноватого Роланда» Фрейслера. Финал был очевиден. Около полуночи все заговорщики получили смертельный приговор[904]. Канариса увели в камеру — с помощью азбуки Морзе он общался с датским разведчиком подполковником Маттиасом Лундингом, прозябавшим за стеной. Той ночью Канарис отстучал свое последнее сообщение: «Мое время истекло. Не был предателем… Если выживете, расскажите обо мне моей жене»[905].
Казнь началась на рассвете. Во внешней стене лагерного двора были вбиты крюки. Вместо эшафота — деревянный ящик. Его выбивали из-под ног узника, как только на шее обреченного затягивали петлю. Теодора Штрюнка, капитана армии резерва, тесно сотрудничавшего с генералом Остером в абвере, приговорили к смерти еще в октябре, но привести приговор в исполнение решили только сейчас.
«Предателей» по одному выводили в каморку охраны. Раздетые, со связанными за спиной руками, они ждали крика палача: «Следующий!»[906] Под гогот и насмешки обреченные по одному пересекали лагерный двор. Вильгельм Канарис вызвал особый гнев Гитлера — и жестоко поплатился за это. Его дважды повесили на тонкой веревке — в «ожерелье». Когда он потерял сознание в первый раз, его сняли и привели в чувство, а потом продолжили пытку. С остальными поступили гуманнее — по крайней мере, их не вытаскивали из петли, чтобы продлить агонию.
Когда в марте 1944 года Эберхарда Бетге призвали в армию, Бонхёффер написал ему письмо: он напоминал другу, что не следует испытывать страх. Все в руках Божиих. «Час смерти человека определен, — писал пастор, — и смерть его найдет, куда бы он ни свернул. Мы должны быть готовы»[907]. Дитрих Бонхёффер оказался готов к смерти лучше многих. Большую часть жизни он размышлял о смерти и смертности. Когда ему было лет восемь-девять, он делил комнату с сестрой-близнецом Сабиной. Перед сном оба они мысленно сосредоточивались на слове «вечность», стараясь представить себе, каково это — быть мертвым. У них даже возникла своеобразная игра — каждый старался сосредоточиваться дольше другого и последним произнести «Спокойной ночи». Теперь, в тридцать девять, этот навык пригодился. Ранним весенним утром 9 апреля 1945 года земной путь пастора Дитриха Бонхёффера оборвался.
В камере Бонхёффер оставил две книги: Библию и сборник великого немецкого поэта, драматурга и романиста Иоганна-Вольфганга фон Гёте. Нагой, словно новорожденный, пастор ступал по холодной твердой земле. Поднялся на эшафот. Набросили петлю. Веревка обнимала за шею. Ящик вылетел из-под ног. Объятия стали невыносимо крепки. Тело дергалось в своем последнем танце. Дитрих Бонхёффер вошел в вечность.
Тела казненных кремировали. Часть пепла высыпали в большую яму, а часть попросту развеяло. Днем Вальтер Хуппенкотен отправил начальнику гестапо Генриху Мюллеру сообщение: «Приказ приведен в исполнение»[908]. Привели в исполнение и другие «приказы». Так, в Дахау расстреляли Георга Эльзера, взорвавшего мюнхенскую пивную. В Заксенхаузене повесили Ганса фон Донаньи[909]. В Моабитской тюрьме своей участи ждали его зятья — Клаус Бонхёффер и Рюдигер Шлейхер. Ждали, надеялись, что союзники войдут в Берлин, и не знали, что некий сотрудник Министерства юстиции «потерял» их документы, тем самым отсрочив казнь[910]. Одиннадцатого апреля освободили Бухенвальд. Двадцать второго апреля союзные войска вошли в Заксенхаузен. Вечером того же дня подразделение штурмовиков СС во главе с пыточных дел мастером Куртом Ставицки прибыло в Моабитскую тюрьму. Они забрали шестнадцать заключенных. Якобы их ожидал перевод в другое место. Среди прочего прозвучали фамилии Бонхёффер, Шлейхер и Перельс, последний был юристом Исповедующей церкви. Эберхарда Бетге не назвали. Заключенных завели в ближайший пустой дом. Ставицки лично застрелил каждого.
На следующий день солдаты Второй кавалерийской и 90-й и 97-й пехотных дивизий спустили нацистский флаг, который восемь лет развевался над концлагерем Флоссенбюрг. Через неделю 45-я пехотная дивизия освободила Дахау. Красная армия перекрыла все дороги, ведущие в Берлин и из него.
Крах Германии породил хаос. После падения Бухенвальда Генрих Гиммлер отправил коменданту Дахау письменный приказ: «Сдача не рассматривается. Ни один заключенный не должен попасть в руки врага живым»[911]. Аналогичный приказ получили все коменданты. И практически все были готовы его исполнить, вот только как?.. Когда союзники приблизились к Флоссенбюргу, охранники погнали двадцать две тысячи заключенных в направлении Дахау — а это более двухсот километров. Более трети погибли в пути — кого-то застрелили, кто-то умер от слабости. Охранники Дахау тем временем готовились гнать семь тысяч заключенных к Баварским Альпам. Впрочем, приказа Гиммлера они ослушались — тридцать тысяч заключенных остались в лагере.
Единственными, кого решили вывезти из лагерей, были «особо ценные». Их вывозили грузовиками и даже автобусами. Руководил отправкой подполковник Эдгар Штиллер. Тридцать охранников-эсэсовцев вывезли из Германии 140 мужчин, женщин и детей — если их и планировали уничтожить, то операция провалилась[912]. Сначала узников направили в Австрию, но лагерь Райхенау близ Инсбрука оказался переполнен. Теперь они держали путь в Италию — через перевал Бреннер. Однако 28 апреля, когда «особо ценным» дали передышку в тирольском городке Нидердорф, произошло нечто странное. Немецкие солдаты, стоявшие в Больцано — в сотне километров от Нидердорфа, — вдруг поспешили в городок. Они пригрозили убить всех эсэсовцев, если те тронут заключенных. После двух дней невероятных переговоров подполковник Штиллер и его люди сложили оружие и уехали, не вступая в перестрелку.
Тот день стал для Берлина историческим. Адольф Гитлер забился в свой бункер под Рейхсканцелярией. Нехотя фюрер признал, что поражение неизбежно. Накануне он отравил любимую собаку, немецкую овчарку Блонди, и официально женился на своей любовнице Еве Браун — во время наспех организованной церемонии оба поклялись в своем «чисто арийском происхождении». Конечно, ни о каком медовом месяце и речи быть не могло — брак просуществовал всего тридцать шесть часов. Тридцатого апреля примерно в половине четвертого новобрачные уединились в личных апартаментах фюрера в бункере, где госпожа Гитлер проглотила капсулу с цианидом, а господин Гитлер направил на себя свой пистолет «вальтер ППК». Йозеф Геббельс и Мартин Борман наблюдали за сожжением их тел во дворе Рейхсканцелярии.
Союзные войска вошли в Нидердорф и 5 мая освободили «особо ценных» заключенных — представителей семнадцати стран: бывшего канцлера Австрии Курта фон Шушнига, десять членов семьи Клауса фон Штауффенберга, Аннелизе Гёрделер с детьми, генерала Александра фон Фалькенхаузена, капитана Пейна-Беста, пастора Мартина Нимёллера и трех членов «Черной капеллы» — Франца Лидига, Фабиана фон Шлабрендорфа и Йозефа Мюллера.
Через два дня Германия капитулировала.
70Дороги и пути
Узнав, что его жизнь в опасности, корреспондент газеты Chicago Daily News Эдгар Маурер осенью 1933 года покинул Германию. Он работал в Берлине десять лет. Они с женой полюбили эту страну, у них появилось много друзей. Лилиан Маурер так говорила о зарождении и распространении нацизма: «Это все равно что наблюдать, как любимый человек сходит с ума и совершает ужасные поступки»[913].
Поражение в войне положило конец безумию и безумцу, но не несчастьям. Поражение было настолько сокрушительным, что Германия отчасти вернулась в Средневековье — во времена странствующего рыцаря Витико. Единого правительства не было. Союзники получили абсолютную власть над сформированными оккупационными зонами. Миллионы людей остались без работы и крова. Не хватало продуктов. Единственным способом что-то узнать стало сарафанное радио.
В заключительные недели войны Мария фон Ведемейер снова пустилась в путь. Она искала Дитриха Бонхёффера в небольших концлагерях к западу от Берлина. Так и не узнав ничего, она вернулась к кузине в Бундорф. Первую сколь-нибудь проверенную информацию Мария получила из неожиданного источника — от капрала Герберта Косни, который сидел в соседней с Эберхардом Бетге камере в Моабитской тюрьме. Косни должен был погибнуть от пули Ставицки, но ему повезло — пуля попала в шею, а не в затылок. Когда штурмовики ушли, Косни отполз в безопасное место[914]. Тридцать первого мая он через Бетге связался с Паулой и Карлом Бонхёффером и сообщил, что был свидетелем убийства их сына Клауса и зятя Рюдигера Шлейхера.
К этому времени в руках американцев уже находились Фабиан фон Шлабрендорф, Йозеф Мюллер и Мартин Нимёллер. Никто не объяснил, почему их сочли «особо ценными заключенными», однако так или иначе Шлабрендорф, Мюллер и Нимёллер оказались в Дахау.
О казни Бонхёффера Нимёллер узнал от Шлабрендорфа. Во время возвращения в Германию одному из них удалось телеграфом передать это известие во Всемирный совет церквей в Женеве. Кто-то из совета сообщил об этом пастору Юлиусу Ригеру в Лондоне, и тот отправился в Оксфорд, чтобы передать печальное известие сестре Дитриха, Сабине